К 30-летию декабрьских событий в Румынии

События в Тимишоаре в декабре 1989 года сыграли роль детонатора в той взрывоопасной социально-политической ситуации, которая возникла в Румынии к концу 1980-х годов. Реакция Н.Чаушеску была решительной и бескомпромиссной - волнения требовалось подавить любой ценой. Это явилось уже не обычным выражением недовольства. Вокруг Румынии складывалась крайне неблагоприятная для политического руководства страны обстановка - в Советском Союзе вовсю разворачивалась перестройка, сопровождаемая новым витком ревизии исторических оценок, в том числе и значения бывших политических авторитетов, что подавало «дурной пример» для других партий.

В Венгрии при новом руководстве реформаторов начались кардинальные перемены, в Польше размывались ведущие позиции Коммунистической партии, в Болгарии после смещения Т.Живкова также начала оспариваться власть коммунистов. Особенно беспокоила Венгрия. Распространившиеся там националистические настроения легко могли перекинуться через границу, а это было смертельно опасно.

Сейчас появилось уже немало спекуляций относительно роли священника Ласло Тёкеша в этих событиях и его связях с представителями венгерских и других спецслужб. Однако ключевую роль там сыграло применение оружия против выступавших. Стрельба по демонстрантам и жертвы привели к обратному и во многом неожиданному для руководства страны эффекту. Открытое проявление недовольства в Румынии случалось и раньше, и новые выступления воспринимались как у нас, так и в других столицах без особого алармизма. Помню разговор с нашим временным поверенным в делах СССР в СРР В.Г.Поздняковым по закрытой связи сразу после начала событий в Тимишоаре. Я просил его как можно скорее дать хотя бы промежуточную телеграмму с оценкой ситуации. В ответ он упрекнул нас в паникерстве, мол, «насмотрелись там вашего Си-эн-эн».

К слову сказать, к этому времени в МИД, в отличие от ЦК КПСС, действительно можно было смотреть передачи этой компании, и кадры улиц, заполненных демонстрантами, давали общее представление о масштабах выступлений. Надо отдать должное В.Г.Позднякову, при кажущейся снисходительности «к просьбам молодежи» он как ветеран «румынского фронта» почувствовал настроения в Москве и в тот же день прислал телеграмму, без драматизма, но показывающую всю серьезность тимишоарских событий. Кстати, в те дни предугадать развитие событий было практически невозможно. Это признавали постфактум и чиновники Совета национальной безопасности США, ни о каком готовящемся перевороте информации у них не было^1,2. 

Между тем у нас в Москве кипели собственные политические страсти. Шли заседания Съезда народных депутатов. Сложные процессы проходили в прибалтийских республиках. Нам было не до Румынии. Но и обойти молчанием ситуацию там мы не могли. Наша либеральная печать к этому времени и так была готова обвинить МИД во всех смертных грехах, в том числе и в связи с тем, что мы, дескать, не предвидели того, что произошло в Румынии.

Утром 19 декабря начальника Управления соцстран Европы (УССЕ), двух его заместителей и меня как заведующего отделом Румынии вызвал к себе первый замминистра А.Г.Ковалев. Он сказал, что необходим документ с осуждением действий румынских властей по подавлению выступлений в Тимишоаре, который можно было бы принять Съездом народных депутатов. Он наспех продиктовал текст и попросил отредактировать его для печати. Мы сидели на седьмом этаже, подыскивая оптимальные формулировки, в которые можно было бы облечь надиктованное А.Г.Ковалевым. Процесс продвигался туго. Пробегавший мимо нас помощник Э.А.Шеварднадзе С.П.Тарасенко, мельком взглянув на текст, предрек: «Это не пройдет». Текст явно не получался.

Поднявшись в кабинет на свой 17-й этаж и не успев сесть за стол, я снова был вызван к А.Г.Ковалеву. На этот раз он стал расспрашивать подробности о Л.Тёкеше и деталях событий, которые нам известны. После этого спросил мое личное мнение относительно того, нужно ли нам делать какое-то заявление по данному поводу. У меня создалось впечатление, что А.Г.Ковалев просто не узнал меня, поскольку он только что уже обсудил ситуацию с нами. Я осторожно напомнил, что осуждение уже выразили многие страны. На это он совсем неожиданно для меня заявил, что считает преждевременным делать любые заявления на этот счет. Затем он как бы про себя добавил, что ему пора ехать на заседание Съезда народных депутатов СССР, посмотрел на свой стол, где лежали две пачки сигарет, одна «Мальборо», а другая «Ява», забрал «Яву» и встал, давая понять, что разговор окончен.

Анатолий Гаврилович недаром слыл в МИД «гением внутренней дипломатии». Вопрос с осуждением Н.Чаушеску в условиях, когда тот оставался лидером социалистического государства - участника Варшавского договора, последовательно высказывавшимся за социалистический путь развития страны, для советского руководства в тот момент был непростым. Судя по всему, А.Г.Ковалев уже успел «посоветоваться» и радикально скорректировал свою позицию. В итоге первой официальной реакцией с советской стороны стало короткое заявление Съезда народных депутатов СССР, выпущенное только 23 декабря (когда Н.Чаушеску вместе с Е.Чаушеску уже бежал из Бухареста), в котором говорилось лишь о «решительной поддержке справедливого дела румынского народа», «традиционных чувствах дружбы и добрососедства и стремлении к тесному сотрудничеству в интересах мира и социализма».

Между тем радио Будапешта (оно было первым из международных СМИ) 19 декабря заявило о 300 убитых в Тимишоаре, австрийское ДРА говорило уже о тысячах и, наконец, «Свободная Европа» привела «свидетельства о кубометрах трупов», а гэдээровское ADN сообщило 20 декабря о «братских могилах» в Тимишоаре³.

У США, кстати, в отличие от нас руки не были связаны никакими идеологическими соображениями. На следующий день после бегства Н.Чаушеску из здания ЦК Белый дом заявил, что «ужасное бремя деспотического диктаторского правления, похоже, снято с Румынии» (слово «похоже» отражало неуверенность в том, кто же на самом деле пришел к власти на смену Н.Чаушеску)⁴. Первоначально ясного представления о характере выступлений в Тимишоаре не было и у самих властей. Все начиналось с требований отменить лишение должности священника Л.Текиша (одновременно с этим он лишался и жилплощади и должен был переехать в другое место).

Особое раздражение в Бухаресте вызвало выступление Л.Тёкеша перед венгерскими тележурналистами и его стремление заручиться поддержкой из-за рубежа. Однако очень быстро эти протесты переросли в лозунг «Долой Чаушеску». Направленные в Тимишоару высокопоставленные чиновники, включая члена Политисполкома ЦК РКП и премьер-министра К.Дэскэлеску, констатировали, что экономические посулы не приведут к развязке ситуации. К середине дня 17 декабря демонстранты уже штурмовали здание уездного комитета партии.

Попытка демонстрантов завладеть оружием вызвала предсказуемую реакцию со стороны военных. Появились первые убитые. Присутствие армии на улицах и объявление чрезвычайного положения в городе не решили проблему. Началась крупная забастовка. Порочной оказалась попытка властей поиграть на националистических настроениях. Направленные поезда с рабочими из Олтении с дубинками для разгона «взбунтовавшихся венгров и хулиганов» имели обратный результат - произошло братание с выступающими и лишь еще больше обострило ситуацию.

В Бухаресте 17 декабря Н.Чаушеску провел заседание Политисполкома ЦК РКП, на котором была одобрена тактика применения силы в Тимишоаре. На следующий день утром он вновь по очереди встретился с министром обороны В.Милей, министром внутренних дел Т.Постелнику и главой службы госбезопасности Ю.Владом, после чего отправился в Иран на важные для Румынии переговоры о закупках нефти.

К моменту его возвращения, 20 декабря, ситуация в Тимишоаре стала еще хуже. На площади Оперы под лозунгами «Мы - народ», «Армия с нами», «Не бойтесь Чаушеску -
он падет» прошла стотысячная демонстрация. Начали создаваться альтернативные органы власти - Румынский демократический фронт. Информация о событиях в Тимишоаре распространилась по всей стране, в чем существенную роль сыграли западные СМИ, прежде всего «Голос Америки» и радио «Свободная Европа».

Н.Чаушеску осознавал угрозу режиму, но любые попытки его изменения называл подрывом основ социализма, происками его врагов и постоянно апеллировал к классовому сознанию рабочих, единственно способных, в его понимании, успешно противостоять таким «проискам». В своем телеобращении вечером после прибытия из Ирана он заклеймил протестующих «врагами социалистической революции».

Однако недовольство у него вызывала и позиция Москвы. В тот же день он вызвал временного поверенного В.Г.Позднякова и выразил удивление по поводу «высказываний советских представителей о событиях в Тимишоаре». Он заявил, что у румынской стороны имеется информация о том, что акция в Тимишоаре была заранее организована с согласия государств - участников Варшавского договора и что действия против Румынии были спланированы в рамках ОВД. С нашей стороны эти обвинения были отвергнуты на следующий день в ходе беседы замминистра иностранных дел И.П.Абоимова с вызванным по этому поводу послом СРР в СССР И.Букуром.

В тот период взаимодействовать с государствами - участниками дышащего на ладан Варшавского договора было весьма проблематично, даже если подобные идеи кто-то и высказывал. В каждой из столиц заботились прежде всего о том, чтобы понять, какая судьба уготована собственной Компартии.

Подобные обвинения Н.Чаушеску могли бы показаться странными, если не учитывать его патологического страха перед возможностью советского вторжения в Румынию, укоренившегося у него особенно после чехословацких событий 1968 года. Но дополнительный повод к этому дал Сильвиу Брукан⁵, посетивший Москву и побывавший на Старой площади. Огласке эти контакты циковцы, по известным причинам, не придавали. В МИД о них не был проинформирован даже замминистра иностранных дел, курирующий соцстраны И.П.Абоимов. И когда в ходе межмидовских консультаций румынский замминистра К.Оанча поставил перед своим советским коллегой напрямую вопрос о том, был ли С.Брукан в Москве и с кем встречался, И.П.Абоимов оказался в затруднительном положении.

До настоящего времени существует пока лишь незадокументированная версия этого визита. С.Брукан якобы встречался с М.С.Горбачевым и зондировал реакцию советского руководства относительно смещения Н.Чаушеску со своих постов. М.С.Горбачеву приписывается ответ в духе: «С Н.Чаушеску поступайте, как знаете, но не трогайте партию»⁶. Неизвестно, в какой интерпретации этот визит был доложен Н.Чаушеску, но сам факт посещения одним из оппозиционеров Москвы был для него достаточным, чтобы обвинить Кремль во вмешательстве во внутренние дела Румынии.

Другим эпизодом, вызвавшим гнев румынского лидера в адрес советского руководства, явилась информация, полученная начальником румынской военной разведки вице-адмиралом Шт.Дину от своего югославского коллеги. Тот, по свидетельству Шт.Дину, предупреждал румынскую сторону о готовящихся провокациях в приграничных румынских городах, которые якобы будут осуществляться силами, специализирующимися на дестабилизации внутренней обстановки⁷. 

Вечером 21 декабря Н.Чаушеску позвонил мэру Бухареста Б.Петреску и спросил его о возможности организации митинга с осуждением зачинщиков тимишоарских выступлений и в поддержку политики партии. Недавно избранный мэр с готовностью уточнил лишь, на какое число участников нужно рассчитывать. Тут же он отдал распоряжение по предприятиям выделить людей, предупредив, что с теми, кто откажется, расторгнут трудовые договоры. Попытался он собрать и отряд Национальной гвардии, но вместо 5 тысяч сумел набрать лишь 300 бойцов.

Б.Петреску сделал все, чтобы оправдать оказанное ему высокое доверие. На следующий день, открывая митинг, он отчеканил заученную фразу: «Позвольте сердечно пригласить выступить на этом большом митинге трудящихся столицы горячо любимого и уважаемого руководителя партии и страны, видного революционера, патриота, который более шести десятилетий посвящал всю свою деятельность на благо процветания Родины, свободы и полной независимости социалистической Румынии, генерального секретаря партии, президента Республики, товарища Николае Чаушеску».

Это была поистине медвежья услуга. Худшее в тот момент трудно было придумать. В контексте тимишоарских событий, о которых уже знала вся страна, обращение прозвучало издевательской насмешкой. На митинг собрались усталые и голодные рабочие третьей смены, часть из которых вынуждена была добираться пешком до центра города. Но давала себя знать дисциплина, укоренившаяся за многие годы подобных мероприятий. Группы скандирования прокричали обычные здравицы: «Чаушеску - РКП», «Чаушеску - Румыния - наше уважение и гордость».

Однако сказалась плохая организация из-за недостатка времени. Группа офицеров госбезопасности в штатском попала на площадь не заранее, а вместе с демонстрантами, не обеспечив должного контроля за составом участников. В результате на площади оказалась молодежь из «восставшей» Тимишоары. В ходе митинга они взорвали петарды и освистали Н.Чаушеску. Тот был растерян. Это не укладывалось в его сознании, как рабочие, на которых он всегда делал ставку, могли пойти на такое оскорбление. Кое-как ему удалось договорить о готовящемся повышении минимальной зарплаты и социальных пособиях матерям, но его уже никто не слушал, люди стали расходиться. Митинг был сорван. На улицах уже собирался народ совсем с другими лозунгами - «Долой диктатора», «Смерть преступнику», «Чаушеску, кто ты есть - преступник из Скорничешти».

После митинга Н.Чаушеску провел телеконференцию с первыми секретарями уездов, объявив всеобщую мобилизацию партактива, вооруженных сил, потребовал покончить в кратчайший срок с выступлениями. В Бухаресте акция по подавлению выступлений проходила с шести вечера до трех утра. Люди на улицах столкнулись с БТРами и антитеррористическим отрядом спецназа, началась стрельба, избиение всех, кто попадался под руку. В центре города БТР врезался в толпу протестующих. Появились убитые и раненые. Впоследствии историки оценили число жертв в 50 убитых и 462 раненых. Было арестовано более тысячи человек.

В час ночи министр обороны В.Миля и шеф службы госбезопасности Ю.Влад доложили Н.Чаушеску, который вместе с супругой ночевал в здании ЦК, что центр города очищен от демонстрантов. Однако это была иллюзия успеха. Пострадавшие в ходе акции усмирения добрались до рабочих кварталов, и их рассказы послужили лучшей агитацией и призывом к новым выступлениям.

В 7 часов утра Елену Чаушеску информировали о том, что большие толпы рабочих двигаются в сторону центра. В 9.30 началось братание бунтовщиков с военными. На площади перед зданием ЦК народу прибывало все больше и больше. Примерно в это же время проходивший по коридору в здании ЦК министр обороны В.Миля неожиданно забрал у шедшего навстречу офицера связи пистолет и заперся в своем кабинете. Почти сразу же прозвучал выстрел.

Самоубийство В.Мили стало одним из ключевых событий румынской революции. До сих пор существуют две главные версии смерти министра. Согласно одной из них, это было именно самоубийство. Человек, искренне преданный Н.Чаушеску и пользовавшийся его доверием, дескать, не справился с подавлением выступлений противников режима⁸. И поставленный в условия, когда нужно было отдавать приказ стрелять не в иностранных захватчиков, а в собственных безоружных сограждан, он не смог побороть в себе внутренний психологический конфликт, который для него стал роковым. Сторонники другой версии считают, что В.Миля был убит по приказу Н.Чаушеску как изменник и предатель, отказавшийся до конца выполнить порученную ему миссию по подавлению выступлений.

После смерти В.Мили для Н.Чаушеску особо остро встал вопрос о том, кто должен быть во главе армии. Времени для тщательного отбора не было, он выбрал того, кого знал и кто был под рукой. Последним министром обороны СРР стал генерал Виктор Стэнкулеску. Судьбе было угодно, чтобы именно он стал тем офицером, который через три дня после своего назначения привез команду десантников для расстрела своего бывшего верховного главнокомандующего.

В Министерстве обороны 22 декабря события развивались по собственному сценарию. В районе 10 часов утра в кабинете министра обороны обосновался младший брат Н.Чаушеску - Илие. В тот момент он был единственным действующим заместителем министра обороны в Бухаресте, находившимся на службе. Он отдал несколько распоряжений, одним из которых было вызвать представителей Объединенного командования Варшавского договора и советского военного атташе. В 12 часов состоялась беседа с советскими офицерами. По свидетельству начальника румынской военной разведки вице-адмирала Шт.Дину, участвовавшего в беседе, И.Чаушеску изобразил события в Румынии как диверсию из-за рубежа, с которой страна, мол, может справиться и без иностранной помощи.

Он просил, чтобы СССР и Варшавский договор «проявили понимание и доверие к способности румынского народа самому решить эту проблему»⁹. По сути, это была еще одна попытка, но в гораздо более мягкой форме, чем разговор накануне Н.Чаушеску с временным поверенным В.Г.Поздняковым, предупредить СССР и другие государства - участников Варшавского Договора о недопустимости вмешательства в тот момент во внутренние дела Румынии. Практического значения это предупреждение не имело, что понимали и сами румынские чиновники.

Провожая советских гостей после беседы, протокольщик Минобороны успел шепнуть Шт.Дину: «Товарищ адмирал, что вам время терять с Илие Чаушеску, разве вы не знаете, что его брат сбежал на вертолете из здания ЦК»¹⁰. Примерно через полтора часа после визита в кабинет ворвался замначальника генштаба, начальник оперативного управления генерал Н.Эфтимеску с криком: «Все закончилось». Он с трудом сумел прорваться из ЦК в Министерство обороны на БТР. И только благодаря содействию демонстрантов ему удалось это сделать. На улице началось братание митингующих с военными. Толпа на площади бросилась штурмовать здание
ЦК РКП, с балкона которого накануне выступал Н.Чаушеску. В Минобороны принялись снимать портреты Н.Чаушеску и собирать книги с его выступлениями в отдельную комнату. Правда, не все офицеры оценили этот порыв. Уверенность в том, что режим пал окончательно, была не у всех.

Вскоре в кабинете министра обороны появилась странная фигура в гражданском костюме с ногой в гипсе. Это был новый министр, генерал В.Стэнкулеску. Гипс на ноге был фиктивный, нога у генерала была в полном порядке. Но после посещения Тимишоары он сделал все для того, чтобы самоустраниться от участия в развернувшихся событиях. В его случае все получилось наоборот. Несмотря на симуляцию с ногой, 22 декабря генерал был доставлен к Н.Чаушеску и непосредственно от него получил новое назначение на должность министра обороны. К моменту его появления в министерстве В.Миля успел, по указанию Н.Чаушеску, отдать приказ направить два полка - один танковый и один механизированный - в центр Бухареста. Н.Чаушеску подтвердил этот приказ при назначении В.Стэнкулеску, сказав про В.Милю, что тот «нас предал и покончил жизнь самоубийством». В.Стэнкулеску, отыскав в здании ЦК офицера связи, поддерживавшего контакт с командирами вызванных полков, приказал ему втайне от других офицеров передать его собственный приказ немедленно вернуть войска в казармы. Возвратившись к Н.Чаушеску, генерал заверил его, что полки на марше и скоро будут в Бухаресте¹¹. 

Вопрос о том, когда подойдут войска, был принципиально важен для Н.Чаушеску. На площади перед ЦК с каждым часом народу становилось все больше. Генерал предложил использовать вертолет для эвакуации. Офицеры связи разобрали стоявшие на крыше здания антенны. Оказалось, что места для посадки вертолета хватает. Однако сесть смог только один из двух присланных вертолетов. План полета был неизвестен, главным тогда для пассажиров было побыстрее выбраться из мятежного центра столицы. После того как вертолет поднялся в воздух, толпа бросилась на штурм здания ЦК. Начался хаос.

С момента отлета Н.Чаушеску события в стране развивались с невиданной быстротой. Улицы заполнили демонстранты. Однако, вспоминая ночь накануне, все опасались провокаций со стороны сторонников Н.Чаушеску. В здании ЦК оставалось немало оружия, после штурма оно попало в руки демонстрантов. Отмечались и нападения на оружейные склады Патриотической гвардии, где оружие предназначалось для ополченцев с заводов в случае иностранного вторжения. На улицах появилось немало вооруженных гражданских лиц из числа молодежи. Каждый выстрел с их стороны провоцировал лихорадочные поиски «террористов» и нередко приводил к жертвам в ходе перестрелок между «защитниками» и «врагами» революции. Считалось также, что на улицах полно сторонников Н.Чаушеску, которые будут оказывать вооруженное сопротивление и сеять панику. Наиболее отчаянные стали вооружаться кто чем, вплоть до самодельных бутылок с зажигательной смесью. Призыв проявлять бдительность и бороться с «секуритистами», как называли бывших сотрудников госбезопасности, раздавался и по телевидению, которое быстро попало в руки представителей «революционных масс»¹². 

В этих условиях остро встали две проблемы: защита сотрудников посольства, других совзагранучреждений, членов их семей и установление контактов с новыми властями. Румынскую охрану после разгрома здания ЦК и бегства Н.Чаушеску, что называется, ветром сдуло, и нужно было решать вопрос как защититься от всех желающих посмотреть, что там за «советским забором». К этому времени стало понятно, что традиционная связь с Москвой не соответствовала ситуации - многие вопросы нужно было решать срочно, так как от этого реально зависела жизнь наших коллег, всех, кто работал в тот период в стране.

Была задействована круглосуточная закрытая связь с Москвой, по которой временный поверенный В.Г.Поздняков по несколько раз в день напрямую докладывал И.П.Абоимову о ситуации в стране и в посольстве. К этим докладам в кабинет к Ивану Павловичу подтягивались, как правило, курирующие замы начальника УССЕ - О.К.Воронков и З.П.Катерушина и я как заведующий отделом Румынии. После переговоров с В.Г.Поздняковым И.П.Абоимов вызывал секретаря Марину Ежову и диктовал ей сводку происшедшего, которая начиналась словами: «Михаил Сергеевич, сегодня в Бухаресте...» Фельдъегерь к этому времени уже ожидал пакет с сообщением в приемной.

В посольстве анализировали варианты защиты здания. Оно было построено еще в мае 1940 года. В то время отношения с королевской Румынией были напряженными и определенные предосторожности при строительстве были сделаны. Но за территорией посольства оставалась масса советских семей из торгпредства, военного атташата и других организаций. Их большая часть была сосредоточена в жилом доме торгпредства, расположенном недалеко от виллы, где жил Н.Чаушеску. Руководству торгпредства было предложено переправить семьи в посольство как более надежное убежище, но торгпред выразил в тот момент сомнения - дом, мол, для людей есть дом, а у подвалов в здании двери крепкие.

События, однако, опровергли оптимистические надежды на этот счет. В один из вечеров посольство получило сообщение, что на крыше жилого комплекса торгпредства засел снайпер и ведет огонь по прохожим. Армейским подразделениям был дан приказ нейтрализовать стрелка. На место происшествия тут же была направлена группа наших дипломатов, в задачу которых входило предупредить военных о находящихся в здании советских гражданах.

К моменту прибытия группы напротив здания уже стоял БТР с пулеметом, развернутым в стороны крыши. Нашим сотрудникам было велено залечь возле БТР и ждать итогов штурма. С военными в боевой обстановке спорить затруднительно. Коллегам пришлось лечь под БТР и закрыться от горячих гильз, вылетавших из пулемета. После обстрела начался штурм. Стрелявшего поймать так и не удалось, но солдаты пошли по квартирам, и в ходе «дискуссии» с одним из жильцов боец дал предупредительную очередь. Пуля рикошетом попала в руку нашему специалисту. Надо сказать, что, по счастью, это было единственное ранение среди советских командированных в те тревожные дни. Серьезно тогда пострадали наши туристы, возвращавшиеся из Югославии через Румынию и попавшие под обстрел из пулемета с танка, блокировавшего шоссе.

В создавшихся условиях было принято решение об эвакуации жен и детей советских граждан, работавших в Румынии. Аэропорты к этому времени в Бухаресте были закрыты. Ближайшая граница с Болгарией от Бухареста находилась на расстоянии чуть меньше 80 километров. Мы связались с нашим генконсульством в Русе, чтобы узнать возможности эвакуации автотранспортом. Нам рассказали, что через КПП утром из Бухареста прошло несколько машин с дипномерами, но к концу дня с румынского берега Дуная слышалась артиллерийская стрельба. С учетом сказанного было решено вывозить членов семей поездом через Яссы в Москву.

25 декабря началась эвакуация семей. Первый заезд на центральный вокзал «Гара де Норд» оказался неудачным - на перроне случилась перестрелка. Кто и в кого стрелял, понять было невозможно, но пули свистели по-настоящему. Второй заход оказался успешным - поезд с эвакуированными в сопровождении сотрудника посольства ушел в Москву. Под Плоешти, правда, он был обстрелян, но в итоге все обошлось без потерь, хотя в один из моментов пассажирам пришлось полежать на полу, опасаясь попаданий в вагоны. Машинист долго маневрировал, прежде чем поезд смог добраться до границы.

Непросто шел процесс формирования новой власти. Лозунг - «Армия с нами» в какой-то мере отражал реальное положение на улицах, но помимо военных в форме по городу разгуливало немало гражданских лиц с оружием в руках. Важное значение имело телевидение. Оно вещало из двух студий, причем характер сообщений, уходящих в эфир, между собой не координировался. Однако чтобы оно вообще могло вещать на всю страну, позаботился В.Стэнкулеску. Он сумел перекрыть всю связь Бухареста с остальной частью страны за исключением телевидения и связи по линии Министерства обороны. Вокруг телевидения постепенно концентрировались представители новой власти.

Были и попытки реанимировать коммунистическое правление. В здание ЦК подтянулись бывшие премьер-министры правительства - К.Дэскэлеску и И.Вердец. Однако само понятие «коммунизм», прочно связанное с именем Н.Чаушеску, предсказуемо вызывало отторжение и протест. Кроме того, близость этих людей к Н.Чаушеску компрометировала все их попытки. Были и другие попытки сорганизоваться спонтанно - Народно-демократический фронт во главе с П.Романом, румынское демократическое движение Б.Зинглера, Социальная справедливость Ф.Филипою. Проще других на «революционное» телевидение в эти дни было попасть П.Роману - его отец, участник войны в Испании, был хорошо известен в стране. Мать - долгое время сама работала на телевидении.

Общая атмосфера эйфории по поводу «победы революции» и ненависти к бывшему лидеру предопределяла настроения в Румынии. Но для политического руководства нужны были узнаваемые, «не запачканные» близостью к режиму лица. Прежде всего, это были представители интеллигенции - поэты, деятели кино, писатели, особенно те из них, кто при Н.Чаушеску считался диссидентами типа П.Гомы. Но всем было ясно, что только они одни не могли бы справиться с руководством страной. Кроме того, новая власть нуждалась в защите. Это предопределяло присутствие военных, в том числе генералов, сначала в студии, а затем и в составе созданного в тот же день, 22 декабря. Совета Фронта национального спасения (ФНС), который заявил о взятии на себя всей полноты власти в Румынии¹³.

Из политиков особо выделялся И.Илиеску. Он был из числа известных оппозиционеров Н.Чаушеску и имел поддержку в лице В.Стэнкулеску. Еще из студии И.Илиеску попросил находившегося там режиссера С.Николаеску позвонить в Минобороны и узнать, кто там «на хозяйстве». С.Николаеску был лично знаком с В.Стэнкулеску, он не раз обращался к генералу за содействием в организации батальных сцен на съемках. Поэтому был рад услышать, что он «за главного» в Минобороны. В.Стэнкулеску, в свою очередь, пообещал революционерам выделить БТР и обеспечить помещения для работы и отдыха в здании Минобороны. Этим приглашением воспользовались и И.Илиеску, и С.Николаеску, а также Джелу Войкан Войкулеску, который в дальнейшем принимал активное участие в процессе суда над Н.Чаушеску.

И.Илиеску был хорошо известен в советском посольстве. Его многократно на протяжении целого ряда лет приглашали на протокольные мероприятия в качестве крупного партийного работника. Однако в конце 1980-х годов, попав в немилость у Н.Чаушеску, он возглавлял Техническое издательство, в котором за ним бдительно присматривала госбезопасность. Контакты с ним были затруднены, и даже простое поздравление с днем рождения выглядело как шпионская операция. Дипломат при входе в издательство называл фамилию кого-то из сотрудников издательства и шел совсем в другом направлении - в сторону кабинета И.Илиеску. Заходил, не говоря ни слова, в кабинет. И.Илиеску, молча, кивал, подтверждая, что понимает, кто его посетил. Дипломат ставил на стол подарок от имени посла и молча, пожав руку, удалялся из кабинета. Но даже такие контакты сыграли свою немаловажную роль в те драматические дни.

Вечером 22 декабря по румынскому телевидению прошли комментарии о штурме здания телевидения бойцами госбезопасности, якобы переодетыми в форму Патриотической гвардии. Ситуация, судя по паническим комментариям, была критической - решалась, как тогда говорили, судьба революции. В тот день мы собрались в кабинете у И.П.Абоимова и слушали очередную сводку событий из посольства. В.Г.Поздняков был возбужден. Он передал просьбу И.Илиеску об оказании военной помощи румынским демократическим силам. Чуть позже В.Г.Поздняков сообщил, что по радио было объявлено о готовности СССР оказать военную помощь новым румынским властям. Иван Павлович снял трубку прямого телефона и позвонил Э.А.Шеварднадзе. Тот через некоторое время перезвонил и попросил передать В.Г.Позднякову, чтобы посольство отрицало нашу готовность относительно военной помощи. Буквально через несколько минут министр вновь позвонил И.П.Абоимову и попросил передать в посольство, чтобы наши представители уклонялись от этого вопроса. Тем не менее на следующий день утром по румынскому телевидению был зачитан текст со ссылкой на посольство о том, что советская военная помощь обещана новому режиму в Бухаресте¹⁴. 

Инцидент со штурмом телевидения оказался очередной ошибкой, каких в то время было немало. Стреляли друг в друга бойцы, охранявшие студии, и те, кто шел к ним на помощь, не подозревая, кто находится в здании. Телевидение внесло свою «черную лепту» в разжигание психоза в стране по поводу попыток сторонников Н.Чаушеску захватить власть и организовать теракты. Все это обернулось немалыми жертвами. В последующие годы румынская прокуратура занималась расследованием подобных репортажей. Но редакторы настаивали на том, что в те «революционные дни» самый широкий доступ к прямой трансляции формировал истинно демократическое лицо румынской революции. И это, мол, помогло покончить со старой властью и обеспечить международную поддержку противникам «диктаторского режима».

В тот момент действительно создавалось впечатление, что режим рухнул раз и навсегда. Однако неясным оставалась судьба самого Н.Чаушеску. После неудачной попытки обратиться к толпе, собравшейся на площади перед зданием ЦК утром 22 декабря, он какое-то время сомневался в том, надо ли бежать. Последним аргументом для него и Елены Чаушеску стало предупреждение В.Стэнкулеску: «Не улетите - вас линчуют». Однако четкого плана, что делать, у четы не было. Вертолет приземлился сначала на вилле в Снагове, где высадил сопровождавших Чаушеску, Э.Бобу и М.Мэнеску и их адъютантов, а затем взял курс на Тырговиште.

Информацию о полете и дальнейшем передвижении Чаушеску В.Стэнкулеску разузнал и отслеживал через командующего ВВС . Но эти данные держал в секрете до полуночи 22 декабря, сообщив И.Илиеску лишь, что Н.Чаушеску найден и находится под надежной охраной. К этому времени Н.Чаушеску был действительно «под надежной охраной». Пилот вертолета, под предлогом нехватки топлива высадил его и Е.Чаушеску на шоссе по дороге в сторону Тырговиште, где они остановили попутную машину и добрались до города. Оттуда их доставили в расположение воинской части, на территории которой они находились вплоть до расстрела. Все попытки Н.Чаушеску выступить перед рабочими были пресечены командиром части, который убеждал своего главнокомандующего в опасности подобной попытки, чему он сам искренне верил.

Вечером 22 декабря новым министром обороны был назначен генерал Н.Милитару. При этом И.Илиеску заверил В.Стэнкулеску, что «это ненадолго» и вызвано тем, что «надо осмотреться»¹⁵. 

Так или иначе Н.Милитару пробыл на посту министра всего несколько месяцев, а его место после протестных выступлений в его адрес со стороны офицеров, обвинявших генерала в связях с Москвой, и ухода в отставку занял все тот же В.Стэнкулеску.

Ему самому была уготована другая миссия. Начиная с ночи 22 на 23 декабря, когда место пребывания Н.Чаушеску стало известно, в руководстве Совета ФНС решали вопрос: что делать с бывшим диктатором? Периодически вспыхивающие перестрелки на улице создавали впечатление, что на стороне Чаушеску продолжает оставаться немало сторонников, особенно из числа офицеров госбезопасности. Это был весомый аргумент для тех, кто считал, что смерть диктатора избавит страну от гражданской войны. Но были и такие, которые считали, что можно и не прибегать к крайним мерам и ограничиться простым отстранением Чаушеску от власти.

Политическая судьба Н.Чаушеску в эти дни была предрешена. Для Москвы он давно превратился в источник раздражения. Его единственной заслугой могла бы служить идеологическая твердость в защите социалистического будущего для страны. Она сыграла свою роль во время чехословацких событий 1968 года и явилась важным фактором при анализе ситуации в странах Варшавского договора в последующем. Но именно эта твердость с годами превратилась в догму, которая противостояла идеям горбачевской перестройки, и защищать Н.Чаушеску как «стойкого коммуниста» в Кремле считали уже неуместным. Он чувствовал это и сам. За четыре месяца до своего расстрела он прислал в Москву министра иностранных дел И.Тоту, чтобы побудить советское руководство к каким-то действиям в отношении укрепления позиций ПОРП, которая, в его понимании, допустила «идеологически чуждые элементы» к руководству Польшей. В польском примере по аналогии он видел угрозу и для себя и относился к этим явлениям с неподдельной тревогой. Наша пассивная реакция на этот заход была для него вполне красноречива.

В Вашингтоне на фоне процессов в Восточной Европе роль румынского лидера была кардинально пересмотрена, он становился помехой происходящим переменам. «После падения коммунистических режимов в других странах осенью 1989 года все, что было нужно, - это событие, которое спровоцировало бы революцию [в Румынии], чтобы сбросить последнего в Варшавском договоре и самого по-настоящему злобного лидера», - вспоминал отвечавший за европейскую политику в Совете национальной безопасности США в 1989-1992 годах Р.Хатчингс»¹⁶.

Вопрос, что делать с Николае и Еленой Чаушеску, обсуждался руководством Совета ФНС в течение трех дней. В ночь с 24 на 25 декабря И.Илиеску вызвал В.Стэнкулеску в кабинет министра обороны, куда подошел и С.Брукан. И.Илиеску рассказал, что планируется провести судебное заседание в Тырговиште над Николае и Еленой Чаушеску и требуется, чтобы «они исчезли». По свидетельству генерала, ему поручалась лишь «организационная часть», но в нее входила и транспортировка из Ботень, где находилась воздушно-десантная часть семерых офицеров для приведения приговора в исполнение¹⁷. 

Другой судьбы для четы Чаушеску уже не предусматривалось. Просто приказать военнослужащим в Тырговиште выполнить эту миссию генерал опасался, поскольку настроения в части были не ясны. Дальше события развивались четко по намеченному плану. Утром 25 декабря в Тырговиште прилетели вертолеты с членами трибунала, адвокатами и другими участниками процесса, а также с генералом В.Стэнкулеску и десантниками. Прибывшие из Ботень офицеры не знали, кого им придется расстреливать, до тех пор как чету не вытащили из подъехавшего БТР. Не все семеро подошли для этой роли. Из семерых осталось только трое. Осознал свою миссию и командир части, полковник Кеменич. Она, как оказалось, заключалась не в защите верховного главнокомандующего, а в его охране в качестве заключенного.

В.Стэнкулеску подобрал место для исполнения приговора - у стены рядом с входом в здание, где должно было состояться заседание трибунала, подозвал старшего офицера, капитана Боеру, указал на стену: «Смотри, эта стена подходит для финиша». Все как-то стеснялись произносить слово «расстрелять». После завершения заседания трибунала «осужденным» измерили давление, а затем вывели из комнаты, где проходил процесс. Во дворе десантники торопливо связали им руки, старший офицер подвел к стене, отошел и без какой-либо команды десантники открыли огонь, выпустив в обоих по целому рожку. Тела тут же были сфотографированы, завернуты в брезент, погружены в вертолет и отправлены в Бухарест. Покончить с лидерами страны, почти четверть века находившимися у власти, оказалось возможным менее чем за четыре часа.

Процесс над Чаушеску даже в Румынии называют фарсом, мотивированным политическими обстоятельствами. Обвинения в геноциде, подрыве национальной экономики, в побеге Н.Чаушеску отверг, поставив под вопрос законность и полномочия самого суда над ним и супругой. Сомнительность законности такого процесса сознавали и И.Илиеску, и П.Роман, но они мотивировали его проведение острой политической необходимостью. Офицеры, принимавшие участие в расстреле, ссылаются на сведения о попытках США спасти Н.Чаушеску, но вряд ли кто-либо попытается доказать это фактами. Стрельба и жертвы в стране в значительной степени оказались результатами того хаоса, который царил в Румынии в тот момент.

Эпопея с расстрелом Чаушеску имела свое продолжение. Участникам процесса необходимо было публично представить доказательства, что с диктатором действительно покончено. Но привезенные пленки оказались весьма неубедительными. Первый вариант, попавший на телеэкраны, не содержал лиц участников процесса, они опасались за свою жизнь. Не были показаны и тела расстрелянных. Последнее обстоятельство особенно будоражило умы, поскольку допускало, что осужденные остались живы и скрываются. К этому времени по телевидению впервые в истории страны показывали рождественские колядки и то, как отмечают этот праздник в различных частях страны. На телевидении редакторы были в отчаянии - главная новость была в провальном виде. Было принято решение дать нецензурированную версию с лицами участников заседания и кадры с телами расстрелянных. Но это не до конца удовлетворяло журналистов, поскольку не было показано самого расстрела.

Данное обстоятельство также впоследствии породило немало спекуляций относительно инсценировок в Тырговиште. Однако объяснялось все очень просто. У оператора не хватило кабеля, чтобы сразу вынести камеру из здания во двор, а аккумуляторы к этому времени сели. Но у руководства фронта был и другой серьезный вопрос к В.Стэнкулеску: где тела расстрелянных? На это он ответить не мог.

По договоренности с медиками они должны были быть доставлены со стадиона «Стяуа», где садился вертолет, в морг. Но ни на стадионе, ни в морге их не было. Летчики сказали, что было уже темно, они не стали дожидаться машины скорой помощи и свалили завернутые в брезент трупы на стадионе. Первая попытка найти тела окончилась неудачей. БТР, в котором находился В.Стэнкулеску и еще несколько офицеров, обстреляли из крупнокалиберного пулемета, один из офицеров был серьезно ранен. Поиск пришлось отложить до утра. Лишь на следующий день два брезентовых пакета были найдены на строящейся беговой дорожке стадиона.

Так случилось, что в конце года меня как члена лекторской группы МИД, пригласили рассказать о событиях в Румынии в клубе им. Дзержинского для пропагандистов КГБ. Рассказывая, тогда невольно поймал себя на мысли, что такой абсолютной тишины не встречал ни на одной из своих лекций. Глядя на лица слушавших, мне подумалось, что все они, как и я, мысленно задавали себе вопрос, неужели что-то похожее предстоит пережить и нам.

Реакция на расстрел Н.Чаушеску была в духе процессов, охвативших в те дни Восточную Европу. Это событие подавалось однозначно - как смерть последнего диктатора, открывавшая дорогу к дальнейшему демократическому развитию Румынии. Перед нами же была поставлена задача организации в ближайшее время контактов с новым руководством в Бухаресте. Время было горячее, а тут еще к нам обратился сын нашего бывшего заместителя начальника Управления соцстран Европы Б.И.Поклада Александр. Он ушел из МИД и начал работать на телевидении у А.Гурнова в набиравшей тогда популярность программе «90 минут».

Меня уговорили дать интервью по событиям в Румынии. В то время мидовцам выступать по телевидению было непринято. Интервью давали А.А.Громыко и его заместители. Об интервью завотделом не могло быть и речи. Но времена наступали революционные, и мои непосредственные начальники подвигли меня на этот шаг. О таком громадном числе зрителей, которые увидят мое интервью, я не подозревал.

На следующий день утром мне позвонил начальник управления Г.Н.Горинович и сказал, что я «хорошо держался». Горальд Николаевич не знал об интервью заранее и не подозревал, что накануне мы с Сашей Покладом тщательно его отредактировали, а А.Гурнов еще и протестировал мою способность уложиться с текстом в жесткие временные рамки. Посыпались звонки от родственников, знакомых и друзей, в том числе и из наших посольств, поскольку программу показали по «Орбите» и она стала известной за рубежом.

С запросами нового интервью обратились иностранные журналисты, но самыми настырными оказались корреспонденты «Комсомолки». Они буквально взяли меня за горло, предложив дать интервью в метро по дороге на работу. Мои ссылки на занятость не принимались. Мы сошлись на том, что интервью дам не я, а один из моих сотрудников и под эмбарго - я должен сам услышать, что он наговорит. Интервью оказалось крайне неудачным, нам действительно было не до него. Сами вопросы были составлены таким образом, что заранее выходило, что мы действительно «проворонили» назревающую революцию в Румынии, а посольство оказалось не на высоте и было неспособным адекватно работать в сложных условиях.

Я пошел к замначальника Управления О.К.Воронкову. «Хотите, на колени встану», - открытым текстом обрисовал я положение, - «интервью нужно снимать». Олег Константинович мгновенно просчитал ситуацию и снял трубку «вертушки», чтобы позвонить в редакцию. Там с нами сыграли по-своему. Редакция согласилась на то, чтобы снять интервью до Нового года, но «пригвоздила нас к стенке» анонсом, опубликованным на следующий день, 29 декабря. В нем говорилось, что на вопросы, представляли ли наши дипломаты, находящиеся в посольстве, как будет развиваться ситуация в Румынии, какова в сложившейся обстановке была роль посла Е.Тяжельникова¹⁸ и как вообще можно было оценить работу советского посольства, в МИД СССР редакции обещали ответить в первые дни нового года.

Утро в этот день у меня началось с вопроса из секретариата министра: «Что нужно «Комсомолке»? На это я затруднился сразу ответить, но ответ пришел сам собой. Звонивший споткнулся на фамилии Тяжельников и сам высказал версию с объяснением: - «Там [в редакции], видимо, хотят свести старые комсомольские счеты». И сразу дал указание: «Готовьте материалы, министр сам будет им отвечать, проект ответа делает Чуркин». Я с облегчением вздохнул - на этот раз мне крупно повезло. В первых числах января в «Комсомольской правде» появился большой подвал под заголовком «Письмо министра», в котором все оценки были расставлены по своим местам.

Расстрел Н.Чаушеску поставил в практическую плоскость вопрос о нашем признании нового руководства страны, которая перестала называться социалистической и где признаваться, что ты коммунист, стало опасно. Было решено, что первые контакты с новыми румынскими лидерами состоятся в ходе официального визита Э.А.Шеварднадзе в Бухарест 6 января. Нам дали указания готовить эту поездку. Помню странное ощущение, когда принялся за написание материалов. Обычно за основу брались документы предшествующих встреч, в которые добавлялись последние, самые свежие события и факты. Я посмотрел на чистый лист бумаги - надо было начинать все с самого начала, с описания новой структуры власти, с характеристики людей, которые ее воплощали, с анализа их заявлений, чтобы понять, что за сосед появился на наших границах и как он намерен себя вести по отношению к нам.

Перед визитом министр собрал совещание, на которое попал и я. Предполагалось, что визит состоится в течение одного дня, а по существу, в течение нескольких часов. Центральное место в нем займут переговоры с И.Илиеску. Затронули вопросы, которые могут быть поставлены с румынской стороны. Было ясно, что прежде всего речь пойдет о возможностях оказания экономической и гуманитарной помощи. Я напомнил о том, что истекает срок действия нашего главного Договора о дружбе и сотрудничестве. Г.Н.Горюнович заявил, что тема продления договоров - общая для всех восточноевропейских стран и решать ее нужно в комплексе. Тогда у многих еще оставалась надежда, что наше содружество трансформируется, но не распадется.

Визит пришелся на солнечный морозный день. В Бухаресте было необычно холодно - минус 20 градусов. На протяжении 20 километров вдоль дороги от аэропорта до города стояли вооруженные десантники, на перекрестках - БТРы. Сопровождали нашу делегацию не офицеры из службы госбезопасности, а армейские подразделения на джипах. Визит начался со встречи в нашем посольстве Э.А.Шеварднадзе с новым министром иностранных дел Румынии С.Челаком, для которого русский язык был родным. Среди главных вопросов он затронул и продление договора. Чувствовалось, что руководство ФНС хотело бы как можно быстрее затвердить легитимность своего прихода к власти и ситуация с другими восточноевропейскими странами их совсем не волновала.

Сразу после непродолжительной встречи с С.Челаком делегация направилась на встречу с И.Илиеску. На ней все как-то сразу заговорили по-русски. И даже зам.министра К.Оанча, ни разу не замеченный в знании русского языка, махнул рукой, мол, все понимаю. Главный акцент с румынской стороны был сделан на том, что в отношениях между нашими странами началась новая история, исчез существовавший многие годы фактор раздражения и перед нами открываются самые благоприятные перспективы. И.Илиеску тепло вспоминал студенческий период учебы в Советском Союзе, выражал надежду, что теперь наши отношения будут строиться на новой основе. Это была самая теплая атмосфера переговоров за многие предшествующие годы. Она заражала оптимизмом на будущее.

После непродолжительного интервью журналистам Э.А.Шеварднадзе вместе с членами делегации прибыл в аэропорт, и мы полетели в Москву. В салоне он собрал всех участников визита и попросил высказать впечатления. Самыми интересными были замечания С.П.Тарасенко, который в тот период был одним из двух помощников министра. Он сразу заметил, что в перспективе нам придется иметь дело с совсем другой Румынией, без коммунистов, но этого не следовало бы бояться, нам нужно, чтобы у наших границ была бы своя маленькая, пусть даже буржуазная, «Франция», дружественная по отношению к нам.

Трудно было представить, что все сказанное тогда уже совсем скоро будет сильно отличаться от того, с чем нам придется столкнуться на практике. Мы перестали быть соседями и союзниками. Варшавский договор прекратил свое существование, а Румыния вошла в состав НАТО и Евросоюза, где действуют совсем другие порядки. Наши отношения сохраняют широкие области сотрудничества  в экономике, и культуре. У нас есть многое, что можно вспомнить из нашей богатой совместной истории. Это главное, что нас объединяет сегодня. Сумеем ли мы сохранить и приумножить это сотрудничество, будет зависеть от новых поколений, которые идут нам на смену.

^1,2Hutchings R.L. American Diplomacy and the End of the Cold War. Washington, DC, 1997. Р. 87.

 ³Dosarele istoriei. 2006. №12. Р. 58.

 ⁴Hutchings R.L. Op. cit. Р. 85.

 ⁵Сильвиу Брукан, урожденный Саул Брукнер, румынский публицист, один из авторов «письма шести» с критикой режима Н.Чаушеску, переданного западным СМИ в марте 1989 г., посол Румынии в США в 1955г., а затем представитель Румынии в ООН в 1959-1962 гг.

 ⁶Авторами этой версии являются бывшие сотрудники аппарата ЦК КПСС.

 ⁷Интервью Шт.Дину корреспонденту Р.Тудору из книги «Секреты Армии» (Tudor Radu. Secretele Armatei Putere din umbra).

 ⁸О доверии, которое оказывал В.Миле Н.Чаушеску, говорит и тот факт, что в дни, когда осуществлялся ввод войск государств - участников Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968 г., а в Румынии ожидали вторжения советских войск, именно ему было поручено возглавить штаб наскоро созданной Патриотической гвардии.

 ⁹Dosarele istoriei. 2006. №12. Р. 41.

¹⁰Ibidem.

¹¹Sararu Dinu. Generalul Revolutiei cu piciorul in ghips. RAO Publishing Company, 2005. Р. 40-41.

¹²Ни один из «секуритистов» впоследствии найден не был, и к суду по этому обвинению никто не привлекался.

¹³Для генералов тоже было важно оказаться среди революционеров, особенно в телетрансляциях на всю страну. Армия в большей степени, чем МВД и госбезопасность, имела отношение к разгонам демонстрантов в Тимишоаре и Бухаресте и лозунг «С нами армия» имел свой подтекст. Так, начальник Генерального штаба ВС Румынии генерал Шт.Гуша, появившийся в составе Совета ФНС, был специально командирован Н.Чаушеску в Тимишоару для подавления выступлений. В последующие годы после прокурорских проверок Шт.Гуша был причислен к участникам подавления выступлений в Тимишоаре, но в связи со смертью дело в отношении его было прекращено.

¹⁴Просьба о военной помощи, как свидетельствовали впоследствии американцы, с румынской стороны направлялась и другим государствам, в частности США и Франции. Мининдел Франции Р.Дюма в этой связи даже предложил послать бригаду добровольцев и заявил о готовности поддержать советскую помощь, не уточняя, идет ли речь о боеприпасах или о более существенной поддержке. См.: Hutchings R.L. American Diplomacy and the End of the Cold War. Washington, DC, 1997. Р. 86.

¹⁵По поводу генерала Милитару в нынешней румынской литературе можно встретить распространенную версию о его вербовке ГРУ в Москве после окончания им академии им. Фрунзе. По утверждению бывшего начальника румынской разведки Н.Плешицэ, Н.Милитару во время штабных учений в районе Констанцы в марте 1978 г. сам признался Н.Чаушеску о контактах с двумя советскими генералами, в ходе которых он критически высказался относительно того, что румынское политическое руководство препятствует развитию связей СРР с другими государствами - участниками Варшавского договора. После признаний он был снят с поста командующего второй армией и назначен замминистра промышленного строительства, а в 1983 г. уволен в отставку. Он входил в состав группы отставных офицеров, которые планировали свержение Н.Чаушеску во время его визита в ФРГ в 1984 г. Впоследствии в румынских публикациях широко тиражировалась точка зрения о связях этой группы с Москвой - мол, ее члены зондировали позицию советского руководства относительно их возможных выступлений. Причем связь они поддерживали через ныне покойного советского генконсула А.И.Кругляка в Констанце. Н.Милитару признавался публично, что заходил в Генконсульство в Констанце в 1987 г. Однако трудно представить, чтобы генеральному консулу из Москвы были предоставлены полномочия для ответа заговорщикам по столь неординарному вопросу. А с учетом контроля за Генконсульством со стороны румынских спецслужб обращение бывших офицеров выглядело скорее как провокация. См.: Florian Banu. De la SSI la SIE - o istorie a spionajului Romanesc in timpul Regimului Comunist (1948-1989). Bucuresti: Corin Books, 2016. Р. 560.

¹⁶Hutchings R.L. Op. cit. Р. 84.

¹⁷Sararu Dinu. Op. cit.

¹⁸Справедливости ради, надо отметить, что Евгений Михайлович еще до начала событий в 20-х числах декабря находился после операции в Москве и не мог попасть в Бухарест из-за разгоревшихся перестрелок. Военным самолетом он вместе с П.К.Лучинским добрался до Кишинева, но пересечь границу сразу не удалось.