Русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному. Он является таковым благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы.

Что же до древней, первой Восточной Империи (Византии)… она заняла только кромку мира, уготованного ей Провидением… постоянно оставалась в состоянии эскиза… Для устойчивости ее территориального положения всегда не хватало основательности и глубины… Турки заняли Константинополь в 1453 году, а через девять лет, в 1462 году, великий Иван III вступил на престол в Москве.

Федор Тютчев

Качество России как «самобытного государства-цивилизации» получило официальное признание в Концепции внешней политики страны от 31 марта 2023 года и стало, можно предположить, результатом решительного политического разрыва с Западом, который всегда исходил из культурно-цивилизационной чуждости (инаковости) ему России. Могло показаться, что Москва повела себя резко и конъюнктурно, руководствуясь мотивами геополитического порядка. На деле вопрос, который веками заметался под ковер любой российской властью, не мог разрешиться иначе. Тем более в условиях, когда Запад (и исторически - Европа) впал в системный кризис с неопределенным исходом, демонстрировал верные признаки ультралиберального перерождения и, таким образом, попросту терял привлекательность как объект «встраивания» в него России. Уже не говоря о том, что западные элиты делали все, чтобы дать понять, что для России нет места в их сообществе иначе, как на условиях принятия «американского лидерства» и отказа от своей самобытности и истории.

Решение о расширении НАТО на Восток теперь, 30 лет спустя, вполне можно трактовать как завуалированное объявление войны России (далеко не случайно Джордж Кеннан вскоре назвал его «наиболее роковым»). Вопрос культурно-цивилизационного самоопределения России вне Запада имеет длинную историю, которая говорит в пользу его неизбежности.

Это означает в том числе конец европо-/западноцентризма российской власти последних трех веков, независимо от ее конкретно-исторической идеологии, при том что идеология сама по себе как категория мышления - это продукт западной цивилизации. Конец иллюзии, самообмана, в том числе советской власти. Еще 150 лет назад Тютчев четко и емко определил геополитику отношений Россия - Запад: «Самим фактом своего существования Россия отрицает будущее Запада»1.

Вся история наших отношений, включая последние 30 лет, указывает на то, что западные элиты с этим утверждением согласны и справедливо усматривают в существовании суверенной России экзистенциальную угрозу для себя, что объясняет и завышение ставок в украинском кризисе, явно воспринимаемом в западных столицах как некий «последний и решительный бой», проиграв который, им не останется не чего иного, как принять культурно-цивилизационную многополярность нового миропорядка.

Россия и Запад: проблематика идентичности

Г.Киссинджер в своей книге «Лидерство» 2022 года, которую можно рассматривать как его политическое завещание, говоря о качествах выдающихся политических деятелей, указывал, помимо силы характера и «глубокой культуры» (в том числе хорошее знание истории и философии, а также привычка к чтению в противовес современной «визуальной культуре»), на осознание ими своей национальной идентичности. «В отличие от своих аристократических предшественников эти лидеры (такие как Никсон, де Голль, Аденауэр и Тэтчер) обладали глубоко укорененным чувством национальной идентичности, которое их вдохновляло… Они не выставляли себя «гражданами мира»… и никто из них не принял космополитичную идентичность. Для них привилегия гражданства предполагала ответственность являть своим примером особые добродетели своей нации. Служить своему народу и воплощать величайшие традиции своего общества было высокой честью»2.

Примечательно, что он цитирует Кристофера Лэша, ставшего одним из первых критиков американских либеральных элит: «Каковы бы ни были его недостатки, национализм среднего класса предоставлял общую почву, общие стандарты и общую систему координат, без которых общество растворяется в то, что является не чем иным, как соперничающими фракциями, как это столь хорошо понимали отцы-основатели Америки - в войну всех против всех»3.

С позиций Томаса Гоббса, рассматривавшего государство в минималистском ключе - как средство предотвратить эту «войну всех против всех», критикует нынешнее состояние западного общества, которое имеет прямое отношение к проблематике нового миропорядка, британский философ Джон Грей в своем исследовании на тему «Новые Левиафаны. Мысли после либерализма»4. Мало того что он пишет о тоталитарной эволюции либерализма в форме ультралиберализма Демпартии США, когда элиты покушаются не только на свободу слова, но и свободу мысли, начиная с университетов, им признается всеобщее значение пророчеств-предупреждений Ф.М.Достоевского в его «Бесах»: они имеют прямое отношение не только к России, но и западному обществу.

Дж.Грей неслучайно много внимания уделяет российским мыслителям второй половины XIX - начала XX века. Так, он ссылается на забытого у нас К.Леонтьева, который «верно определил одну из патологий либеральной цивилизации, опасаясь, что культ индивидуализма будет угрожать культурному разнообразию. Оно наиболее обогащено, когда общество разделено на отличные друг от друга классы»5. То есть его «гомогенизация»/унификация, которую предполагает нынешний тренд «пробужденчества/wokeism» в политике либеральных элит США, чревата «тиранией большинства» и «авторитарным правлением», если обращаться уже к западным единомышленникам К.Леонтьева - А. де Токвилю, Стюарту Миллю и Герберту Спенсеру.

Из этой общности вполне можно извлечь лишнее доказательство того, что русский нигилизм подпитывался идеями европейской/западной политической мысли. Действительно, какая разница между советской «политической целесообразностью» и нынешней западной «политкорректностью»? Результат один и тот же, поскольку плоды одного и того же «дерева» западной цивилизации. Советское руководство не могло заблуждаться насчет идеологических следствий шпенглеровского «Заката Западного мира», фактически предав его анафеме, и «старорежимные» философы помогли избавиться от малейших иллюзий о возможности его кооптации в свой антикапиталистический, «пролетарский» нарратив.

С точки зрения разрешения проблемы российской идентичности ключевое значение имеют два базовых посыла Шпенглера: о различии между культурой и цивилизацией (первая - это становление, расцвет и судьба; вторая - закат и смерть с утратой способности к саморазвитию) и о том, что есть Запад и Россия, а (общая для них) Европа - это «пустой звук», недоразумение6. Что касается обоих этих тезисов, особого внимания, в том числе в силу сохраняющейся ее актуальности, представляет первая реакция российских мыслителей на труд Шпенглера (в сборнике 1922 г.7 по его первому тому), которая стала последней каплей для новой власти, решившейся выслать инакомыслящих интеллектуалов из страны на «философских пароходах».

Ф.Степун: «Задача Шпенглера - покинуть эту Птолемеевскую точку зрения, стать Коперником от истории, перестать вращать историю вокруг мнимого центра западноевропейского мира, обрести по отношению к ней пафос дистанции… Противоположность культуры и цивилизации - главная ось всех Шпенглеровских размышлений… Он твердо знает, что Европе осталось одно - смерть; что в Европе возможна только цивилизация и невозможна культура, и потому он каким-то своим римско-прусским вкусом к доблести воина и мужа требует от современного человека навстречу смерти открытых объятий, безропотного служения цивилизации…

Сущность всякой цивилизации в атеизме: в умирании мифа, в распадении форм символического искусства, в замене вопросов метафизики вопросами этическими и практическими, в механизации жизни. Все эти мотивы явно присутствуют в господствующих течениях современной мысли - в дарвинизме и социализме… В этом перерождении религиозный вертикал фаустовской души, вокруг которого строилась и вращалась европейская культура, превращается в горизонтально расположенную атеистическую ось европейской цивилизации…

О русской философии не приходится и говорить, она вся, от Ивана Киреевского до Владимира Соловьева и Льва Толстого, посвящена вопросу обезбожения европейской культуры, т. е. вопросу европейской цивилизации… Успех этого вызова психологически предполагает некую утрату веры в науку, как в верховную силу культуры, и очевидно означает происходящий во многих европейских душах кризис религии науки… Под Верденом она, быть может, отстояла себя как сильнейший мотор современной жизни, но и решительно скомпрометировала себя, как ее сознательный шофер…»

С.Франк: «Не существует ничего «общечеловеческого» - не только искусство, религия, нравственность у каждой культуры свои особые, но не существует также ни чисел «вообще», ни истины «вообще», ни пространства и времени - все это коренным образом различно в каждой культурной эпохе… Конечно, самое уловление момента умирания западной культуры в явлениях «цивилизации» XIX века должно быть признано бесспорным.

Эта идея Шпенглера, неслыханная по новизне и смелости в западной мысли, нас, русских, не поражает своей новизной: человек западной культуры впервые осознал то, что давно уже ощущали, видели и говорили великие русские мыслители-славянофилы. От этих страниц Шпенглера, проникнутых страстною любовью к истинной духовной культуре Европы, которая вся в прошлом, и ненавистью к ее омертвению и разложению в лице ее современной мещанской «цивилизации», веет давно знакомыми, родными нам мыслями Киреевского, Достоевского, Константина Леонтьева…».

Н.Бердяев: «Книга Шпенглера имеет огромное симптоматическое значение. Она дает ощущение кризиса, перелома, конца целой исторической эпохи. Она говорит о большом неблагополучии Западной Европы. Мы, русские, уже долгие годы оторваны от Западной Европы, от ее духовной жизни. И потому, что нам закрыт доступ в нее, она представляется нам более благополучной, более устойчивой, более счастливой, чем это есть в действительности.

Еще до мировой войны я очень остро ощутил кризис европейской культуры, наступление конца целой мировой эпохи… Во время войны я написал статью «Конец Европы», в которой выразил мысль, что начинаются сумерки Европы, кончается Европа, как монополист культуры, что неизбежен выход культуры за пределы Европы, к другим материкам, к другим расам… Он знает, что культура религиозна по своей природе и этим отличается от цивилизации, которая безрелигиозна. Но религиозного смысла в культуре он не постигает. Он обречен себя чувствовать человеком цивилизации именно потому, что он безрелигиозен. Но ему дано было высказать самые благородные мысли, какие могли быть высказаны неверующей душой в наше время. За его цивилизаторским самочувствием и самосознанием можно ощутить печаль культуры, утерявшей веру и склоняющейся к упадку…

Нас, русских, нельзя поразить этими мыслями. Мы давно уже знаем различие между культурой и цивилизацией. Все русские религиозные мыслители утверждали это различие. Все они ощущали некий священный ужас от гибели культуры и надвигающегося торжества цивилизации. Борьба с духом мещанства, которое так ранило А.Герцена и К.Леонтьева, - людей столь разных укладов и направлений, основана была на этом мотиве. Цивилизация по существу своему проникнута духовным мещанством, духовной буржуазностью. Капитализм и социализм совершенно одинаково заражены этим духом. Под враждой к Западу многих русских писателей и мыслителей скрывалась не вражда к Западной культуре, а вражда к западной цивилизации.

Константин Леонтьев - один из самых проницательных русских мыслителей, любил великую культуру Запада, он любил цветущую культуру ренессанса, любил великую католическую культуру средневековья, любил дух рыцарства, любил гений Запада, любил могущественное проявление личности в этом великом культурном мире. Он ненавидел цивилизацию Запада, плод либерально-эгалитарного прогресса, угашение духа и смерть творчества в цивилизации… Истинной духовной культуре, изжившей свой ренессанский период, исчерпавшей свой гуманистический пафос, придется вернуться к некоторым началам религиозной культуры средневековья, не варварского средневековья, а культурного средневековья… В одном своем аспекте Фауст целиком должен отдаться внешней материальной цивилизации, цивилизованному варварству…»

Я.М.Букшпан: «Таким образом, Шпенглер помогает нам нащупать точный диагноз духовной болезни современной европейской культуры: безрелигиозный скептический самоутвержденный рационализм, и в этом раскрытии его величайшая художественно-философская заслуга».

Участники сборника хотели быть оптимистами, не зная, что Европе предстоит в XX веке. Вровень со Шпенглером, но с иных позиций, встал Василий Розанов8. В своем «Апокалипсисе нашего времени» он попросту признал очевидное: «В европейском (всем, - и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается все: троны, классы, сословия, труд, богатства… Но все это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания»9.

Александр Солженицын, наш современник, также не мог заблуждаться насчет состояния Запада. В своем Письме вождям Советского Союза в 1973 году он отмечал «многосторонний тупик западной цивилизации», который мы обречены разделить, если не одумаемся. «Жадная цивилизация «вечного прогресса» захлебнулась и находится при конце. И не «конвергенция» ждет нас с западным миром, но - полное обновление и перестройка и Запада, и Востока, потому что оба в тупике»10.

Солженицын апеллирует к тем, кого «затравили реакционными «славянофилами», затравили тех, кто говорил, что такой колосс, как Россия, да со многими душевными традициями, особенностями и бытовыми традициями, вполне может поискать и свой особый путь в человечестве; и не может быть, чтобы путь развития у всего человечества был только и непременно один» (прямой ответ Чаадаеву). Будет уместным сказать, что Тютчев в своем «Письме о цензуре в России» (предположительно - записка царю) призывал к свободе слова и общественных дискуссий как средству преодоления европоцентризма самодержавной власти, по отношению к которой советская оказалась в этом вопросе в состоянии полнейшей преемственности - из нее мы выходим только сейчас11.

Поминая «мечтателей Просвещения», Солженицын перекликается с мыслителями Франкфуртской школы, которые «показывают, что возникновение тоталитаризма, ужас Майданека и Освенцима, гекатомбы жертв - все это продукт социально-освободительных устремлений Нового времени, результат просвещенческой пропаганды и борьбы за демократию, которая вылилась в победу масс. Ханна Арендт выдвинула несколько иную версию, но и ее идея заключается в том, что тоталитаризм со всеми его ужасами и прежде всего массовыми убийствами и страшной войной - продукт нашего и исключительно нашего времени, что он «соткался» из множества характерных для XIX и XX веков идейных течений и социальных тенденций»12.

Шпенглера можно считать предшественником постмодернистов. Не желая того, он положил начало разрушению западного метанарратива. Вот, в частности, что пишет Степун в указанном сборнике 1922 года: «Шпенглер выраженный скептик, понятия абсолютной истины для него не существует… Идеи так же смертны, как души и организмы… Шпенглер одновременно мужественный пророк. Содержание его пророчества - смерть европейской культуры… «Закат Европы» сработан Шпенглером не из понятий, но из слов, которые должны быть читателем прочувствованы, пережиты, увидены… Что такое причинность? - Мертвая судьба. Что такое судьба? - Органическая логика бытия».

Постмодернисты видели причину трагедий Европы в метанарративе западной цивилизации и поэтому разрушали его, как только могли, включая логоцентризм в литературе (деконструкция Ж.Дерриды) - альтернативой ему стал полифонический роман Достоевского, все творчество которого утверждало христианское понимание человеческой свободы. При этом нельзя не признать, что именно категории постмодернистской философии, прежде всего Жана Бодрийяра в его «Фатальных стратегиях»13, наиболее адекватно описывают современное состояние западного общества.

В свое время, в связи с очередной годовщиной Ф.Ницше, Фрэнсис Фукуяма писал, что западная философия так и не преодолела «отрицания равенства человеческого достоинства»14 - утверждение, которое имеет прямое отношение к культурно-цивилизационной несовместимости западной цивилизации, ее элит.

Россия и Европа: проблематика культуры

Культура, таким образом, в XX веке не спасла Европу, но Россия спаслась культурой, унаследованной от Европы и преображенной ею. Почему так получилось и каковы следствия? Тут и возникает вопрос о русской культуре и ее европейском наследии. Как его трактовать теперь, когда, со всей очевидностью, мы не можем себя относить исключительно к европейской культуре? Когда там «отменяют» русскую культуру и культуру вообще. Не уходит ли сейчас на Западе культура из-под ног, в то время как у нас она остается? Не становится ли тогда Россия хранительницей европейской культуры, как это, собственно, было и в советскую эпоху? Как соотнести заключенные в нашей культуре смыслы со смыслами европейской культуры?

К примеру, профессор Ю.Л.Слезкин стоит на почве тезиса о том, что «трудно представить нашу культуру без европейского ландшафта», что «над Россией - зонтик общей с Европой цивилизации. России легче сказать, что она защищает Европу от Европы, чем отказаться от своей связи с ней»15. В то же время он склоняется к тому, что цивилизация объединяется общим литературным каноном, которого у Запада больше нет. Теперь у каждого народа свой, и мы, надо полагать, не исключение. Нельзя не согласиться со следующим утверждением: «В СССР русский литературный канон без труда победил марксизм-ленинизм». Очевидно взаимовлияние, скажем, Пушкин как наш самый европейский писатель и американец Дж.Сэлинджер как самый русский.

В этом споре можно обратиться к Вирджинии Вулф, которая видела принципиальное отличие русской литературы от той же английской в том, что вся она о душе и ее терзаниях, в то время как английский читатель «не знает, с чем едят эту самую «душу». И далее: «Чеховский метод… теперь представляется преоригинальной творческой манерой, продиктованной большим вкусом, смелостью и безошибочным чутьем автора, сравниться с которым по искренности и честности подхода могут разве что сами русские… Вот откуда ощущение раздвигающегося горизонта, это ни с чем не сравнимое чувство свободы, обретаемое нами по ходу чтения коротких чеховских историй ни о чем»16.

Если брать применимые параллели, можно предположить, что в короткую Елизаветинскую эпоху англичане сняли сливки с трех веков континентального Возрождения и сразу создали в лице Шекспира мировую литературу, минуя национальную. Язык Шекспира по своему богатству и интеграции в него слов из других европейских языков и их коннотаций (как, впрочем, и сюжеты и места действия шекспировских пьес) явно выходит за национальные рамки. Следует заметить, что твердолобая позиция британского официоза (что отдает нашим советским опытом) стоит на пути более полного понимания содержания и смысла произведений Шекспира, что было бы возможно, если относиться непредвзято к проблеме их авторства, включая различные варианты этой вполне удавшейся и, безусловно, величайшей в мире литературной мистификации. Мы, в свою очередь, создали национальную литературу как мировую17.

Андре Мальро в своей речи в зале Плейель 5 марта 1948 года, говоря о «кризисе европейского сознания», предложил все же считать Россию Россией, а не Европой18. Там же он изложил весьма продуктивную мысль: «Средневековая цивилизация была прежде всего культурой души, цивилизация XVIII века - культурой ума. Эпоха за эпохой эти культуры, обращавшиеся к различным сторонам в человеке, последовательно наслаивались друг на друга; подлинное же их объединение происходит только в наследниках. Истинное наследование всегда связано с преображением». На его взгляд, на такое преображение тогда претендовали США, Советский Союз и Европа. Естественно, что он признавал такие права за Европой, которая прошла через все катастрофы XX века, но «все еще хранила высочайшие из всех, какие только есть в мире, ценности человеческого духа».

Понятно, что идеологическая конфронтация и геополитические императивы холодной войны вторгались и искажали дискурс европейской культуры. Но сейчас, с политикой западных элит «отменить» русскую культуру и заодно православие19, есть все основания обратиться к идее наследования и преображения - именно она дает понимание того, кто мы по отношению к европейской культуре. Достоевский не разрешил этот вопрос - он им только задавался, даже в своей Пушкинской речи, предполагал за нами «синтез» всего лучшего, что произвела Европа. В то же время он фактически признал «Маленькие трагедии» своего рода мини-Шекспиром (подобно тому, как А.Барков проводит параллели между «Онегиным» и «Гамлетом»).

В числе прочего очищения от традиции нашего освободительного движения, восходящей к «Медному всаднику» Пушкина, требуется подход - на уровне литературы и духовности - к Санкт-Петербургу и его роли в нашей истории. Здесь применимы категории наследования через преображение Мальро, а также «хранителя высочайших ценностей человеческого духа», тем более освященного жертвами блокады. Примечательно мнение Олега Каравайчука с его неординарным творческим сознанием: «Петербург был задуман Петром Великим, величайшим поэтом пространственности. Он был не царь, он был выше, почти Бог… Это абстракция великого Казимира Малевича. Если с высоты смотреть на петровский Петербург, можно молиться. Это икона… Вообще, сам Петербург - это диссонанс. Но тот диссонанс, который делается величайшей метаморфозой - и люди, наоборот, слышат гармонию»20.

Георгий Адамович писал примерно в то же время, что и Мальро: «То, что нехотя, хмуро, угрюмо Запад постепенно выпускает из рук, Россия должна бы когда-нибудь вернуть в преображенном виде, умудренная всем своим опытом, научившаяся многому такому, чего он и вообще никогда не знал»21. Добавим сюда А.Герцена: «громадным явлением Пушкина Россия ответила на вызов Петровских реформ». Но также Бердяева: «Достоевский и есть та величайшая ценность, которой оправдывает русский народ свое бытие в мире, то, на что может указать он на Страшном суде народов»22.

Если обратиться к идее Шпенглера (в его втором томе, вышедшем в 1922 г.) о псевдоморфности русской культуры23, то она дает лишнее основание рассматривать романо-германскую Европу и Россию как цивилизационно отличные друг от друга. Просматривается закономерность в том, что Победа в Великой Отечественной войне, как бы подведя черту под всей предшествовавшей жертвенной историей России, стала величайшим духовным достоянием современной России24. Российский исследователь С.А.Королев, рассматривая нашу историю через призму идеи О.Шпенглера о псевдоморфозе, отмечает, что все историческое бодрствование России было псевдоморфным, начиная с призвания варягов и Крещения Руси, а в годы Великой Отечественной войны, «примерно с 1943 года, русское и европейское находят вторую жизнь в псевдоимперском».

Автор цитирует В.Л.Цымбурского: «Эта псевдоморфоза, я охотно признаю, дала удивительные культурные достижения. Породила действительно «цветы необычайной красоты». Но при этом она характеризовалась постоянным напряжением между европейскими формами и неевропейскими смыслами... В России развивается геополитическая традиция, соотносящая ее судьбу с судьбой Европы, выстраивающая сюжеты, по которым Россия призвана играть определяющую роль в участи мира, сперва европейского, затем глобального объединенного мира, выстраиваемого и создаваемого Евро-Атлантикой»25. С последним уже трудно согласиться.

Международное позиционирование России

Заслуживает внимания знаменитая записка бывшего министра внутренних дел П.Дурново Николаю II, поданная в феврале 1914 года26. Его прогноз о том, что война будет длительной и приведет к революции в России и Германии в случае их поражения, вполне оправдался, причем России он предсказывал именно социалистическую революцию. То есть и он, как бы от обратного, признавал, что перед русской революцией стояла двойная задача: проведение эксперимента с социалистическими идеями и недопущение доминирования Германии на континенте. К этому можно было бы добавить вызревший прорыв в новое искусство в форме русского авангарда и кардинальное решение проблемы положения женщины в обществе, кстати, до сих пор недосягаемого в большинстве стран Запада.

П.Дурново исходил из того, что Германия и Россия представляют «консервативное начало цивилизации» и поэтому должны быть вместе. Другое дело, что жребий относительно самой войны и участия в ней России к тому времени был брошен. А что касается прогерманского позиционирования России в европейской политике, то из анализа самого П.Дурново следует, что Россия не могла рассчитывать на равноправие с Германией, тем более если бы мы допустили ее доминирование в Западной Европе, то есть предоставили бы Францию ее судьбе. Это в корне противоречило бы всем постулатам геополитики и смыслу самой германской агрессии с ее идеей «жизненного пространства» на Востоке.

Другим ориентиром должно выступать сохранение способности к историческому творчеству. Стать частью Германской империи или войти в ее политическую орбиту означало бы отказ от того и другого, полный разрыв с тем выбором, который сделали и не раз подтверждали наши предки. Можно только отнести на счет неисповедимых путей истории тот факт, что атеистический Советский Союз стал формой сохранения нашей духовности и приверженности собственной роли в делах Европы и мира. Биполярность холодной войны означала продолжение доминирования западной цивилизации (и европейской культуры) в мировых делах, поскольку идеология каждой из сторон основывалась на различных продуктах европейской политической мысли. Собственно, поэтому были неслучайными конвергенционные моменты в межвоенный период и после войны.

В плане экономическом Россия, как отмечает Михаил Хазин27, в канун Первой мировой входила в германскую технологическую зону, из чего следует, что Берлин мог соучаствовать в экономическом подъеме России, но предпочел ее сдерживать на путях развязывания европейской войны. То есть в Берлине полагали, как сейчас полагают в Вашингтоне в отношении Китая, что наиболее эффективное средство контроля - это силовое сдерживание. В итоге после Революции 1917 года была создана советская технологическая зона, которая исчезла с распадом СССР. У М.Хазина свой аргументированный ответ на вопрос, почему после Рапалло СССР и Германия не объединились в рамках построения единой технологической зоны и были обречены на новую войну. В любом случае достаточно того, что А.Тойнби напоминает, что Германия, кайзеровская или нацистская, являлась частью Запада.

Действительно, история доказала обреченность попыток создания германо-российской системы в европейской политике, прежде всего в силу самой природы объединенной Германии как эрзаца западного мироощущения (по-своему снявшего сливки с трех веков европейского колониализма и империализма), в чем-то утрированного и абсурдного, лишенного малейших намеков на умеренность. Ничем закончился Союз трех императоров, а в Военной тревоге 1875 года Санкт-Петербург сыграл ключевую роль в сдерживании Германии.

Бьеркский договор, как и описываемая Г.Киссинджером (в «Дипломатии») попытка немцев вовлечь Лондон в союз на случай «нападения Франции на Британские острова», отдает откровенным цирком. Но главный фактор - цивилизационный. Пойди российская власть на союз с Германией, страна могла бы стать частью обширного корпоративного пространства в Евразии - от Ла Манша до Японии, которая, в свою очередь, претерпела модернизацию - реставрация Мэйдзи - по прусскому образу (как на это указывает Ф.Фукуяма в своей книге «Политический порядок и политическое загнивание», 2014 г.). Шпенглер сам отшатнулся в ужасе, когда столкнулся с германским корпоративным государством на практике - в форме нацизма.

Теперь есть основания полагать, что творческий, трансформационный ресурс западной цивилизации оказался на грани истощения, а ее либерализм обнажил свое дно. Так, те же земельные выборы в ФРГ во второй половине 2024 года показывают, что опыт существования ГДР создал некий цивилизационный плацдарм России в Центральной Европе. По мере развития ультралиберальной революции на Западе может проявиться аналогичный отпечаток в странах Восточной Европы, на что уже указывает внутреннее развитие Венгрии и Словакии. Что касается самих западных стран, включая США, то там большинство населения, и прежде всего средний класс, явно тоскуют по нормальности образца 1950-1960 годов, когда они были на подъеме и исполнены оптимизма, без нынешних крайностей и абсурда, но с традиционными ценностями по К.Лэшу.

В вопросе о судьбах и исторической миссии России приходится возвращаться к евразийцам. Еще в 1921 году Н.С.Трубецкой писал о неизбежности неоколониального статуса Советской России. Ведь, как ни судить, но существование СССР в западной системе координат, включая валютную ущербность, характер торговли и ее условия, что в конечном счете обрекло Советский Союз на распад, квалифицировать иначе не получается. Так ли все плохо? В статье «Русская проблема» он писал: «В туманной дали как будто открываются перспективы грядущего освобождения угнетенного человечества от ига романо-германских хищников. Чувствуется, что романо-германский мир стареет… При таких условиях вступление в среду колониальных стран новой колониальной страны, огромной России, привыкшей существовать самостоятельно и смотреть на романо-германские государства как на величины, более или менее ей равные, может явиться решительным толчком в деле эмансипации колониального мира от романо-германского гнета. Россия может сразу стать во главе этого всемирного движения. И надо признать, что большевики… в то же время подготовили Россию и к ее новой исторической роли…»28

И далее в русле вполне признанного в Советском Союзе (и, добавим, Зб.Бжезинским) пробуждения Азии Революцией 1917 года: «Отныне интересы России неразрывно связаны с интересами Турции, Персии, Афганистана, Индии, быть может Китая и других стран Азии. «Азиатская ориентация» становится единственно возможной для всякого русского националиста». Роль Советского Союза в процессе деколонизации доказала верность этого посыла.

Как бы то ни было, Россия, пусть и не сразу, пришла к неизбежному осознанию себя частью незападного Мирового большинства. Такое позиционирование верно и от обратного: стать частью Запада на его условиях означало бы соучаствовать в неоколониальном ограблении всего остального мира, уже не говоря о том, что Россия продолжала бы оставаться в статусе колониальной страны, несмотря на всю свою военно-политическую мощь - ведь и у СССР был паритет в области ядерного сдерживания, паритет, который прикрывал крайне неблагополучный для страны статус-кво.

Надо заметить, что А.Тойнби в цитируемых выше статьях предсказывает столкновение западной цивилизации со всем остальным миром - как своего рода «контрнаступление или контрвлияние жертв на жизнь агрессора», каковым он считает склонный к экспансии Запад. Это контрвлияние, включая «шаг, сделанный православным христианством в России», на его взгляд, будет иметь духовное измерение, более того «столкновение между остальным миром и Западом переходит из сферы технологической в сферу духовную». Наряду с евразийцами он предсказывает и особую роль России, апеллируя к ее предшествующей истории: «Петр Великий - это архетип автократического реформатора в западном духе, и он на два с половиной столетия избавил мир от попадания в полную зависимость от Запада, научив его противостоять западной агрессии ее же собственным оружием» (не повторяет ли современный Китай этот наш опыт?). Конечно, присутствует фактор неоколониальной зависимости, судить о которой в условиях деколонизации Тойнби было сложно.

Но не менее ценно и уместно для современной России замечание А.Мальро в его речи в зале Плейель о том, что Франция должна следовать эпохе Людовика XIV, когда страна была обращена «ко всему человечеству» - «не замыкалась на самой себе, была универсальна по своей природе». Это созвучно Пушкинской речи Достоевского о «всечеловечности» России, призванной «разрешить европейские противоречия уже окончательно». Погруженный в межцивилизационный контекст, данный тезис также идет в русле евразийцев. Речь, действительно, об эмансипации всех: без всеобщей эмансипации не будет освобождения России и без освобождения России не будет этого всеобщего освобождения. Легко предположить, что именно этот вопрос сейчас разрешается в конфликте Запада с Россией на Украине.

 

Трудно не прийти к заключению, что украинский кризис, спровоцированный Западом в его стремлении законсервировать глобальный статус-кво, стал мощным катализатором пробуждения России - пробуждения к осознанию исторической преемственности в своем развитии и своей миссии в истории. Не желая того, Запад делает все, чтобы данный конфликт выглядел как его «гибридная» война с Россией, чтобы в самой России она воспринималась как Отечественная, но уже исключительно на собственной национальной основе и при резком снижении референциальности/притягательности фактора Запада во внутреннем развитии страны. Побочным следствием там становится установление довольно жестких стандартов ведения современной войны, которые сами по себе составляют мощное орудие сдерживания - в дополнение к ядерному - на уровне обычных вооружений и вооруженных сил.

Эта качественно новая ситуация в глобальной и евроатлантической политике востребует целый свод анализа межцивилизационных отношений, который существовал на протяжении порядка последних полутора столетий как в России, так и на Западе, но оставался в тени по обе стороны в силу известных причин идеологического и иного свойства. Сейчас, когда стало понятно, что внешняя политика - это политика идентичности, пришло время обратиться к этому наследию. Иначе невозможно понять происходящее в мире и выстраивать эффективную внешнеполитическую стратегию, более того - прогнозировать дальнейшее развитие событий.

 

 

1Тютчев Ф.И. Россия и Запад. М.: Культурная революция; Республика, 2007. С. 17.

2Kissinger H. Leadership: Six Studies in World Strategy. UK, Allen Lane/Penguin Books, 2022. Р. 400-401.

3Lasch C. The Revolt of the Elites and the Betrayal of Democracy. New York: Norton, 1995. Р. 48-49.

4Gray J. The New Leviathans. Thoughts After Liberalism. UK, Allen Lane/Penguin Books. 2023.

5Ibid. Р. 60.

6Шпенглер О. Закат Западного мира. Полное издание в одном томе. М.: Альфа-книга, 2017. С. 28.

Стоит добавить, что источником недоразумений стал неправильный перевод самого заглавия труда Шпенглера как «Закат Европы», в то время как сам автор настаивает: «Лишь слово «Европа» с пребывающей под его влиянием совокупностью идей связало в нашем историческом сознании Россию с Западом в одно ничем не оправданное единство. Здесь, среди воспитанной на книгах читательской культуры, чистой воды абстракция привела к колоссальным последствиям в реальности. Эти читатели в лице Петра Великого на столетия подменили историческую тенденцию примитивной народной массы, при том что русский инстинкт справедливо и глубоко - с нашедшей свое воплощение в Толстом, Аксакове и Достоевском враждебностью - отграничивает «Европу» от «матушки России». Запад и Восток - понятия, наделенные подлинным историческим содержанием.

7Бердяев Н.А., Букшпан Я.М., Степун Ф.А., Франк Л.С. Освальд Шпенглер и закат Европы. М.: Берег, 1922.

8Шпенглер О. Указ. соч. С. 653-655.

Важно отметить, однако, что уже во втором томе Шпенглер напишет: «Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию». И ранее: «Достоевского не причислить ни к кому, кроме как к апостолам первого христианства». Другими словами, он близок к мысли о том, что творения Достоевского - это Евангелие эпохи дехристианизации Запада. Бывший архиепископ Кентерберийский Роуэн Уильямс, в свою очередь, определяет творчество Достоевского как «определенного рода икону» (см.: Уильямс Р. Достоевский: язык, вера, повествование. М.: РОССПЭН, 2013. С. 280).

9Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М.: ЭКСМО, 2015. 640 с.

10https://www.solzhenitsyn.ru/proizvedeniya/publizistika/stati_i_rechi/v_sovetskom_soyuze/pismo_vojzdyam_sovetskogo_soyuza.pdf

11Тютчев Ф.И. Указ. соч.

12Цитируется Леонид Ионин в его предисловии к Канетти Э. Массы и власть. М.: АСТ, 2022. 704 с.

13Бодрийяр Ж. Фатальные стратегии. М.: Рипол-Классик, 2018. 288 с. Ему принадлежит фактически гоббсовское определение роли государства: «Власть - это всегда тонкое и неоднозначное упражнение в своем собственном исчезновении» (С. 110), то есть власть не должна быть равной самой себе.

14Fukuyama F. Nietzsche: A Philosophy in Context. The New York Times. 7 May 2010.

15Цитируется по лекции Ю.Л.Слезкина, прочитанной в Высшей школе экономики в Москве 29 мая 2023 г.

16Вулф В. Русская точка зрения (эссе) // Вулф В.Обыкновенный читатель (сборник эссе). М.: Наука, 2012. 776 с.

17Относительно связи с европейской литературой и литературной мистификации интерес представляет мнение А.Баркова о «Евгении Онегине» как пушкинской мистификации и мениппеи, отсылающей к влиянию, стилистическому и композиционному, Лоренса Стерна (его «Тристрам Шенди» и «Сентиментальное путешествие»). См.: Барков А.Н. Пушкин. Прогулки с Евгением Онегиным. М.: Родина, 2021. 416 с. А тему менипповой сатиры начал разрабатывать еще М.Бахтин применительно к поэтике Достоевского.

18Цит. по: Мальро А. Завоеватели. Королевская дорога. М.: Прогресс, 1992. 336 с. Там речь содержится в качестве Послесловия к роману «Завоеватели».

19Уместно заметить, что С.Хантингтон в своем «Столкновении цивилизаций» (1994 г.) характеризует русскую как «славянско-православную», что дает основания рассматривать нынешнюю войну Запада против России как цивилизационную. О роли православия и религии вообще ранее писал А.Тойнби в своих статьях «Столкновение цивилизаций» и «Россия и Запад». См.: Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. М.: Академический проект, 2022.

20Каравайчук О. Три степени свободы. Музыка. Кино. СССР. СПб.: Порядок слов, 2022. С. 146-147.

21Адамович Г.В. Одиночество и свобода. М., 1996. С. 209.

22Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 2. М.: Искусство, 1994. С. 150.

23Шпенглер О. Указ. соч. Т. 2. Глава III. Раздел I (электронная библиотека).

24А.Тойнби признает важную роль духовного начала, такого инструмента, как мировоззрение - «наиболее мощного из всех, что создал человек», и «этот духовный инструмент способен перевесить материальные орудия Запада». См. цитировавшуюся выше его статью «Россия и Запад».

25Королев С.А. Псевдоморфоза как тип развития: случай России // Философия и культура. 2009. №6. С. 72-85.

26https://on-island.net/History/Durnovo.htm (дата обращения: 15.10.2024).

27Хазин М.Л. Воспоминание о будущем. Идеи современной экономики. М.: Рипол-классик, 2023. С. 200-208.

28Трубецкой Н.С. Евразийство. Избранное. Монография. М.: ИНФРА-М, 2023. С. 218-219.