Империализм: от прошлого к настоящему

Фото: e-news

В настоящее время наблюдается рост интереса к истории классических империй конца XIX – начала XX века. Это объясняется отчасти тем, что, несмотря на формальное отсутствие колониальных империй, мировые экономические отношения во многом остаются организованными по колониальному принципу. Проблема взаимоотношений центра и периферии сейчас также актуальна, как и 100 лет назад, а изучение процессов, которые привели в конце XIX века к колониальному разделу, помогает в понимании современной ситуации.

Своим экспертным мнением по поводу особенностей европейского империализма с журналом «Международная жизнь» поделился аспирант исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Михаил Тарасов, занимающийся исследованиями в области европейского колониализма конца XIX – начала XX века на кафедре новой и новейшей истории.   

«Международная жизнь»: В конце XIX века наступила эпоха «нового империализма». Ведущие государства Европы перешли к активной фазе колониальных захватов. Михаил, какие Вы можете выделить основные причины экспансии в тот период?

Михаил Тарасов: Вопрос очень сложный. Если попытаться обобщить мотивы для всех империалистических держав, то здесь необходимо говорить о совокупности политических, стратегических, военных, экономических, националистических и социальных причин.

Что касается экономики, то на первый план выходит поиск новых рынков сбыта. В конце XIX века на фоне довольно продолжительной экономической депрессии и высоких протекционистских барьеров внутри Европы перед европейскими державами встала необходимость открытия дополнительных источников, куда можно было бы сбывать продукцию. С этой точки зрения, захват африканских или азиатских территорий в перспективе мог предоставить довольно большие экономические выгоды для великих держав. Я говорю о перспективе потому, что на момент 80-х – 90-х годов XIX века среднестатистический житель большинства французских колоний (например, французского Лаоса) был неспособен скупать дорогие европейские товары. Даже анализ торговли Великобритании с африканскими и азиатскими колониями, захваченными после 1870 года, показывает их небольшое значение для торговой сферы. Однако с точки зрения создания неких «резервуаров» на будущее, территориальные захваты имели довольно важное значение, и государственные деятели, а также предпринимательские круги их активно поддерживали.

Помимо этого, колонии были привлекательны для инвестиций.  Правительства метрополий стремились обеспечить финансовую элиту выгодными рынками для вложения капитала. Недаром такой теоретик империализма как Дж. Гобсон выделял интересы банковских домов как главную причину «нового империализма».

Не меньшее значение  имеют военно-стратегические причины экспансии. В это время шла борьба между великими державами за военное превосходство. Захват территорий давал им возможность вербовать большое количество человек, открывать военные базы, укреплять и выравнивать границу, создавать буферные пространства между центрами своей власти на периферии и возможным противником. В конце XIX века появляются различные теории, в том числе и теория «морского империализма». Так, для военно-морского теоретика А.Т. Мэхэна первичным было создание военных баз и приобретение возможностей, которые эти базы предоставляли с точки зрения гегемонии в океане.

Не стоит забывать и о таком факторе, как общественное мнение, в связке с которым идет национализм. В общественно-политической мысли конца XIX века колониализм воспринимался в качестве обязанности, долга и привилегии ведущих мировых держав. Большое количество людей искренне верили в цивилизаторскую миссию. Также речь шла и о национальной гордости. Так французская общественность, на рубеже 80-х и 90-х годов в целом индифферентно относившаяся к идеям колониальной экспансии, приходила в неистовство, узнав, что англичане, которых французы рассматривали как конкурентов, могли раньше них захватить ту или иную территорию на периферии. Довольно часто министры иностранных дел оказывались в такой ситуации, когда даже с их согласия запущенный маховик раскрутки патриотических настроений становился абсолютно неуправляемым. Поэтому нередко захватывалось больше территорий, чем планировалось.

Важно отметить еще один фактор, имеющий определенное социальное измерение. Речь не идет о массовом переселении на новые земли в качестве двигателя колониальных захватов. Как показывает статистика, основные эмиграционные потоки направлялись в сторону США и британских переселенческих колоний (Канада, Новая Зеландия, Австралия).  Огромные пространства, захваченные в последней четверти XIX века, были мало пригодны для европейцев с точки зрения климата и комфорта. Однако экспансия давала возможности для социального продвижения. Для чиновников расширение империи и сопутствующее создание административных мест в колониях и протекторатах предоставляло новые возможности. То же самое можно сказать о военной элите. Более того, жажда славы и приключений, связанная с наградами и повышением, толкала чиновников и военных на новые захваты. Недаром тот же Гобсон называл эту жажду «одной из весьма существенных причин территориальной экспансии в Индии».

«Международная жизнь»: Но ведь должна же была существовать единая концепция или доктрина, в соответствии с которой осуществлялась колониальная политика?

Михаил Тарасов: Вряд ли можно говорить о единой концепции, которая определяла бы логику колониализма. На тот период существовало огромное количество интересов, сплетенных в сложный узел, которые и двигали процесс экспансии. Генералы на периферии, ответственные за границу, в первую очередь говорили о необходимости поддержать защиту рубежей стратегически важной колонии. Флот мечтал о военных базах. Для экономических групп экспансия была необходима с точки зрения развития торговли. Для европейского националиста далеко не всегда были важны стратегические или экономические причины. Местная «туземная» элита также имела свои собственные интересы и выгоды от колониальной экспансии (преимущества в торговле, выгоды от модернизации, создание стабильных режимов, устранение конкурентов и т.д.). Как убедительно показал еще Рональд Робинсон в своей статье «Неевропейское обоснование европейского империализма: наброски теории сотрудничества» (Non-European foundations of European imperialism: sketch for a theory of collaboration), именно эта элита немало поспособствовала установлению колониальных режимов, опираясь на европейцев для достижения своих собственных целей.

Учитывая все вышесказанное, получается, что каждая отдельно взятая группа интересов по-своему относилась к колониальной экспансии. О какой единой доктрине тогда можно говорить? Наверное, если попытаться выделить определяющую причину, которая толкала на экспансию великие державы, то речь будет идти о наличии огромного спектра групп интересов, заинтересованных в проведении агрессивной политики ради удовлетворения своих частных интересов, которые не всегда имели экономический характер.

Фото: Руниверс

«Международная жизнь»: Каким был процесс принятия политических решений по вопросу захвата новых территорий? Инициатива больше исходила от центра (метрополии) или периферии?

Михаил Тарасов: Когда мы говорим о политике, то и сегодня мы сталкиваемся с таким понятием как межведомственная дипломатия. В конце XIX века Колониальное ведомство курировало администрации в различных частях мира и имело сильное лобби в прессе и парламенте. Также Военно-морское и Военное министерство имели своих собственных представителей на периферии (военные отряды, флот). Поэтому при принятии решений Министерством иностранных дел приходилось учитывать позицию того или иного ведомства (которая определялась его собственными интересами), конкуренцию между руководством различных ведомств, а также долгий процесс согласования того или иного документа, который должен был пройти огромное количество инстанций в различных официальных структурах. Если же известие о каком-либо колониальном инциденте попадали в прессу, то ситуация осложнялась и необходимостью удовлетворить позицию общественности, которой манипулировали заинтересованные круги.

Решение о том или ином захвате принимали не только в центре. Невозможно было в условиях телеграфа и отсутствия скоростной связи контролировать то, что происходит на периферии. Поэтому у агентов на местах, которые были гораздо более экспансионистски настроены и смотрели на внешнюю политику своих стран исключительно через призму региональных интересов, была огромная самостоятельность в принятии решений. Экспансию практически невозможно было контролировать из центра.

Авантюристическая политика на периферии приводила к конфликтам между европейскими державами. Это хорошо показал Сиамский кризис в англо-французских отношениях 1893 года. В условии постоянного давления со стороны компетентных министерств и групп интересов, которые активно манипулировали общественностью, используя ультранационалистическую риторику, дипломатическое руководство двух стран стремилось договориться друг с другом и пойти на компромиссное решение вопроса о территориальном разделе Индокитая. Значительный прогресс в переговорах наблюдался тогда, когда французский командующий отдал приказ о начале блокады раньше, чем он последовал от Министерства иностранных дел Франции. Как результат, один из французских кораблей в бангкокских водах навел орудия на английское судно, которое попыталось пройти к Бангкоку. Реакция английского министра иностранных дел лорда Розбери была очень показательной. «Было воскресенье, когда я получил новость о том, что французский командующий потребовал удаления английских судов из Бангкока. Я попытался попасть в Форин-офис, который обычно пустует в этот день недели. Все мои коллеги были за городом. Я отправил сообщение британскому премьер-министру Гладстону и британскому командующему кораблями в Бангкок, где под свою ответственность приказал отказать французским требованиям. Я ожидал, что в понедельник страна проснется и поймёт, что находится в состоянии войны с Францией, и ни один министр кроме меня не знает об этом», – говорил впоследствии лорд Розбери в своих частных беседах с германскими дипломатами.

«Международная жизнь»: У Великобритании, Франции и Германии, вероятно, были свои особые причины, побуждающие их к колониальной экспансии?

Михаил Тарасов: Как мы уже говорили, национальная специфика империализма, безусловно, присутствовала.

При анализе британских источников в первую очередь обращает на себя внимание экономический фактор. На тот момент Британия долгое время была «мастерской мира», и ей нужны были рынки сбыта, сырье, избавление от излишних людских ресурсов, чтобы поддерживать свой статус, угрозу которому представляли другие страны (Франция, Германия, США, Япония и Россия). Конечно, для англичан (в первую очередь для определенных финансовых и промышленных групп)империя была рентабельной. Кроме того, Лондон, обладая колониальным потенциалом, преодолевал различные международные коллизии: Великую депрессию, длившуюся с 1927 по 1930 год, Первую и Вторую мировые войны. За счет империи у Лондона были в наличии военные союзники и базы по всему миру, а также он получал от своих переселенческих колоний (доминионов) экономическую и военную помощь.

Для французов империя больше была важна с точки зрения стратегии и политики, а не экономики. По всей статистике колониальная империя Франции была убыточной. До Первой мировой войны говорить о каких-либо капитальных инвестициях во французские колонии было сложно, и французскую бизнес элиту в этом плане больше интересовала Россия и Турция.

Французы часто захватывали территории в противовес британцам. Для них империя рассматривалась во многом с точки зрения престижа и политического веса.  

В Германии сложилась иная ситуация. На протяжении веков Германия находилась в раздробленном состоянии. Вплоть до второй половины XIX века отсутствовал флот и колонии. Однако немцы с определенной завистью смотрели на успехи французов и англичан, чьи знамя и языки были распространены по всему миру. Германии нужна была колониальная империя, иначе она не могла чувствовать себя великой. При этом нельзя отрицать и роль стремительно развивавшейся германской индустрии, которая также была заинтересована в экспансии.

«Международная жизнь»: Перейдем к проблеме деколонизации. Насколько она болезненно воспринималась в колониях?

Михаил Тарасов: Даже, несмотря на приобретение долгожданной независимости, деколонизация воспринималась болезненно в бывших колониях. Сразу после приобретения независимости перед молодыми нациями встает огромное количество проблем – экономических и политических. Страны Азии и Африки, границы которых были проведены зачастую без учета этнического и языкового факторов, были включены в состав имперского пространства. После падения империй в 1960-е годы поднимается волна национализма, начинается борьба за территории, вспыхивают пограничные конфликты. Кроме того, надо учитывать, что ряд колониальных регионов были дотационными. После деколонизации инвестиции частично исчезают.

«Международная жизнь»: Почему в условиях наличия двух сверхдержав – США и СССР, молодые нации не стремились полностью оборвать связи с бывшими метрополиями?  

Михаил Тарасов: Прежде всего, потому, что для бывших колоний было выгодно иметь несколько партнеров, между которыми можно было лавировать, а не опираться на один центр силы. Диверсифицируя внешние связи, они сохраняли отношения с бывшими метрополиями, попутно выстраивая контакты с супердержавами (США и СССР). Кроме того, инфраструктура и торговля в этих странах были ориентированы на двусторонние отношения с бывшей метрополией. Терять контакты, которые сохраняются по сей день, не выгодно.

«Международная жизнь»: Можно ли говорить о неоколониализме в XXI веке? Как он проявляется, в чем его особенности?

Михаил Тарасов: Колониализм не ушел, он лишь приобрел новые формы. Неоколониализм – это по сути та же политика, но другими методами: привлекаются институты (вузы), куда отправляются на учебу студенты из стран третьего мира, строится инфраструктура, заводы, привлекаются военные специалисты и инженеры. Ярким примером здесь может послужить Африка, которая остается дотационным регионом. В настоящий момент за Африканский континент активно борются Евросоюз, Китай и США. Также обострилась проблема распределения биоресурсов Мирового океана: на периферии строятся перерабатывающие заводы, заключаются договоры о допуске в ИЭЗ[1] африканских государств иностранных флотилий, идут огромные инвестиции в рыбный сектор. Наиболее богатые районы рыбного промысла становятся причиной конфликтов. Под прицелом «современных империалистов» остаются Арктика и Антарктика.

«Международная жизнь»: Интересно узнать Вашу личную точку зрения о влиянии колониализма на развитие отдельных наций и человеческой цивилизации в целом. Как оценивать данный феномен, больше в позитивном или негативном ключе?

Михаил Тарасов: Сложно однозначно ответить на этот вопрос.С одной стороны, речь шла о подчинении отдельных племен и целых государств мощными европейскими державами. Неминуемое сопротивление приводило к карательным экспедициям, а социально-экономическое развитие стран было ориентировано в сторону угодную для метрополии. Европейская элита обогащалась за счет колоний. Военные отряды с периферии сражались за европейцев в Первую и Вторую мировую войну. Однако, с другой стороны, именно благодаря колониализму периферия была втянута в мировую экономическую и политическую систему. Происходила модернизация целых регионов: проводилось электричество, строились железные дороги и больницы, происходила административная и языковая унификация.  Повторим, что некоторые регионы оставались экономически нерентабельными и содержались на деньги метрополии. 

Поэтому нельзя сказать, что колониализм был исключительно негативным или позитивным процессом. С точки зрения человеческой истории это был естественный процесс, имеющий как отрицательные, так и положительные стороны.

«Международная жизнь»: Михаил, большое спасибо за интересную беседу!

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs