Философ и война

Каким должно быть отношение к войне у философа, т.е. у того, кто призван осмыслять происходящии в человеческом бытии процессы с соблюдением эмоциональной и рассудочной дистанции? И что такое сама война: отец всех вещей (Гераклит) или мать всего (Эрнст Юнгер)?

И отцовство, и материнство, приписываемые войне, демонстрируют степень ее всеохватывающего господства над человеком, а история знает множество имен тех, кто, «соблюдая рассудочную дистанцию», не переставал быть хорошим солдатом, со всем сопутствующим эмоциональным багажом, пусть и осмысляемым иначе.

Знаменитый Диоген не только искал с факелом «настоящего человека» средь бела дня, но и участвовал в войнах, и даже однажды попал в плен. Аристотель, если сам не сражался мечом, то направлял своими мыслями огромную армию Александра Македонского.

Петр Чаадаев, прежде чем стать автором «Философических писем» и «Апологии сумасшедшего», проявил храбрость в битве под Тарутино.

Неоднозначный Ницше с его трагичным возгласом «Почему я так мудр? Почему я так умен?» отправился добровольцем на франко-прусскую войну 1870 г. Мудрость и ум не удержали его вдали от грохота орудий.

Людвиг Витгенштейн в Первую мировую идет добровольцем на фронт, и уже в плену пишет свой «Логико-философский трактат», а во Вторую мировую не попадает на передовую только из-за пожилого возраста, и служит санитаром в военном госпитале. Он посчитал, что в такую лихую годину заниматься кабинетной философией глупо.

Представитель львовско-варшавской философской школы Казимеж Айдукевич воюет в Первую мировую, а потом добровольцем – в советско-польскую войну 1920 г.

Платон учил, что каста мыслителей должна пополняться за счет тех представителей касты воинов, которым удалось достичь просветления, а это с ними случается не ранее как к пятидесяти годам. Но вряд ли возможно четко определить границу, перейдя которую, человек перестает быть воином, и превращается в мыслителя. Так же, как парадокс «Лысина» не дает нам ответа на вопрос, в какой конкретный момент человек становится лысым, если теряет по одному волосу каждый день, так и нет ответа на вопрос, в какой конкретный момент воин становится философом, и от чего из воинского багажа он должен избавиться на пути становления.

Очевидно, что «инкубационный период» превращения воина в мыслителя занимает протяженный период времени, и эта протяженность в каждом случае разная. Очевидно также, что философ не отрешается полностью от войны, ибо он не может отрешиться от такого масштабного и потрясающего явления, но либо погружается лично в гущу бушующих будней, либо воет мыслью. 

В последнем случае философ воюет даже тогда, когда кругом царит мир. Он прощупывает все тропинки будущего, на которые может ступить нога современника, в т.ч. те, которые едут к войне. Можно привести пример Томаса Карлейля с его восхищением историческими героями и их ролью в истории (1). Вокруг Т. Карлейля войны не было. Она была у него в мыслях. Да и какой философ отказался бы от близкого знакомства с «отцом всех вещей» и с «матерью всего»?

Что же отличало Т. Карлейля от ординарного воина? То, что героев он видел не только в человеке с оружием, но и в человеке безоружном, но обладавшем глубоким духом и масштабной мыслью. Поэтому среди его героев – не только грозный скандинавский Один, воинствующий пророк Магомет и…, но и миролюбивый Будда.

Ницше провоевал за письменным столом еще тридцать лет после возвращения с фронтов франко-прусской войны. До сих пор нет единого мнения, кем же он был: воинствующим философом или филосовствующим воином? Пересек ли он грань, отделяющую мыслителя от солдата, или к ней даже не приближался? Поэт и мистик Даниил Андреев причислял Ницше к тем исполинским фигурам мысли, которые попались в путы потусторонних агрессивных сил, и чья миссия на земле определялась не светлыми духами, но темными демонами, толкавшими человечество на тропу войны (2). Сам Ницше полагал, что в своей философской миссии ему удалось побывать «по ту сторону добра и зла», и направить следы человека к лучшему, но не худшему, но одним из признаков улучшения морального состояния человечества считал благосклонное отношение к войне (3).

Война – изнанка мира, его зазеркалье, где обыденные этические нормы пересматриваются, и упраздняются. Изнанка здоровья – это болезнь, ею занимаются врачи. Изнанка общепринятой морали – это война, и ею неизбежно занимаются философы. Присутствие философа на войне оправданно и объяснимо в той мере, в какой философу необходимо прикоснуться к этой изнанке, наблюдая процесс этической ломки изнутри, со всеми его душевными перепутьями и переломами. Некоторых философов снедало настолько жгучее философское любопытство, что они добровольно оставались в рабстве, как Диоген, где у них была возможность встретиться лицом к лицу с еще одной изнанкой жизни.

Т.е. опасностей философы не бежали, а если кто-то из них и выбирал кабинет вместо поля боя, он руководствовался не чувством эскапизма, а философским инстинктом, который подсказывал ему такой алгоритм поведения. Обыватель бежит войны, чтобы ни о чем не думать и не заботиться. Философ отстраняется от войны, чтобы думать еще больше, еще глубже, еще неколебимей, без примеси эмоций, мутных чувств ненависти или слепого патриотизма.

Присутствие философа на войне налагает на него дополнительное бремя: кроме солдатского долга – долг мыслителя. Философ на войне находится с двойной миссией, и ее солдатская составляющая служит лишь фоном для мыслительной. Так в повседневности физические и материалистические проявления человеческой жизни служат мыслителю антуражем для проникновения в духовные и интеллектуальные глубины. Философ на войне должен любить мудрость больше войны, что не делает из него плохого солдата.

Большинство философов не придают войне однозначно негативного смысла, поскольку в нашем мире нет событий, однозначно положительных или отрицательных. Морально-этические и кармические узлы нашего бытия переплетаются порой так замысловато, что плохое спасает от еще худшего. Многие народы и цивилизации не знали бы о существовании друг друга, если бы не столкнулись лицом к лицу под звон мечей и грохот ружей. Процесс культурного обмена и знакомства с чужими обычаями, нравами, традициями подстегивался завоевательными мотивами. Племена и народы знали тех, с кем воевали, и были несведущи о тех, с кем не скрещивали копий (4). Так «познакомились» Русь и монголы, испанские конкистадоры и ацтеки, англичане и индусы, голландцы и зулусы, арабы и копты. Знакомство не было гладким, но, видимо, только так могла быть преодолена присущая народам и племенам замкнутость.

Сегодня у войны совсем другие побудительные мотивы. Незнакомцев на планете уже не осталось, но войн не стало меньше. Пришла эпоха, когда морально-этические традиции, формируемые веками и веками передаваемые из поколения в поколение, и на страже которых стояли философы древности, принимаются за анахронизм. По крайней мере, в странах Запада. Это заставило знаменитого режиссера Андрея Кончаловского обеспокоенно заявить, что отныне ценности создаются по политическому заказу, по прихоти крупных корпораций и концернов, финансовая мощь которых позволяет им взять на себя роль законодателя этических норм. Впервые в истории человечества творцами традиций и ценностей стали не предки, а современные космополиты, подгоняющие мораль и этику под свои интересы, под желание извлечь прибыль. Где есть голый торговый интерес, там нет места философской мудрости, ибо и ее подчиняют финансовым расчетам, но там есть место войнам и разрушениям. 

Миссия философа на войне  - осмыслять ее в традиционных категориях, обозначать вехи того отрезка историко-философского процесса, в котором пребывает человечество; не позволять иссякнуть традиционному пониманию функции войны в цивилизационном и культурно-эсхатологическом плане.

Философ, исследующий войну, как явление, должен быть интеллектуальной скрепой, своего рода катехоном, «удерживающим» войну в традиционалистском русле. Его осмысление войны, понимание войны, толкование войны должно зиждиться на базисе, который бы способствовал преемственности традиционного взгляда на роль войн в жизни человечества, и не допускал вторжения в этот интеллектуальный круг космополитических идей и теорий, выбивающий из-под войны, как феномена, ее бытийственного смысла.

Космополитический подход к войне, свойственный капитализму и акулам очень крупного бизнеса, выхолащивает содержательную сторону в понимании самого явления войны, делает ее ненужной, лишней обузой, а саму войну – еще более жестокой, и еще более беспринципной. Философ в состоянии разглядеть эту опасность на ранних стадиях ее зарождения, и попытаться оставить войну там, где она находилась веками, т.е. в рамках традиционного ее понимания, с учетом эсхатологических, духовно-этических и иных аспектов, как бы они ни разнились от культуры к культуре.

Философ помнит, что «война делает победителя глупым, а побежденного – злобным», и потому воюет и думает о войне так, чтобы не оказаться ни в положении первого, ни в положении второго.

1)       Т. Карлейль «Герои, почитание героев и героическое в истории»

2)       Д. Андреев «Роза Мира»

3)       Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла»

4)       А. Снесарев  «Философия войны»

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs