Революции 1917 года в России и Версальско-Вашингтонская система: противоречия и альтернативы

Последствия Великой Российской революции огромны и необозримы. Февраль 1917 года катастрофически ослабил международные позиции России, а Октябрь 1917 года кардинально сдвинул вектор ее внешней политики, выведя за рамки столкнувшихся в Первой мировой войне коалиций. Столетний юбилей событий, изменивших ход не только отечественной, но и мировой истории, дает повод вновь поразмышлять об их влиянии на формирование и дальнейшую судьбу послевоенного международного порядка, известного как Версальско-Вашингтонская система.

Как известно, державы Антанты к 1917 году в серии тайных соглашений уже очертили контуры мирового устройства, которое они намеревались создать после разгрома Четверного союза. В его рамках западные союзники вынужденно согласились с усилением влияния и мощи Российской империи в послевоенной Европе. Договоренности предусматривали, в частности, передачу ей Константинополя и зоны Проливов, польских земель, входивших в состав Германии и Австро-Венгрии, а также Галиции и Турецкой Армении. Разработанный вчерне план отражал кровную заинтересованность союзников в России, взявшую на себя главную тяжесть войны. Однако, как впоследствии в годы Второй мировой, в межсоюзнических отношениях присутствовало серьезное скрытое напряжение, которое неизбежно выплеснулось бы наружу, как только общий враг исчез. На это обстоятельство указывал, в частности, министр внутренних дел П.Н.Дурново в своей знаменитой записке Николаю II (февраль 1914 г.), где говорилось о том, что «даже победа над Германией сулит России крайне неблагоприятные перспективы»¹.

Оптимальный исход войны западные державы видели не просто в победе над германским блоком, но и в недопущении геополитического усиления российского гиганта. Неудивительно, что они горячо приветствовали Февральскую революцию 1917 года и без промедления признали Временное правительство. Союзники рассчитывали, что «демократическая Российская республика», серьезно (но не смертельно) ослабленная революцией, будет вынуждена отказаться от планируемых территориальных приобретений. Кроме того, крушение монархии и приход к власти в Петрограде леволиберальных сил могли бы, по их мнению, создать новую идейную и ценностную платформу сотрудничества с Россией путем ее «цивилизационной интеграции» в западный мир на западных же условиях.

Первые внешнеполитические шаги Временного правительства, казалось, в полной мере оправдывали эти ожидания. В марте 1917 года оно объявило о согласии на отделение Царства Польского даже в случае победы Антанты и о готовности признать независимость Польши в ее этнических границах. Этот «аванс» был не только беспрецедентен сам по себе, но и кардинально менял геополитический ландшафт в Центральной Европе. В мае 1917 года Временное правительство (единственное из правительств воюющих держав) отказалось сражаться до победы в войне и приняло ранее выдвинутый Петроградским советом демагогический лозунг «Мир без аннексий и контрибуций», то есть согласилось, несмотря на все понесенные жертвы, довольствоваться «боевой ничьей». При этом другие участники Антанты отнюдь не собирались отказываться ни от территориальных приобретений, ни от контрибуций/репараций (что впоследствии и подтвердят условия мирных договоров 1919-1920 гг.).

Уже весной 1917 года первоначальная модель послевоенного урегулирования была похоронена. В Лондоне в особенности не скрывали удовлетворения тем, что временный союзник и одновременно старинный геополитический соперник, внесший наибольший вклад в грядущую победу Антанты, был готов довольствоваться минимумом. С другой стороны, кризис в России и начавшийся распад ее армии, казалось, можно было компенсировать вступлением в войну США. Ресурсы Германии и ее сателлитов были на тот момент почти исчерпаны; время уверенно работало на Антанту. Дело было «за малым»: чтобы российские либералы, сделавшие ей столь щедрые уступки, удержались у власти в Петрограде.

Все карты союзным стратегам спутали в октябре 1917 года непредсказуемые большевики. «Красное колесо» покатилось дальше, и «февралисты» в считанные месяцы оказались политическими банкротами. По замечанию Л.Д.Троцкого, «Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции»². На руинах распадавшейся империи власть захватила «партия нового типа», выдвигавшая программу цивилизационного переустройства не только России, но и всего мира.

Стоит заметить, что некоторые из первых внешнеполитических актов советской власти отнюдь не противоречили интересам Антанты. Декрет о мире подтверждал  выгодный ей принцип «мир без аннексий и контрибуций» (применительно к России), а Обращение Ленина и Сталина ко всем трудящимся мусульманам России и Востока без обиняков подчеркивало, что «Константинополь должен остаться в руках мусульман», а не перейти к России. Отказ от тайной дипломатии, содержавшийся в Декрете о мире, присутствовал и в «14 пунктах» Президента США В.Вильсона. Благожелательно встретили союзники и Декларацию прав народов России, фактически объявлявшую о роспуске многонациональной империи и праве каждого ее народа на «свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства».

Все изменилось, когда большевики пошли на сепаратные переговоры с Четверным союзом. В марте 1918 года Советская Россия вышла из войны, заключив с ним тяжелейший Брестский мир. «Наша страна, - заметил по этому поводу В.В.Путин, - проиграла эту войну проигравшей стороне. Уникальная ситуация в истории человечества! Мы проиграли проигравшей Германии! По сути, капитулировали перед ней, а она через некоторое время сама капитулировала перед Антантой. И это результат национального предательства тогдашнего руководства страны… Огромные территории, огромные интересы страны были отданы… ради партийных интересов только одной группы, которая хотела стабилизировать свое положение у власти»³.

В международном плане Брестский мир зафиксировал упразднение Российской империи и временную потерю страной не только великодержавного статуса, но частично и ее суверенитета, устанавливал ее де-факто вассальную зависимость от кайзеровской Германии. Вместе с тем Брестский мир стал тем редким случаем, когда «сослагательное наклонение» в истории стало реальностью, наглядно продемонстрировав, что стало бы с Европой и миром, победи в войне Германия и ее союзники.

Версальский мирный договор, заключенный Антантой с побежденной Германией спустя год после Бреста, принято жестко критиковать за его несправедливый и репрессивный характер. Традицию эту заложил еще Ленин, характеризовавший Версаль как «неслыханный, грабительский мир, который десятки миллионов людей, и в том числе самых цивилизованных, ставит в положение рабов. Это не мир, а условия, продиктованные разбойниками с ножом в руках, беззащитной жертве»⁴. Однако не будем упускать из виду, что Брест был гораздо более грабительским и репрессивным, чем Версаль. Россия, например, теряла территорию, где проживала треть ее довоенного населения (Германия теряла 12% населения), ей было вообще запрещено иметь армию (Германии оставили рейх-свер в 100 тыс. человек и некоторые виды вооружений). Немцы, развязавшие Первую мировую, не были, конечно, ее «беззащитными жертвами»: как видно из условий Бреста, в случае своей победы они готовили поверженному противнику участь намного более унизительную и тяжелую.

Брестский мир, показавший теперь уже бывшим союзникам, что пощады им не будет, мобилизовал их к решительному сопротивлению германскому наступлению весной 1918 года. На завершающем этапе войны они сумели победить без помощи России (что было бы абсолютно невозможно в 1914-1916 гг.). Этот успех свидетельствовал о большом «запасе прочности» Антанты, добившейся своих целей даже в неполном составе, без участия своего главного «игрока». Его потерю вступившие в войну США заместили лишь в небольшой степени: американские войска стали массово прибывать во Францию только весной 1918 года, к шапочному разбору, и решающей роли в боях на Западном фронте не сыграли. До предела истощенная Германия капитулировала вследствие внутреннего коллапса (Ноябрьской революции - родной сестры русского Февраля). На тот момент на ее территории не было ни одного иностранного солдата.

Решающие предпосылки для военного разгрома Четверного союза сложились еще в 1914-1916 годах. Как отмечал У.Черчилль, к началу 1917 года «царский режим… уже выиграл войну для России» (добавим: и для союзников тоже)⁵. «Отчаяние и предательство, - подчеркивал Черчилль, - похитили власть как раз тогда, когда труд был завершен… Уже не предстояло трудных действий. Без особого напряжения удерживать уже ослабевшие силы врага, выжидать - вот все, что предстояло России до достижения плодов общей победы»⁶.

Можно предположить, что если бы «февралисты» гипотетически удержались у власти, то Россия Керенского участвовала бы в послевоенной мирной конференции в роли «побежденной в лагере победителей», наподобие Италии, получившей от участия в Антанте меньше выгод, чем если бы она осталась нейтральной. Большевики же, захватив власть, вывели Россию за пределы противостоящих коалиций и превратили ее в «третью силу», враждебную всему капиталистическому миру.

Пиррова победа Антанты и послевоенное
урегулирование. Пороки «мира без России»

После окончания Первой мировой многим казалось, что испытанные потрясения настолько велики, что люди никогда не решатся на повторение подобного. Однако война породила новые острые противоречия. «Выпадение» России из лагеря победителей коренным образом меняло расстановку сил в Европе. Ее потеря в огромной степени девальвировала победу стран Антанты, хотя в эйфории 1919 года им это было еще неочевидно. Невосполнимый ущерб понесла прежде всего Франция, лишившаяся своего главного и бесценного союзника. В случае конфликта с Германией она отныне не могла рассчитывать на спасительную военную помощь с Востока. Ни Польша, ни страны Малой Антанты не могли заменить Россию и создать полноценный второй фронт. Кроме того, Россия  лишилась общей границы с Германией, будучи отделенной от нее поясом малых государств-лимитрофов.

Драматическое ухудшение своего геополитического положения Франция пыталась компенсировать предельно жестким подходом к германскому урегулированию. В отсутствие союзника в лице России ее безопасность могло бы надежно гарантировать только расчленение Германии, чему решительно воспротивились Великобритания и США. В результате франко-германские противоречия превратились в «квадратуру круга», непреодолимый и неразрешимый антагонизм. Версальский мир разочаровал французов своей «мягкостью». «Это не мир, это перемирие сроком на 20 лет», - пророчески заметил в 1919 году маршал Ф.Фош.

Версальский договор с самого начала воспринимался и победителями, и побежденными как нечто промежуточное и неокончательное, как временный неудачный компромисс. Он был слишком мягок, чтобы уничтожить немцев, и слишком суров, чтобы их просто наказать. Озлобив и унизив немцев, Версаль вместе с тем сохранил государственное единство Германии и потенциал для ее быстрой «ре-анимации», которым она вскоре и воспользовалась.

Вследствие русской революции геополитическое положение побежденной Германии парадоксальным образом улучшилось. На востоке она теперь граничила со слабыми молодыми государствами, словно предназначенными для того, чтобы со временем превратиться в ее сателлитов. «Лет через пять, если не раньше, - с тревогой писал Черчилль в сентябре 1919 года, - станет очевидным, что плоды наших побед… утрачены, Лига Наций превращена в бессильное чучело, а Германия стала сильнее, чем когда-либо прежде… Нам придется покинуть поле брани униженными и побежденными»⁷. И действительно, как только выяснится, что победители не готовы остановить ревизию Версаля силовыми методами, превращение Германии в сильнейшую державу Европы и демонтаж послевоенной системы станут лишь вопросом времени.

В свою очередь, Россия впервые с середины XVII века не принимала участия в создании нового европейского порядка, в рамках которого она понесла существенные потери (Польша, Финляндия, страны Прибалтики, Бессарабия). Выведение Советского государства «за скобки» Версальско-Вашингтонской системы превращало ее в неустойчивую и недолговечную конструкцию.

Опыт межвоенного двадцатилетия вновь показал, что «без России и против России» создать жизнеспособную систему международной безопасности было невозможно по определению. Одними из первых это поняли США, отказавшиеся от членства в своем «детище» - Лиге Наций и вновь ушедшие в изоляционизм. Российская революция помешала складыванию глобалистского консенсуса в Вашингтоне. Кроме того, Лига Наций не могла стать политическим инструментом, способным обеспечить им действенный контроль над Европой (каким после Второй мировой войны станет НАТО), а отвечать за мировой порядок, не предполагавший американского лидерства, республиканцы, пришедшие в 1920 году к власти, не захотели. В итоге державам-победительницам не удалось создать политического равновесия, исключавшего возможность повторения мировой катастрофы.

Мировая революция, Коминтерн
и советская внешняя политика

Октябрьская революция 1917 года привела к коренному повороту во внешней политике России, подчинив ее коммунистической идеологии. Свой приход к власти большевики рассматривали как событие не только национального, но и общемирового значения. Они верили, что вооружены знанием фундаментальных исторических закономерностей и видели в этом свое неоспоримое превосходство над буржуазными государствами. В основе их внешнеполитической доктрины лежал прогноз о скорой мировой революции, которая должна была «вырасти» из мировой войны. Большевики были убеждены, что переход человечества к коммунизму приведет не только к отмиранию государства как института и переделке человеческой природы («воспитанию нового человека»), но и к изменению природы международных отношений: они должны были перестать существовать в форме системы суверенных государств. Доктрина мировой революции, по существу, представляла собой глобалистский проект создания единого супергосударства -  «Всемирной Советской республики»⁸.

Ленин и его соратники не предполагали, что период сосуществования Советской России с капиталистическим миром может затянуться на десятилетия. Они считали (и в данном случае история подтвердила их правоту), что победа социализма в России будет неокончательной, пока в остальных государствах сохраняется капиталистический строй. «Наша победа, - подчеркивал Ленин, - будет прочной победой только тогда, когда наше дело победит весь мир»⁹. Мировая революция была для большевиков не абстрактным понятием, а насущной практической необходимостью, непременным условием их политического выживания и удержания власти в России.

Созданный в 1919 году III Интернационал задумывался как всемирная коммунистическая партия, призванная осуществить в мировом масштабе дело, начатое большевиками в России. Отвергая возможность мирного перехода к социализму, его программные документы утверждали, что этот переход должен произойти исключительно путем гражданских войн. В основу идеологии и организационного строения Коминтерна был положен принцип интернационализма, предполагавший, что коммунисты во всем мире, не исключая и Россию, обязаны ставить интересы мировой революции выше интересов своих государств.

«Тот не социалист, кто не пожертвует своим Отечеством ради триумфа социальной революции»¹⁰, - провозглашал Ленин. «Интересы социализма, интересы мирового социализма, - писал он, - выше интересов национальных, выше интересов государства»¹¹. Советской России отводилась роль вдохновителя и организатора мирового революционного процесса. «Международный пролетариат, - подчеркивалось в Манифесте II Конгресса Коминтерна, - не вложит меча в ножны до тех пор, пока Советская Россия не включится звеном в федерацию Советских республик всего мира»¹². Деятельность Коминтерна стала одним из главных препятствий на пути урегулирования отношений Советского государства с капиталистическим миром.

Идеология и прагматизм в советской
внешней политике в 1920-х годах

На первых порах большевики не придавали значения традиционной дипломатии, полагая, что необходимость в ней вот-вот отомрет. «Зимой 1917-1918 года преобладало мнение, - вспоминал известный советский экономист Ю.Ларин (Лурье), - что либо в ближайшие месяцы (иные говорили - недели) произойдет рабочая революция в Европе, либо нас вообще не будет»¹³. В 1919 году председатель Исполкома Коминтерна Г.Е.Зиновьев самонадеянно предсказывал: «Через год в Европе забудут о борьбе за коммунизм, ибо вся Европа будет коммунистической; потом начнется борьба за коммунизм в Америке, возможно, в Азии и на других континентах»¹⁴.

В 1920 году в ходе войны с Польшей большевики предприняли неудачную попытку подтолкнуть революционные процессы в Европе силой оружия (бросок Красной армии на Варшаву), которая закончилась провалом. В Москве были вынуждены признать, что европейская революция откладывается. Выступая в 1921 году на III Конгрессе Коминтерна, Троцкий заявил: «Лишь теперь мы можем видеть и чувствовать, как мы далеки от нашей конечной цели, завоевания власти во всемирном масштабе… В 1919 году мы говорили себе, что это вопрос месяцев, а теперь мы говорим, что, возможно, это вопрос нескольких лет»¹⁵.

Советской республике предстояло строить социализм в одиночку, а «враждебное капиталистическое окружение», по известному сталинскому определению, стало «основным фактом, определяющим международное положение СССР». Надежды большевиков на помощь европейского пролетариата не оправдались. Однако не подтвердился и другой их прогноз - державы Антанты не помешали им закрепиться у власти. В конце 1920 года Ленин констатировал: «Наше… существование в сети капиталистических государств отвоевано»¹⁶.

В сложившейся ситуации партийное руководство признало необходимость мирного сосуществования двух конкурирующих социально-экономических и цивилизационных моделей. Этот термин, как известно, был введен только в середине 1950-х годов (Ленин однажды обмолвился о «мирном сожительстве»), однако само явление возникло, как только большевики закрепились у власти. Мирное сосуществование рассматривалось ими как тактический ход, а не как стратегия. Оно не могло устранить непримиримый идеологический антагонизм между коммунизмом и капитализмом.

Это обстоятельство обусловило двойственность внешней политики Москвы, что нашло отражение, в частности, в ведомственных трениях между Коминтерном, «отвечавшим» за мировую революцию, и НКИД, призванным реализовывать интересы СССР как «обычного» государства. Об их характере свидетельствует, например, замечание М.М.Литвинова: «Усиление Компартии Германии радует Коминтерн, но затрудняет работу НКИД»¹⁷. В свою очередь, Г.В.Чичерин неоднократно говорил, что «Советское правительство не несет какой-либо ответственности за Коминтерн - самостоятельную международную организацию», а однажды даже заметил: «Нельзя из факта нахождения III Интернационала в Москве делать выводы более значительные, чем из факта нахождения II Интернационала в Брюсселе короля Леопольда»¹⁸. Впрочем, эти высказывания вряд ли могли кого-то ввести в заблуждение.

Важнейшим следствием революций 1917 года стало появление на мировой карте Советского Союза - государства нового типа, наднационального и идеократического. По глубокому замечанию русского философа и историка Г.П.Федотова, природу советской государственности отличало «мистическое забвение имени России». «Все знают, - писал он, - что прикрывающие ее четыре буквы - СССР не содержат и намека на ее имя, что эта государственная формация мыслима в любой части света: в Восточной Азии, в Южной Америке»¹⁹. Русские в составе СССР утратили статус государствообразующего народа. Коммунистическая идеология стала главным источником легитимности Советского Союза и проводимой им политики. Идеологическое обрамление было присуще внешнеполитическому курсу СССР вплоть до последних лет его существования, хотя на практике его содержание не только не исчерпывалось голой идеологией, но включало в себя геополитический прагматизм (в разных пропорциях и соотношениях на разных этапах истории). 

Поставив во главу угла поддержку мирового революционного процесса, СССР в 1920-х годах делал ставку на подрыв Версальско-Вашингтонской системы. Эти годы стали временем расцвета Коминтерна и распространения коммунистической идеологии в Европе и мире. Вместе с тем Советское государство на мировой арене было вынуждено делать то, чего не сделала бы партия. Не упуская из виду свою «революционную мечту», руководство страны уже в начале 1920-х годов стало лавировать, пытаясь восстановить торговые отношения с капиталистическим миром. «Политбюро официально одобрило распространение нами представления о нашем перерождении… - напоминал в августе 1922 года Чичерин Ленину. - Представление о перерождении Советской власти… в сильнейшей мере способствовало укреплению нашего политического положения… Оно является сейчас главным стимулом притока к нам капиталов и разнообразных… займов»²⁰. «Уничтожение этого представления преждевременно, - предупреждал нарком Ленина, - поскольку такого рода шаг был бы внезапным и грубым сбрасыванием с нас той драпировки, которая обнадеживает капитал»²¹.

Генуэзская конференция 1922 года стала первым опытом налаживания экономического сотрудничества между Советской Россией и Западом. Он оказался неудачным: компромисса по вопросам возврата дореволюционных долгов достичь не удалось. Напротив, в ходе конференции произошло то, чего державы-победительницы стремились не допустить - сближение Германии и Советской России, заключивших Рапалльский договор о нормализации отношений. Наметились контуры чрезвычайно опасного и враждебного Версальскому порядку альянса.

Внутриполитическим фоном 1920-х годов стала развернувшаяся в СССР в годы нэпа ожесточенная борьба между Троцким и Сталиным, олицетворявшими две «версии» советского коммунизма: глобалистский интернационализм и национал-большевизм. Предрекая новую интервенцию, оппозиция во главе с Троцким и Зиновьевым считала, что без поддержки победившего европейского пролетариата строительство социализма в стране невозможно, а советская власть обречена на буржуазное перерождение. В революционной внешней политике оппозиционеры видели не только историческую миссию Советского государства, но и главную гарантию его выживания. Противники Сталина - проповедники «глобализма» в его коммунистическом обличье - были готовы обескровить Россию, чтобы «облагодетельствовать» человечество, осуществив свою «конечную цель - завоевание власти во всемирном масштабе».

В свою очередь, Сталин отличался более реалистичным подходом к перспективам мировой революции. Еще в конце 1917 года он заявлял в полемике с «левыми коммунистами»: «Революционного движения на Западе нет; нет фактов, есть лишь потенции, а с потенцией мы не можем считаться»²². В 1924 году Сталин выдвинул свой известный тезис о «возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране», воспринятый многими большевиками-ленинцами как опасная ересь и оппортунизм. Он доказывал, что Советский Союз, обладающий огромными природными и человеческими ресурсами, самодостаточен и вполне способен успешно развиваться в одиночку, в условиях изоляции от капиталистического мира. 

Эта идейная установка, ставшая вкладом Сталина в марксизм-ленинизм, «переворачивала» соотношение интересов Советского государства и мировой революции: в его понимании подлинным коммунистом-интернационалистом являлся тот, кто ставил интересы СССР выше интересов своего Отечества, поскольку с образованием СССР его интересы и стали интересами мировой революции. Иными словами, не СССР должен был приносить жертвы на алтарь мировой революции, а наоборот - международное коммунистическое движение и Коминтерн должны были быть поставлены на службу СССР, стать инструментами его внешней политики.

На рубеже 1920-1930-х годов сталинское руководство приступило к корректировке внешнеполитической линии с целью обеспечения максимально длительной «мирной передышки». Началась переоценка ценностей: главным приоритетом была признана безопасность страны, в то время как борьба за мировую революцию стала отходить на второй план и была переведена из первоочередных в разряд долгосрочных целей. Как отмечает российский исследователь М.Б.Смолин, «Сталину, первому из советских вождей, не хватило той изначальной максималистской коммунистической веры в мировую революцию, которой жили Ленин, Троцкий и другие первые большевики. Он слишком ценил власть в отдельно взятой стране, чтобы рисковать ею, пытаясь поймать ускользающую «синицу» мировой революции. Хотя он и не отказывался от самой доктрины²³.

1930-е годы: трагедия упущенных возможностей

Японская агрессия в Маньчжурии (1931 г.) и приход нацистов к власти в Германии (1933 г.) знаменовали собой начало глубокого кризиса мирового порядка. Распад Версальско-Вашингтонской системы в том виде, в котором он происходил в 1930-х годах - в результате агрессии фашистских государств, а не вследствие развития революционных процессов, как на то рассчитывали в Москве, - представлял огромную угрозу безопасности СССР.

Сталинское руководство со всей серьезностью отнеслось к «нацификации» Германии. В 1933 году оно внимательно прочло «Майн кампф», спешно переведенную на русский язык бывшим руководителем Коминтерна Г.Е.Зиновьевым, находившимся в кустанайской ссылке²⁴. В 1930-х годах СССР, в отличие от фашистских государств, не только не стремился разрушить послевоенный порядок, но и перешел на позиции его защитника и гаранта, проявив готовность к сотрудничеству с западными державами на антифашистской основе. В 1934 году он вступил в Лигу Наций, которую годом ранее покинули Германия и Япония. VII Конгресс Коминтерна (1935 г.) провозгласил главной задачей коммунистов борьбу с фашизмом. «Мировая революция» была отодвинута в туманно-неопределенное будущее. СССР и Коминтерн позиционировали себя как непримиримые противники фашизма, в отличие от либеральных и консервативных партий Европы, не исключавших возможность компромисса с Гитлером.

Уже в 1933-1934 годах СССР провел переговоры с рядом европейских государств о создании антигитлеровской коалиции, которую предполагалось закамуфлировать под «систему коллективной безопасности» и оформить путем подписания Восточного пакта. Разъясняя в марте 1935 года британскому министру А.Идену суть этой инициативы, Сталин говорил: «Германцы - великий и храбрый народ. Мы этого никогда не забываем. Этот народ нельзя было надолго удержать в цепях Версальского договора… Мы - не участники Версаля, и мы поэтому можем судить о Версале свободней, чем те, кто участвовал в его создании… Однако формы и обстоятельства этого освобождения от Версаля таковы, что способны вызвать у нас серьезную тревогу, и для того, чтобы предупредить возможность каких-либо неприятных осложнений, сейчас нужна известная страховка. Такой страховкой является Восточный пакт взаимной помощи»²⁵.

Ввиду негативной позиции Великобритании, Польши и стран Прибалтики этот геополитический проект не был реализован, однако зародышем коалиции могли бы стать заменившие его договоры о взаимопомощи, заключенные СССР в мае 1935 года с Францией и Чехословакией. О серьезности намерений Советского Союза свидетельствовали разработанная по его инициативе Конвенция об определении агрессии, восполнявшая отсутствие определения агрессии в Уставе Лиги Наций, нормализация отношений с США (1933 г.) и Китаем (1932 г.), а также установление дипломатических отношений с рядом стран Восточной Европы («вторая полоса признаний»).

Переход Советского Союза на позиции защитника послевоенного порядка создавал возможности для проведения западными державами политического курса, альтернативного политике умиротворения, но эти возможности были проигнорированы. «Если бы демократии оказали решительное сопротивление Гитлеру на ранних этапах его правления, - замечает Г.Киссинджер, - историки спорили бы до сих пор, был ли Гитлер непонятым националистом или маньяком, помешанным на мировом господстве»²⁶. Однако Великобритания и Франция предпочли договариваться с Третьим рейхом, закрыв глаза на его стремительное перевооружение. Шанс нейтрализовать нацистский режим на ранних этапах его правления был упущен, и события стали развиваться по наихудшему сценарию. Кульминацией курса на умиротворение стала позорная Мюнхенская конференция (сентябрь 1938 г.), завершившая слом Версальской системы.

В Москве ясно видели всю порочность англо-французской стратегии. Нарком иностранных дел М.М.Литвинов в своем неопубликованном дневнике определил ее как «сплошную цепь ошибок и актов политической слепоты», отметив, что «политика Англии в 1933-1939 годах была глубоко ошибочна даже с точки зрения ее собственных эгоистических интересов»²⁷.

Нарком, в частности, записал в дневник свой «любопытный разговор с А.Иденом» в 1937 году, имевший «почти пророческий характер». «Иден спросил меня: «Что же будет дальше, по вашему мнению?» «Что будет? - ответил я. - Могу точно ответить на ваш вопрос. Будет вот что: ввиду слабости и нерешительности политики Англии, Франции, США Гитлер в конце концов захватит и подчинит себе всю Европу - Францию, Бельгию, Голландию, Скандинавию и т. д. От Европы останутся только две страны - вы да мы. Тогда Гитлер будет стараться, войдя во временный союз с одним из нас, разгромить другого с тем, чтобы затем придушить своего союзника - если, конечно, мы не предупредим и не объединимся против него»²⁸.

Столь же глубоким и точным был литвиновский анализ политики Франции, которая «была также глубоко ошибочна - опять-таки под углом зрения ее собственных интересов. Французская политика страдала двумя основными пороками. Во-первых, Франция шла на поводу у Англии… Англия же вовлекала Францию во все свои ошибки. Во-вторых, весь режим Третьей республики был разъеден внутренней гнилью, что находило свое выражение, между прочим, в калейдоскопической смене правительств. Разумеется, при таких обстоятельствах Франции очень трудно было проводить какую-либо единую и последовательную внешнеполитическую линию»²⁹. «Предвоенная политика Франции была нерешительна, труслива и прямым путем вела ее к гибели, - заключал нарком. - …1940 год принес Франции возмездие за все ее грехи»³⁰.

В 1930-х годах, наряду с идеологическими и геополитическими, ярко проявились цивилизационные противоречия между Россией в ее советской ипостаси и коллективным Западом. Оголтелая русофобия нацистского режима обстоятельно изучена в отечественной историографии. Антикоммунизм фюрера был надстройкой и камуфляжем его русофобии и славянофобии. «Моя миссия, если мне это удастся, - говорил Гитлер уже во время войны, - уничтожить славян… Славянство представляет собой биологический вопрос, а не идеологический… В будущем в Европе должны быть две расы: германская и латинская»³¹.

В то же время русофобия, пусть в скрытых и не столь брутальных формах, присутствовала, наряду с антикоммунизмом, в политике Великобритании и Франции. Не желая признавать наличия у СССР легитимных интересов безопасности, они считали его недоговороспособным (хотя и не декларировали это открыто), а в Гитлере, напротив, видели «благоразумного человека», «на слово которого можно положиться» и с которым, в отличие от Сталина, «можно иметь дело» (слова британского премьера Н.Чемберлена). Британский посол в Берлине Н.Гендерсон называл нацизм «великим социальным экспериментом»³². Гитлеру прощалось многое за его русофобию и антисоветизм, значительно притупившие подозрения западной элиты относительно преследуемых их целей. В ее глазах нацизм выглядел «меньшим злом» по сравнению с большевизмом.

Еще на Локарнской конференции 1925 года ярко проявилось намерение Великобритании построить систему европейской безопасности «без России и, возможно, против России» (определение британского министра иностранных дел О.Чемберлена). Во второй половине 1930-х годов ее стремление изолировать СССР обеспечило максимально комфортные международные условия для ускоренного восстановления германской мощи под властью нацистов. В 1930-х годах не коммунистическая идеология и Советский Союз, а англо-французская стратегия умиротворения явилась важнейшим фактором, позволившим нацистской Германии бескровно и безболезненно избавиться от «пут Версаля» и к 1939 году вновь стать сильнейшей державой Западной Европы. Советская внешняя политика в этот период не только отошла от прежней утопичной «революционности», но и на порядок превосходила внешнюю политику западных держав как в своем реалистичном восприятии и анализе действительности, так и в моральном плане.

В 1939 году, после разрыва Гитлером Мюнхенского соглашения, СССР предпринял новую попытку создать антигитлеровскую коалицию, предложив Великобритании и Франции заключить договор о взаимопомощи. Однако трехсторонние переговоры лета и осени 1939 года зашли в тупик. Западные державы соглашались принять советскую военную помощь, но не желали брать никаких ответных обязательств. Польша, видевшая в восточном соседе «большее зло» по сравнению с Третьим рейхом, отказалась пропускать Красную армию на свою территорию. «С немцами мы рискуем потерять нашу свободу, с русскими мы потеряем нашу душу», - заявил главнокомандующий ее армией Э.Рыдз-Смиглы³³. Исчерпав все возможности договориться с англичанами, французами и поляками и оказавшись в опасной изоляции, СССР отошел в сторону и подписал с Германией договор о ненападении, оставив западные державы один на один с Гитлером.

q

В первой половине ХХ века процессы глобализации вышли на новый уровень. Война 1914-1918 годов стала первой в истории мировой войной, Версальско-Вашингтонская система - первым в истории глобальным международным порядком, а Лига Наций - первой универсальной организацией по поддержанию мира и безопасности. Революции 1917 года в их международных аспектах явились защитной реакцией на процессы глобализации со стороны России, которая при большевиках отгородилась от Запада барьером, названным впоследствии «железным занавесом».

Большевики-ленинцы выдвинули свой альтернативный глобалистский проект, нашедший воплощение в доктрине мировой революции и деятельности Коминтерна. Идеологический раскол мира на два лагеря, а также раскол коллективного Запада на победителей, побежденных и замкнувшихся в своем изоляционизме США сделали послевоенный порядок хрупким и недолговечным. Без помощи России Запад не сумел разрешить мировой кризис в одиночку. А в конце 1930-х годов «глобализировать» Европу и мир на человеконенавистнических принципах попытались Третий рейх и его сателлиты, и трагедия мировой войны повторилась в еще более ужасающих масштабах.

Влияние революций 1917 года в России на международную политику в межвоенные годы представляется нам неоднозначным. Противостояние Советского государства и капиталистического мира в 1917-1933 годах стало одним из главных факторов, подрывавших Версальско-Вашингтонскую систему. Вместе с тем после прихода нацистов к власти в роли ее наиболее последовательного защитника парадоксальным образом выступил идеологически враждебный ей Советский Союз, а не западные державы - ее архитекторы и гаранты. Эволюция внешнеполитического курса Москвы происходила параллельно с изменениями в советском политическом строе и идеологии, суть которых британская дипломатия впоследствии определила как «процесс замены идей о мировой революции советским патриотизмом»³⁴. В межвоенное двадцатилетие происходила постепенная деидеологизация  внешнеполитической стратегии СССР. Ее краеугольным камнем стали интересы безопасности Советского Союза и обеспечения победы в грядущей мировой войне, в которой ему предстояло сыграть решающую роль.

 ¹Свет и тени Великой войны. Первая мировая в документах эпохи. М., 2014. С. 69-70.

 ²Троцкий Л.Д. История русской революции. Т. 1 // http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl007.htm

 ³http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/15781

 ⁴Ленин В.И. ПСС. Т. 41. С. 353-354.

 ⁵Черчилль У. Мировой кризис. М., 1998. С. 376.

 ⁶Там же. С. 376-377.

 ⁷Цит. по: Пайпс Р. Россия при большевиках / Пер. с англ. М., 1997. С. 87.

 ⁸Ленин В.И. ПСС. Т. 37. С. 290-291.

 ⁹Цит. по: Ватлин А.Ю. Коминтерн: первые десять лет: Исторические очерки. М., 1993. С. 34.

¹⁰Ленин В.И. ПСС. Т. 37. С. 54.

¹¹Там же. Т. 36. С. 341-342.

¹²Цит. по: Загладин Н.В. История успехов и неудач советской дипломатии. М., 1990. С. 54.

¹³Шишкин В.А. Становление внешней политики послереволюционной России (1917-1930 гг.) и капиталистический мир: от революционного «западничества» к «национал-большевизму»: Очерк истории. СПб., 2002. С. 57.

¹⁴Некрич М., Геллер А. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней. М., 1991. С. 117-118.

¹⁵Цит. по: Макдермотт К., Агню Дж. Коминтерн. История международного коммунизма от Ленина до Сталина / Пер. с англ. М., 2000. С. 44.

¹⁶Ленин В.И. ПСС. Т. 42. С. 22.

¹⁷Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б) и Европа. Решения «особой папки». 1923-1939 / Редкол.: Г.Адибеков и др. М., 2001. С. 13.

¹⁸Карр Э.Х. История Советской России: В 14 т. / Пер. с англ. Т. 7. Социализм в одной стране. 1924-1926. Кн. 3. Ч. 1. М., 1989. С. 22.

¹⁹Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия? // Вестник Р.С.Х.Д. №1-2. Париж, 1929 // http://www.odinblago.ru/filosofiya/fedotov/fedotov_g_budet_li_sushes

²⁰РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2058. С. 11-12.

²¹Там же.

²²Коминтерн и идея мировой революции: Документы / Сост. Я.С.Драбкин и др. М., 1998. С. 18.

²³Столетие великой русской катастрофы 1917 года. М.: РИСИ, ФИВ, 2017. С. 184.

²⁴Перевод был сделан ограниченным тиражом «для служебного пользования». В личной библиотеке Сталина сохранился экземпляр с его рукописными пометами (РГАСПИ. Ф. 78. Оп. 8. Д. 140). См. об этом: Хавкин Б.Л. О научном немецком издании книги «Майн кампф» // Новая и новейшая история. 2016. №4. С. 108.

²⁵1941 год: В 2 кн. / Сост. Л.Е.Решин и др. М., 1998. Кн. 2. С. 520.

²⁶Киссинджер Г. Дипломатия / Пер. с англ. М., 1997. С. 263-264.

²⁷АВП РФ. Ф. 03. Оп. 24. П. 176. Д. 2. Л. 92.

²⁸Там же. Л. 99.

²⁹Там же. Л. 100-101.

³⁰Там же. Л. 103-104.

³¹Цит. по: Залесский К.А. Русофобские корни национал-социализма и политика геноцида // Роль духовно-патриотической идеи в Победе в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. М., 2015. С. 46.

³²Иванов А.Г. Агрессоры и умиротворители: Гитлер, Муссолини и британская дипломатия. М., 1993. С. 93.

³³Фест Й. Гитлер: Биография. В 3 т. Пермь, 1993. Т. 3. С. 161.

³⁴Путь к Великой Победе: СССР в войне глазами западных современников: документы и материалы. / Под ред. А.В.Торкунова. Авт.-сост. В.О.Печатнов, М.М.Наринский, И.Э.Магадеев. М., 2015. С. 490.