ENGLISHИгра в исторические аналогии, как известно, вещь увлекательная и коварная. Зачастую желание выискать в сугубо внешних параллелях совпадение сути неодолимо. Так рождаются совершенно надуманные «доказательства» повторения истории. К сожалению, существует нечто посерьезнее этих мифов - потенциальная и реальная возможность такого повторения в самых коварных, зловещих и типологически близких формах, но уже на новом, куда более высоком технологическом витке.
В июле 2017 года в Очакове началось строительство американской военно-морской базы. Факт крайне тревожный для России, отразившийся в соответствующей реакции экспертного сообщества. Правда, кто-то призвал не впадать в паранойю и не делать из мухи слона. И при этом, видимо, не удосужился взглянуть на карту, которая без всякой паранойи объяснила бы бодрому оптимисту, что современным ракетам лететь от мухи до слона, то бишь от Очакова до жизненно важных центров европейской России, - считанные минуты. А для удара по российскому черноморскому флоту и Крыму потребуется и того меньше. Да и кроме ракет там можно было разместить много всяких сюрпризов для нас. Желавшие успокоить себя версией о том, что строится всего лишь учебно-консультативное подразделение, видимо, забыли: именно с таких «учебок» начиналось полномасштабное развертывание натовских структур в Восточной Европе. Под убаюкивающие обещания не продвигать американо-европейскую военную машину «ни на дюйм». А тут еще в районе Очакова несколько ранее расположились британские специалисты по новейшим способам проведения военно-морских операций, преимущественно диверсионного характера.
Началось вползание НАТО на территорию причерноморской Украины под аккомпанемент совершенно иных обещаний - проявить твердую решимость в защите «демократических завоеваний майдана» и европейского выбора Киева от вооруженной до зубов авторитарной России. Все это, наряду со многими другими, экзистенциальными для Москвы угрозами, послужило фундаментальным императивом к принятию ею в феврале 2022 года тяжелейшего решения о специальной военной операции. Это событие, как и его причины, не имеет прямых аналогов в прошлом. Но значит ли это, что следует отрицать некий исторический закон воспроизведения прецедентов и повторяемости ситуаций?
В поисках ответа на этот вопрос перенесемся в 1791 год… Заканчивается русско-турецкая война. Порта, как побежденная сторона, вынуждена уступить России крепость Очаков (которую, кстати, петровские войска вместе с казаками могли взять еще сто лет назад). В стратегическом плане это была важная точка. Для России - естественное звено в системе обороны Северного Причерноморья. Для Турции - естественный плацдарм для реванша в условиях обостряющегося восточного вопроса.
К концу войны в связи с успехами русских войск заметно возросла нервозность европейских держав, нашедшая отражение в дипломатической переписке, прессе и политической литературе, где высказывались предостережения относительно грядущих захватов Стамбула, Балкан, Кавказа, Персии и чуть ли не всего Востока1. После того как князь Г.А.Потемкин взял Очаков, открывавший еще один выход в Черное море, премьер-министр Англии Уильям Питт Младший, видимо, живо представив себе высадку русского десанта в Стамбуле, низложение султана и крах Османской империи, решил, что настала пора действовать. Он посчитал необходимым решительно потребовать от Петербурга возвращения законного трофея прежнему владельцу. Коллегам по кабинету свою позицию он объяснял так: либо мы силой заставим Россию уступить, либо дискредитируем себя как блюстителей целостности Османской империи и потеряем статус держателей баланса сил в Европе.
Упрочение британского господства в Стамбуле и главенствующей роли в европейской политике, прежде всего путем сдерживания русских, - вот те цели, ради которых Уильям Питт затеял подготовку войны против России. Безумная идея овладела им как наваждение. Его не останавливали ни Французская революция, ни провал попыток создания антирусской коалиции, ни тот факт, что в английском обществе понятия не имели, почему из-за какой-то географической экзотики под названием «Очаков» нужно воевать с Российской империей, да еще в одиночку. Не подействовали на премьера и предостережения военных профессионалов, глубоко сомневавшихся в успехе предприятия.
Над всеми этими аргументами возвышалась идея о «русской угрозе» Европе и Востоку, идея, принимавшая доктринально-теоретические очертания и наполнявшаяся предпосылками к превращению в долгосрочную стратегию с примесью иррационализма и маниакальности.
Подливали масла в огонь единомышленники Уильяма Питта из дипломатической среды. Слова одного из них, британского посла в Петербурге Чарльза Уитворта, находились в полном созвучии с мыслями премьера: «Мы должны показать, что наша вражда может быть такой же внушительной, как наша дружба и приязнь. Мы должны нанести удар и всеми средствами разрушить их флот, что можно определенно сделать без большого труда; нужно поставить Россию на то место, которое она и должна занимать среди держав Европы, и покончить со всеми химерами величия и значимости, которые вытекают из идеи, что она является морской державой»2 (курсив мой. - В.Д.). Уитворт также советовал атаковать русский флот не только на Балтике, но и в Севастополе, чтобы ликвидировать угрозу Турции, не дожидаясь, пока в этой крымской гавани появится гораздо больше кораблей, чем те 11−12 боевых единиц, которые следует уничтожить в упреждающем порядке.
В марте 1791 года британские военно-морские силы были лихорадочно приведены в повышенную боевую готовность. Эскадра из 36 первоклассных линейных кораблей ждала лишь приказа о выступлении. Своей мощью она намного превосходила то соединение, которое вскоре одержит победу при Трафальгаре3. Эскадре предстояло двинуться в Балтийское море и нанести массированный удар по русскому флоту и береговым укреплениям. В том, что этим дело не закончится, сомневаться не приходилось. Как англичане собирались воевать дальше, не знал никто. Или Уильям Питт надеялся после первого же залпа корабельных орудий принудить Россию пойти на попятную? В любом случае фактор непредсказуемости стал бы решающим. Выиграть одно морское сражение - не значит выиграть войну. Тот же Трафальгар наглядно это показал.
Казалось, Уильяму Питту осталось только нажать на курок. Но прежде предстояло выпросить у парламента деньги на войну. А госбюджет был не безразмерным, учитывая громадные расходы на борьбу с революционной и колониальной экспансией Франции, оплату антифранцузских коалиций, решение внутренних социально-экономических проблем. В таких условиях далеко не весь политический класс Англии жаждал вешать на казначейство еще и нелегкое бремя войны с Россией. И наконец, весомую роль играл тот факт, что в течение XVIII века британская купеческая буржуазия уже набрала достаточную силу, чтобы влиять на внешнюю политику страны. Эта часть общества наживала сказочные барыши на торговле с Россией и выступала категорически против ущемления своих коммерческих интересов, которым война нанесла бы прямой урон.
В конце марта развернулись жаркие парламентские дебаты, продолжавшиеся (с перерывами) несколько недель. На открытии слушаний Уильяму Питту удалось представить проблему в выгодном для себя свете. У большинства членов обеих палат пока не было ясного представления о сути дела. Премьер, будучи блестящим оратором и полемистом, надеялся просветить их в «правильном» ключе, заявив «о необходимости положить предел неумеренному властолюбию России и спасти Турцию от гибели»4.
Действовал Питт окольно, прикрывшись посланием короля Георга III, где говорилось о том, что упрямые русские не хотят заключать мира с Портой, поэтому Англия вместе со своими европейскими союзниками (имелись в виду Пруссия и Голландия) собирается оказать на нее давление. Для этого необходимы военно-морские приготовления, требующие дополнительных расходов. Об объявлении войны речи пока не было. Создавалось впечатление, будто подразумевались лишь меры предосторожности на случай непредвиденного обострения ситуации.
Против такой постановки вопроса решительных возражений не последовало. Казалось, планы Питта получат поддержку большинства. Однако в парламенте, кроме безгласных заднескамеечников, были влиятельные, сведущие и трезвомыслящие люди, прекрасно понимавшие подоплеку маневров премьера и отвергавшие его замыслы. Красноречием и умением убеждать они не уступали ему, а аргументами превосходили. В своих выступлениях представители виговской оппозиции полностью разоблачили главу правительства, открыв парламентариям глаза на реальность, скрывавшуюся за словесной шелухой.
Лидер радикального крыла вигов Чарльз Фокс и другие растолковали депутатам суть дела: премьер-министр жаждет войны с Россией и готов совершить эту несусветную глупость, все остальное - демагогическая маскировка. Фокс призывал отказаться от безумного решения воевать с могущественной империей ради какого-то Очакова, о котором англичане слыхом не слыхивали5. Он апеллировал не только к парламентариям, но и общественному мнению трудового люда английских промышленных городов, благополучие которых во многом зависело от торговли с Россией.
Холодная логика оппозиционеров, приправленная ораторским искусством и чувством юмора, не оставила камня на камне от доводов сторонников правительства. Акценты ставились разные, но все они помогали выстроить антиправительственные аргументы в убедительную систему, хотя в ней не было строгого иерархического порядка. Это дает и нам право изложить ее произвольно. Вот главные идеи, прозвучавшие в обеих палатах.
- Война доведет до истощения и без того изнуренную казну и вызовет недовольство налогоплательщиков.
- У Англии нет международных обязательств, принуждающих ее вступать в войну, ибо она ни с кем не связана наступательными союзами.
- Разрыв с крупнейшим торговым партнером Англии нанесет страшный ущерб экономическим интересам страны и личным интересам ее подданных.
- С какой стати Лондону становиться на сторону Порты, издавна являющейся «инструментом в руках Франции»?
- Война - безумие, порожденное элементарной невежественностью в области стратегии. Ввод британского флота в Балтийское море будет лишь первым актом в целой цепи совершенно непредсказуемых событий, которые ввергнут англичан в бесчисленные бедствия.
- Если самым неоспоримым основанием для употребления оружия признавать ущемление национальной чести и достоинства, то «чем нас оскорбила Россия»? Ровным счетом ничем6.
Эти тезисы не передают всей остроты и колорита дебатов, которые стоят того, чтобы остановиться на них чуть подробнее. Критика в адрес Уильяма Питта развернулась в столь жестком, последовательном и доказательном стиле, как будто ею кто-то управлял. Она основывалась на широком посыле о том, что «безумные амбиции министра» затмили его сознание, утратившее связь с теми фундаментальными, сугубо прагматическими постулатами, на которых традиционно строилась внешняя политика Великобритании. Куда подевался этот прагматизм? Неужели у Лондона такой недостаток в соперниках и недоброжелателях, что к ним нужно добавлять еще и Россию? Когда французы или испанцы бросают англичанам открытый вызов - дело ясное, но чем Россия задела нашу национальную гордость? Тем, что воюет с напавшей на нее Турцией и претендует на сохранение результатов своей победы? В чем ценность Очакова для англичан, понятия не имеющих, где он находится?
Но один вопрос попадал не в бровь, а в глаз: осознает ли господин премьер-министр, что такое война с гигантской империей? Уж не собирается ли он захватить Петербург, а потом двинуться на Москву, чтобы принять там акт о капитуляции?
Знаменитый идеолог консерватизма и парламентский оратор Эдмунд Бёрк признался, что ему еще никогда не приходилось иметь дело со столь странной повесткой дня. Он указал на принципиальное противоречие между официальными доктринальными установками Лондона и стремлением Питта объявить войну России. Если британское правительство мотивирует необходимость этой войны своей заботой о сохранении баланса сил в Европе, то при чем тут азиатская Турция? Каким образом, вопрошал Бёрк, приобретение русскими Очакова и других территорий нарушает европейское равновесие? Заключил он так: вместо того чтобы манипулировать политической теорией, не лучше ли было бы честно сказать, что Англия явочным порядком отменяет международное право, позволяющее победителю требовать уступок от побежденного. То есть выступает против передачи России «даже самой малой и незначительной территории».
Похоже, ключевой была речь Чарльза Фокса, начавшаяся словами: «Когда я услышал, что дела дошли до той крайности, в которой находятся сейчас, я не поверил собственным ушам и заявил, что подобная глупость невозможна»7. Оратор не видел никакого резона для Лондона, всегда спокойно наблюдавшего за расширением Российской империи, менять свое отношение к стране, ничем не угрожавшей ни Англии, ни ее союзникам. Он считал неполитичным руководствоваться детской ревностью по поводу появления русского флага в Черном море, единственной в мире акватории, где еще не хозяйничали британские корабли. Более того, Фокс не возражал и против русского присутствия в Средиземноморье, в котором англичанам не помешал бы союзник против Франции и Испании.
Комментируя дежурные апелляции премьера и его сторонников к «священному» принципу баланса сил, Фокс, в тон Эдмунду Бёрку, заявил о неприменимости данного принципа к сложившейся ситуации. Выразился он довольно образно: в этой «политической арифметике» Очаков совершенно ничтожная величина, которая могла бы что-то «весить», если бы была задета честь Англии, но говорить о чем-то подобном абсурдно.
Со стороны казалось, что оппозиция близка к победе, но это было далеко не так. Проправительственное большинство в обеих палатах продолжало поддерживать Питта, который и не думал сдаваться. Противостоять этому незаурядному политику было очень сложно. Управлять парламентской машиной он умел. Даже те из приверженцев премьера, кто в душе признавал слабость его аргументов в сравнении с доводами Фокса, Берка и других, раз за разом голосовали за предложения кабинета. Однако методичные словесные обстрелы уязвимых позиций Питта вызывали у него большую тревогу в связи с угрозой изменения соотношения сил.
Тем не менее «балтийская» эскадра сохраняла полную боевую готовность, и в течение нескольких месяцев ничто не указывало на то, что она не будет использована. Лондон продолжал оставаться на волоске от объявления войны. Премьер не помышлял давать отбой и в наступлении на своих противников в парламенте. С трибуны Палаты общин он с непоколебимой убежденностью развивал свою систему взглядов в том направлении, которое дало многим историкам основание увидеть в нем провозвестника нового внешнеполитического курса Великобритании. По мнению Уильяма Питта, концепция сохранения баланса сил в Европе предполагала гораздо более широкую трактовку, чем та, которой придерживались его оппоненты. Иначе говоря: все, что способствует ослаблению Турции и усилению России, нарушает этот баланс и фундаментальным образом противоречит национальным интересам Англии.
Публично прозвучало и другое откровение, удостоившееся восторженных дифирамбов ряда историков за то, что оно якобы опередило время. Даже не знаешь, чего в нем больше - прожженного цинизма, явной лжи или нарочитой парадоксальности. Вот суть идеи. Из речи премьера мы узнаем, что в своей международной политике Англия, оказывается, традиционно исповедовала оборонительную доктрину. Но его коллеги понимали эту доктрину слишком буквально, то есть неправильно. На самом же деле практическим воплощением оборонительной стратегии должно стать решительное вмешательство Лондона во все европейские дела. Это и есть настоящая оборона. Трудно понять, в чем усматривают исследователи пророческий характер столь странного понимания этого термина, если в течение по крайней мере XVIII века англичане именно так и вели себя на континенте.
Парламентарии слушали блистательного трибуна с интересом, но пьянеть от его красноречия мешало одно отрезвляющее соображение: захватывающая лекция по политической философии - это одно, а практическое применение ее на полях сражений - совсем другое. Лучше кого бы то ни было понимал это сам Уильям Питт. В карточном веере этого большого мастера игры не хватало козыря, который он мог бы выложить на стол парламентских дебатов и побить все карты оппонентов. Теоретически такой козырь существовал - широкая европейская коалиция против России, ядро которой составил бы Тройственный союз (Англия, Пруссия, Голландия). Многочисленные усилия по ее созданию премьер начал предпринимать с самого начала 1791 года. Но подбить на эту авантюру никого не удалось. Желающих воевать с Россией ради абстрактной идеи сохранения «равновесия сил», да еще в специфическом британском толковании, не оказалось. Тем более что реальная, а не фантомная угроза этому равновесию исходила от другой державы - революционной Франции.
Вдобавок возникли неприятности внутри Англии. В крупных городах поднялись антивоенные общественные протесты, организованные влиятельными торгово-промышленными кругами. На стенах лондонских домов появились надписи: «Не хотим войны с Россией». Соответствующие требования звучали на митингах и собраниях, где ораторы приводили аргументы парламентской оппозиции. В британской прессе публиковались мастерски написанные статьи и памфлеты с язвительной критикой планов кабинета8. Через ту же прессу русский посол в Англии С.Р.Воронцов обратился к англичанам с разъяснениями относительно пагубных последствий войны с Россией и разослал по стране пространные прокламации, придавшие дополнительный импульс волне народных пацифистских митингов.
Часть верхней палаты парламента выступила с идеей просить короля Георга III повлиять на правительство. И хотя сторонники Питта заблокировали эту инициативу, его положение сильно осложнилось. Оно стало еще более шатким, когда в кабинете министров произошел раскол. Продолжение воинственного курса грозило в корне подорвать репутацию премьера и даже поставить крест на его дальнейшей карьере. Решение Питта отступить созревало мучительно. В конце концов, он, как опытный гроссмейстер, взвесив все варианты продолжения партии, признал свое поражение.
Кризис миновал, его вдохновитель проиграл, но остался в глазах некоторых историков человеком, заглянувшим в будущее…
Возможно, особое значение «очаковского дела» нагляднее всего проявилось в исключительно символичном факте. Екатерина II поручила Воронцову заказать мраморный бюст Чарльза Фокса, который она поставила в своих покоях рядом с великими античными риторами Демосфеном и Цицероном в знак признания его ораторского искусства, спасшего две страны от «войны несправедливой и беспричинной». Осознавая, что мир сохранен благодаря не только красноречию Фокса, но и «неутомимым трудам и ревностным подвигам» Воронцова на поприще применения «мягкой силы», императрица пожаловала ему Владимирскую ленту и 6 тыс. столовых денег ежегодно9.
Победе здравомыслия во многом помогла Французская революция. Ее непредсказуемый ход вселял гораздо больше страха, чем захват Г.А. Потемкиным контроля над днепровским устьем. Перед Лондоном вставал вопрос куда более экзистенциального свойства, чем Очаков, - с кем противостоять стремительно нараставшей угрозе со стороны взбесившихся французских революционеров, у которых для врагов «свободы» было одно средство - гильотина.
Очаковское дело, хотя и благополучно разрешившееся, возвестило о вступлении России и Англии в длительную эпоху острого межимперского соперничества на всем евразийском пространстве, позже получившего название «Большая игра». Этот феномен зародился отнюдь не в Средней Азии и не во второй половине XIX века, как принято считать, а гораздо западнее и гораздо раньше. Он был чем-то вроде британской версии «Drang nach Osten», первые проявления которой восходят к XVI веку, когда в Московском царстве появились английские купцы-дипломаты с намерением поставить «варварскую» страну на службу своим колониально-коммерческим интересам.
В 1791 году очаковская военная тревога была устранена, но программная установка, сформулированная британским послом в Петербурге Чарльзом Уитвортом, осталась: «Если мы не можем рассматривать русских как друзей, то в наших интересах довести их как наших врагов до возможно большей слабости… Россия должна быть отодвинута на соответствующее ей место»10. В развитие этой и без того понятной мысли посол доказывал, что «непосредственный интерес» Англии «требует того, чтобы остановить успехи сего государства» на юге, в том числе через сокрушение черноморской торговли России и через войну чужими руками11.
С момента очаковского кризиса прошло больше 230 лет. Многое в мире вообще и международных отношениях в частности изменилось до невероятия. Кроме одного - англосаксонской воли к тотальному геополитическому господству и агрессивного неприятия любой конкуренции. Парадокс, похоже, в том, что эти совершенно рациональные мотивы подготовили почву, которая дала абсолютно иррациональные всходы в виде засевшего в глубинах западного политического сознания неисповедимого и неистребимого чувства ненависти к России, страха перед ее силой, ее слабостью, ее непохожестью на других. Утверждение, будто Россию понять невозможно, подразумевает одно - отсутствие всякого желания понимать ее и готовность действовать без обременения себя таким желанием. Или по-другому: Запад хочет знать Россию лишь такой, какой она соответствует его «предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению»12.
В принципе соглашаясь с историками, считавшими Уильяма Питта неким стихийным провидцем, добавим, что он был предтечей британской, а затем и американской стратегии перехода от «блестящей изоляции» к военному присутствию в любой точке мира и прямой агрессии против нежелающих подчиняться имперско-колониальному, глобалистскому диктату. Он, возможно, не удивился бы тому, что происходит сегодня в Очакове и вообще на Украине, где Запад, как бы во исполнение его негласного завета, пытается построить новую старую сцену для рискованного действа, не состоявшегося в 1791 году, когда еще не подоспело такое время, чтобы среди англосаксонских политиков нашлись умные и трезвые головы, остановившие ястребиный порыв британского премьера и предотвратившие столкновение13.
Как оно будет теперь, в нынешних реалиях с их взлетевшими до небес ставками?
1Taurische Reise der Kaiserin von Russ; and Katharina II. Aus dem Englischen űbersetzt. Koblenz, 1799; Volney De. Considérations sur la guerre actuelle turcs. Londres, 1788; Correspondance politique et anécdotique sur les affaires de l`Europe, particuliérement sur celles de l`Allemagne, depuis 1780 jusqu`à présent. V.I-V. 1789; Du péril de la balance politique de l`Europe ou exposé des causes qui l`on altérées dans le Nord depuis l`avénement de Catherine II au thrône de Russie. Stockholm, 1790; Captain Sutherland. A tour up the straits Gibraltar to Constantinople. London, 1790; Miles W.A. An Enquiry into the jusice and expediency of prescribing bounds to the Russian empire. London, 1791.
2Цит. по: Соколов А.Б. «Очаковское дело». Англо-российский конфликт 1791 года // Отечественная история. 2002. №4. С. 9.
3Сабитова Л.Р. Начало англо-русского дипломатического противостояния в рамках «Восточного вопроса» («Очаковский кризис» 1791 г.) // Известия Саратовского университета. Серия: История. Международные отношения, 2014. Вып. 4. С. 80.
4Сборник Императорского русского исторического общества. 1881. Т. 29. С. 114.
5Соколов А.Б. Указ. соч. С. 3-22; Дегоев В.В. Краткий курс истории британской русофобии // Международная жизнь. 2022. №9. С. 36.
6Там же. С. 13-14.
7Цит. по: Соколов А.Б. Указ. соч. С. 14.
8Woronzoff-Dashkoff Alexander. Simon Vorontsov and the Ochakov Crisis of 1791 // Studies across Disciplines in the Humanities and Social Sciencies. Helsinki: Helsinki Collegium for Advanced Studies, 2014. Vol. 16. P. 177-178.
9Сборник Императорского русского… С.Р.Воронцов безусловно заслужил свои награды. Но справедливости ради нужно сказать, что старался он не только по служебной необходимости, но еще и по причине своего англоманства, отчасти обусловившего его прохладное отношение к политике Петербурга на Востоке, поскольку она грозила русско-английским столкновением. По его мнению, России не нужны были ни Черное море, ни Крым, ни Грузия. (Архив князя Воронцова. 1879. Т. IX. С. 70, 173-174). По иронии судьбы сын посла М.С.Воронцов в будущем станет русским наместником в Грузии, полюбит ее всей душой и никогда не задастся вопросом: зачем она России?
10Gerhard D. England und der Aufstieg Russlands: Zur Frage des Zusammenhangs der europäischen Staaten und ihres Ausgreifens in die aussereuropäische Welt in Politik und Wirtschaft des 18. Jahrhunderts. Műnchen and Berlin. 1933. S. 321-322.
11Маркова О.П. Россия, Закавказье и международные отношения в XVIII веке. М.: Наука, 1966. С. 256.
12Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 65.
13Дайнеко И.В. Чарльз Джеймс Фокс и восточная политика Великобритании в период русско-турецкой войны 1787-1791 годов // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2023. №3. С. 70-77.
