Мир, свободный от войн и кровавых конфликтов, был идеалом, который лучшие умы человечества проповедовали во все времена. Большую популярность такая позиция получила в новой истории по мере постепенного вызревания рыночной экономики и политической демократии. Уже на заре нового времени люди задавались сакраментальными вопросами: что приносят с собой либерализм и свобода, торговля и свободная конкуренция, демократия и рыночная экономика - конфликт или сотрудничество, мир или войну? Как соотносятся между собой демократия и политическая свобода, с одной стороны, конфликты и войны - с другой? И может ли демократия стать стимулятором конфликтов и войн?

Несостоявшийся конец истории?

На эти вопросы в каждую историческую эпоху разные авторы в зависимости от множества факторов давали разные ответы. Здесь представляется целесообразным отметить лишь то, что, вступая в Первую мировую войну на завершающей ее стадии, тогдашний Президент США В.Вильсон провозгласил своей целью ни много ни мало «спасение мира для демократии». Предполагалось, что она будет последней войной, призванной положить конец всем войнам. Однако всего лишь через два десятилетия после заключения Версальского мирного договора вся планета стала ареной невиданной в истории человечества бойни, как по своим масштабам, так и по своей жестокости.

Когда 9 ноября 1989 года пала Берлинская стена, многие уповали на то, что в Европе, да и в мире в целом, наступит наконец период всеобщей гармонии и порядка. Сложилось убеждение, согласно которому тенденция к утверждению демократии во все более растущем числе стран и регионов в конечном итоге приведет к коренному изменению самой природы внутри- и внешнеполитических отношений во всемирном масштабе. Главным же ее результатом, по мнению многих исследователей и наблюдателей, станет исчезновение войн из жизни человечества в силу формирования международной системы, основанной на фундаментальной социальной, экономической, политической, идеологической трансформации современного мира на путях рыночной экономики и политической демократии.

Появилось множество работ, лейтмотивом которых стал тезис о том, что в современную эпоху по мере утверждения во всем мире западной модели политической демократии разного рода межгосударственные и иные конфликты и войны становятся достоянием истории1. Более того, некоторые лжепророки объявили об окончательной победе западных либеральных ценностей во всемирном масштабе и, соответственно, о некоем конце истории.

Предполагалось, что глобализация приведет к единению современного мира на принципах либерализма, рыночной экономики и свободной торговли, Вашингтонского консенсуса. Считалось, что она оттесняет на задний план, если вообще не элиминирует, национально-государственный суверенитет. Произойдет денационализация народов, что, естественно, национальную идентичность сделает реликтом прошлого. Ведь в Евросоюзе всерьез заговорили о европейском гражданстве и европейской идентичности, приходящих на смену гражданству национального государства и национальной идентичности.

В действительности же глобализация и информационные технологии, рассматриваемые как распространение политической демократии во всемирном масштабе, способствуют, с одной стороны, интенсификации межкультурных взаимодействий, с другой стороны - дальнейшей фрагментации и диверсификации культур, которые составляют оборотную сторону глобализации. В этом смысле глобализация стала фактором деконструкции и фрагментации современного мира. Хотя сама идея национально-государственного суверенитета подвергается заметной трансформации, одним из парадоксов все более стремительно глобализирующегося мира является обратная глобализации тенденция к распаду многонациональных государств, примерами чего служат распад СССР, Югославии, Чехословакии, образованию на их развалинах множества новых национальных государств, политизации и идеологизации этнизма и национализма, разного рода фобии, различные формы фундаментализма, трайбализма, правого и левого радикализма, захлестнувшие как будто весь мир. При оценке этих процессов и тенденций некоторые авторы даже заговорили о начавшейся «фрагментации», или «балканизации мира»2.

Значимость этих и подобных им тенденций станет особенно очевидной, если учесть, что мировая арена при всей привлекательности западных культурных стереотипов характеризуется все более расширяющейся глобальной войной идей, эталонов жизни, социально-философских доктрин. Развернулась конкуренция имиджей и рейтингов за передел мировых рынков, мировое лидерство разных моделей экономической и политической самоорганизации народов и регионов.

С рассматриваемой точки зрения особо важное значение приобретает тот факт, что происшедшие за последние несколько десятилетий трансформации не отменяют исторический да и современный мировой опыт, свидетельствующий о том, что нередко демократия при определенных условиях органически сочетается с имперским началом, обострением международных отношений, противоречиями, конфликтами и войнами. Известно, что Британская и Французская империи расширялись вовне, в то время как во внутриполитической сфере утверждались демократические ценности и институты. Эпопея становления и институционализации демократии на североамериканском континенте сопровождалась другой - нередко кровавой - эпопеей заселения огромных просторов так называемых «свободных» земель североамериканского континента путем сгона с них и физического уничтожения автохтонных народов и племен. Чуть ли не с первых шагов американской истории два на первый взгляд противоречивых начала - имперское и демократическое - были неразрывно связаны между собой, дополняли и усиливали друг друга. В тесном взаимодействии они обеспечили формирование ценностей, установок, идей, которые в совокупности составили основу теорий американской исключительности, «предопределения судьбы» и Америки как «Града на холме» в пример всем остальным народам земного шара.

В наши дни с исчезновением фронтального системного, идеологического и военно-политического противостояний ведущих акторов мировой политики как будто исчезли предпосылки для использования конфликтов и войн в качестве инструмента разрешения межгосударственных и международных противоречий и споров, защиты национальных интересов и обеспечения национальной и международной безопасности. Однако с сожалением приходится констатировать, что кардинальные трансформации последних трех-четырех десятилетий, в том числе переход все большего числа стран и народов на рельсы рыночной экономики и политической демократии, не уменьшили риск войн и вооруженных конфликтов. Обнаружилось, что расширение ареала распространения ценностей, установок, институтов политической демократии не всегда и не обязательно ведет к утверждению демократических принципов в отношениях между государствами.

Более того, на первый взгляд парадоксом выглядит тот факт, что одновременно с увеличением числа государств, как будто вставших на рельсы демократического развития, возросло также число стран, где на поверхность вышли дремлющие силы межобщинных, этнических, трайбалистских, клановых, конфессиональных и иных приверженностей и ксенофобий. Они служат питательной почвой для развязывания этнических и территориальных конфликтов, гражданских, религиозных и межгосударственных войн, которые в условиях глобализации и информационно-телекоммуникационной революции приобретают новые по сравнению даже с недавним прошлым формы3. Остановимся на наиболее заметных, на взгляд автора, аспектах этих процессов и тенденций.

«Гибридные войны» как феномен мировой политики

В контексте тех тектонических сдвигов и трансформаций, которые за последние десятилетия произошли в мире, совершенно по-новому предстают многие проблемы защиты национальных интересов и обеспечения национальной безопасности. Если в течение всей предшествующей истории человечества главным инструментом выполнения этой функции считалась вооруженная мощь, то в нынешних условиях наряду с ней все более растущее значение приобретают иные формы, методы и средства.

Один из создателей и идеологов Итальянской коммунистической партии А.Грамши еще в 30-х годах прошлого века разработал теорию так называемой культурной гегемонии, в которой была предпринята попытка обосновать тезис о том, что для победы в борьбе за политическую власть необходимо прежде всего завоевать гегемонию на культурном пространстве. Такая постановка вопроса приобрела особую значимость и актуальность в условиях глобализации и информационно-телекоммуникационной революции. На смену традиционным формам и методам массированной идеологической пропаганды приходят глубоко разработанные, многоуровневые и диверсифицированные пиар-технологии, оказывающие огромное влияние не только на рациональном, но прежде всего на эмоционально-психологическом, подсознательном, иррациональном уровнях.

Речь идет, в частности, об экономическом, информационном, идеологическом, психотронном и иных средствах защиты и продвижения национальных интересов, обеспечения национальной безопасности, завоевания престижа, влияния государства на международной арене. На этом фоне в последние годы в военно-политический лексикон стремительно вошло понятие «гибридные войны». Несмотря на весьма недолгий период его использования, появилось множество работ, в которых в том или ином контексте употребляется это понятие.

Оно не только прочно утвердилось в научной и публицистической литературе, а также средствах массовой информации, но и широко применяется в официальных документах, определяющих поведение государств на международной арене. Так, на встрече Совета министров иностранных дел НАТО, состоявшейся 1 декабря 2015 года в Брюсселе, впервые была принята «Стратегия гибридных войн». Как отметил генеральный секретарь НАТО Й.Столтенберг, «гибридная война охватывает широкий перечень различных типов военных действий… Этот термин используют для описания сочетания военных и невоенных средств, скрытых и открытых операций… Это комбинация различных гражданских и военных приемов». По его словам, примером «гибридной войны» являются действия России, приведшие к «аннексии Крыма», а также ее действия в Донбассе4.

Любые войны - результат политических решений для достижения политических целей. Особенность «гибридных войн» по сравнению с традиционными состоит в том, что здесь применяется весь спектр доступных военных и невоенных форм, средств, методов и технологий идеологического, информационного, культурного, экономического, геоэкономического, политического, геополитического и иных проявлений противоборства. Частью «гибридных войн» являются получившие скандальную известность карикатурные провокации - эти продукты безграничной свободы слова, служащие, по сути дела, одним из проявлений пропаганды расизма, ксенофобии и других форм политического и идеологического фундаментализма, мало чем отличающегося от радикального исламизма.

Их проявлением можно считать развернувшиеся в процессе подготовки к зимней Олимпиаде в Сочи 2014 года широкомасштабные попытки ее дискредитации и отмены, а также так называемая антидопинговая кампания против России в их политизированной версии зимой-летом 2016 года и подобные им кампании. В этом же русле можно рассматривать не утихающую кампанию за отмену чемпионата мира по футболу в России, который должен состояться в 2018 году. Разумеется, так называемых «зеленых человечков», которые сыграли немаловажную роль в весьма успешно проведенной операции по воссоединению Крыма с Россией, также можно считать инструментами «гибридной войны». Впрочем, этот перечень может быть продолжен, но для понимания сути происходящих трансформаций в этом нет особой необходимости.

В войне классического типа все более или менее ясно: кто свой и кто враг, кто наступает, а кто обороняется, кто одержал победу, а кто потерпел поражение, какие именно силы стоят за каждой из воюющих сторон. Иное дело с «гибридной войной». В ней нет очевидных фронтов и строго очерченного круга участников, нет линии фронта, поскольку таковая пролегает повсеместно, в результате чего оказывается призрачной. Гибридизация размывает линии разграничения между войной и миром, внутренними и внешними угрозами национальной безопасности, государственным переворотом и революцией, дозволенными и недозволенными формами борьбы, между защитниками и разрушителями международного права.

Актуализируется постулат госсекретаря США начала 1950-х годов Дж.Ф.Даллеса о том, что «экономика становится нашей первой линией обороны... Если нет стабильности в экономическом секторе, нельзя говорить о должном уровне безопасности нации». Постепенно было введено понятие «экономическая безопасность». Особую актуальность оно получило после окончаний холодной войны и интенсификации процессов глобализации. Здесь все более растущее значение приобретают вопросы, касающиеся условий торговли, потока ресурсов - капиталов, технологий, товаров, услуг и т. д. Все чаще споры между государствами решаются с помощью процентных ставок, курсов валют, конкурентоспособности национальной экономики на мировых рынках и т. д.

Выведя за скобки множество аспектов, которые в должной мере не разработаны в отечественной и зарубежной геополитике, в качестве одного из проявлений «гибридной войны» в данной сфере считаю экономические санкции, на которые уместно обратить внимание. Их в полной мере можно назвать именно санкционной войной, ведущейся той или иной страной или группой стран против страны-противника в целях разрушения ее экономики и, соответственно, подавления воли к сопротивлению. Санкции стали серьезным и все более часто используемым средством политического и экономического давления на противника.

Развязанная Западом против России в качестве ответа на ее противодействие экспансии НАТО такая война рассматривается как средство подавления ее воли и изоляции, как бы в наказание за воссоединение Крыма с Россией и поддержку стремления народа Донбасса защищать свои жизненно важные интересы. Перефразируя знаменитую формулу К. фон Клаузевица «Война есть продолжение политики другими средствами», можно утверждать, что санкции есть форма развязывания и ведения холодной войны другими средствами. Однако, как показал опыт всего периода действия санкций, Россия доказала бесперспективность попыток разрушения национальной экономики и изоляции страны таким способом.

«Мягкая сила» как предшественница «гибридной войны»

Еще до появления самого понятия «гибридная война» в военно-политической, научной и публицистической литературе появился термин «мягкая сила» (soft power), охватывающий весь комплекс ресурсов и преимуществ государства, не связанных с вооруженной силой, называемой «жесткой силой» (hard power). Если «жесткая сила» имеет своей целью наказать и запугать противника с помощью оружия, то «мягкая сила» призвана привлечь его на свою сторону или, во всяком случае, нейтрализовать его мирными, бескровными средствами. В основе «мягкой силы» лежат культура и ценности, идеи, символы, мифы и т. д. Стало очевидно, что в современных условиях важнейшие характеристики и приоритеты мировой политики не всегда и не обязательно определяются и трансформируются при помощи бомб и штыков, через военные триумфы и капитуляции. Кардинальные перемены порою заявляют о себе безо всяких видимых сенсаций, или, иначе говоря, на геополитическом горизонте так называемые «черные лебеди» могут появляться как бы неожиданно для всех субъектов мировой политики.

В этом плане «мягкая сила» стала одной из ключевых составляющих мощи и возможностей государства. «Когда ты можешь побудить других возжелать того же, чего хочешь сам, - писал один из разработчиков этой концепции Дж.Най, - тебе дешевле обходятся кнуты и пряники, необходимые, чтобы двинуть людей в нужном направлении. Соблазн всегда эффективнее принуждения, а такие ценности, как демократия, права человека и индивидуальные возможности, глубоко соблазнительны. Но влечение может обернуться и отвращением, если в политике чувствуется надменность или лицемерие»5.

Впрочем, «мягкая сила» в разных формах и сочетаниях отнюдь не является изобретением нашего времени. Пропаганда, обман, дипломатия, разного рода легенды, мифы, подложные документы вроде «Завещания Константина», «Завещания Петра Великого» и другие подобные им документы с незапамятных времен использовались власть имущими для завоевания и защиты своей власти. К слову, американцы, завоевывая Средний и Дальний Запад, использовали не только винчестер и кольт, но не менее эффективно также разного рода побрякушки и так называемую «огненную воду».

Оказывается, что есть вещи, которые невозможно адекватно объяснить сугубо экономическим преимуществом или военной мощью. Высокий уровень благосостояния и даже беспрецедентная военная мощь не всегда и не обязательно гарантируют успех или победу. Как известно, могущественные империи и цивилизации свой путь по наклонной к упадку и исчезновению с исторической арены совершали на пике экономического расцвета и материального благосостояния. И в наши дни абсолютная мощь порой оборачивается большой неэффективностью и недееспособностью в условиях, когда они не подкрепляются соответствующим идеалом, миссией, волей, которые только и способны обеспечить конвертацию экономической и военной мощи в политические дивиденды. Без них гигант на ногах из ядерного или сверхточного оружия может оказаться не более дееспособным, нежели гигант на глиняных ногах. Об этом свидетельствует опыт США в Юго-Восточной Азии и на Большом Ближнем Востоке, СССР и НАТО в Афганистане и т. д.

В данной связи уместно напомнить, что СССР, казавшийся могущественной и несокрушимой империей, пал без единого выстрела. Он проиграл Западу холодную войну во многом именно в силу того, что в условиях развертывания информационно-телекоммуникационной революции в руках западных стран оказалось более мощное информационно-идеологическое оружие. Значительную роль в распаде советской системы и социалистического лагеря в целом сыграло постепенное размывание железного занавеса и проникновение западных идей, ценностей, установок, стилей жизни. Этот аспект принимал все более возрастающие масштабы по мере развертывания во второй половине 1970-х годов информационно-телекоммуникационной революции, сделавшей неэффективными, несостоятельными и даже контрпродуктивными традиционные методы и средства пропаганды и контрпропаганды.

Особо важное значение с рассматриваемой точки зрения имеет тот факт, что в условиях информационно-телекоммуникационной революции знания и информация становятся важнейшими составляющими силы, богатства и власти. Как справедливо отмечал Э.Тоффлер, максимальная власть доступна тем, кто при необходимости способен применить все три ее инструмента - силу, богатство и знание, «искусно сочетая их друг с другом, чередуя угрозу наказания и обещание награды с убеждением и быстрым пониманием». Причем из названных трех источников власти все более растущее значение приобретает знание, от которого стали зависеть и сила, и богатство: «Знание перестало быть приложением к власти денег и власти силы, знание стало их сущностью. Оно, по сути, их предельный усилитель. Это ключ к пониманию грядущих метаморфоз власти, и это объясняет, почему битва за контроль над знаниями и средствами коммуникации разгорается на всем мировом пространстве»6. В итоге знания «оказываются не только источником самой высококачественной власти, но также важнейшим компонентом силы и богатства7.

Знание и информация

Знание стало могущественной силой не само по себе, а конвертируясь в информацию. Оценивая эти процессы и тенденции, многие исследователи убеждены в том, что постепенно власть в обществе переходит в руки тех, кто создает, обрабатывает и контролирует знания и информацию. Как не без оснований указывал американский политолог Дж.Барбер, те, кто рисует мифы и образы современного мира, «осуществляют власть, которая представляет собой не что иное, как власть определять направление развития цивилизации»8. Действительно, производители и распространители информации, превращаясь в творцов смыслов, мифов, символов, норм и правил игры и поведения широчайших масс населения в масштабах всей ойкумены, становятся реальными носителями экономической и политической власти. В этом смысле можно утверждать, что знаменитую формулу Ф.Бэкона «Знание - сила» можно перефразировать так: «Информация - сила и власть».

Такие трансформации приобретают всевозрастающую значимость и актуальность на фоне глобальной информационно-культурной и информационно-идеологической экспансии Запада. Наибольшую активность в этом направлении проявляют США, которые, претендуя на статус непререкаемого лидера современного мира, стремятся установить свое господствующее положение на мировом информационном пространстве, да и не только.

Как отмечал бывший сотрудник администрации Б.Клинтона Д.Роткопф, «в эпоху информационных технологий главной задачей внешней политики Соединенных Штатов должна стать победа на рынке мировых информационных потоков. США должны добиться доминирования, подобного тому, которым когда-то обладала Великобритания на море». По его словам, «чтобы, в случае распространения в мире одного языка, им стал именно английский; в случае распространения общих норм в сфере телекоммуникаций и безопасности, эти нормы были бы обязательно американскими; в случае использования в процессе объединения различных социальных групп телевидения, радио и музыки, ведущую роль играли бы именно американские СМИ; а в случае выработки общих ценностей, была принята такая система, в которой бы американцы узнавали себя». И в такой политике Роткопф усматривал благо не только для самой Америки, но и всего остального мира. «То, что хорошо для Соединенных Штатов Америки, - утверждал он, - хорошо для всего человечества!»9

В тех же самых «гибридных войнах» огромное значение приобретают вопросы их идеологического или информационно-идеологического обоснования. Еще американские неоконсерваторы первой волны 1980-х годов, такие как И.Кристол, Н.Подгорец, Д.Мойнихен, Дж.Киркпатрик и др., дистанцировавшись от традиционных консерваторов, отрицавших необходимость в каких бы то ни было идеологических конструкциях, выступили за реидеологизацию политики, за идеологическое перевооружение внешнеполитической стратегии США. Как бы по-своему перефразируя вышеприведенный тезис А.Грамши, они заявили, что для завоевания власти и влияния в мировом сообществе, тем более для завоевания и удержания лидирующих позиций или гегемонии в мире, необходимо обеспечить себе идеологическую, идеолого-информационную гегемонию. Устами И.Кристола они заявили, что «неидеологическая политика - это безоружная политика»10.

Очевидно, что в качестве главной цели ставится ни много ни мало изменение самого менталитета, ментальной или парадигмальной основы жизнеустройства всего незападного мира. Вместе с культурой, идеями, идеологией экспортируются и навязываются другим народам не только развлечения, но и ценности, установки, стереотипы, образы и философия жизни.

К примеру, оправдывая участие Великобритании в агрессии против суверенного Ирака, Т.Блэр, будучи премьер-министром, в частности, утверждал, что в этой войне речь идет «не просто о безопасности и военной тактике. Это битва ценностей, которую можно выиграть в результате победы терпимости и свободы. Афганистан и Ирак являются необходимыми начальными пунктами этой битвы». Однако успех там нужно сочетать со смелым и последовательным продвижением глобальных ценностей под руководством Вашингтона. Поэтому, заявлял Блэр, объявив войну против терроризма, Запад избрал полем битвы не безопасность, а ценности, поскольку невозможно победить фанатичную идеологию, арестовав или уничтожив ее руководителей, необходимо уничтожить ее ценности. «Мы можем победить, доказав, что наши ценности сильнее, лучше, справедливее, чем альтернативные ценности»11. Ключевой смысл таких интервенций состоял не просто в смене режимов, а в изменении ценностных систем, которыми руководствуются соответствующие страны. «Если мы хотим защищать наш образ жизни, то нет альтернативы, кроме как бороться за него. Это означает отстаивать наши ценности не просто в наших странах, но и по всему миру», - заключил он12.

Данная установка приняла фундаменталистскую окраску у нынешних американских неоконсерваторов, которых, в отличие от их предшественников 1980-х годов, принято называть неоконами. Выступая в качестве главных разработчиков идеологического обоснования внешнеполитического курса администрации Дж.Буша-мл., они взяли на себя задачу идеологического обоснования политики экспорта демократической революции и прав человека по всему миру в целях изменении менталитета и ценностей тех стран, которые рассматриваются в качестве объекта такого экспорта.

С учетом событий и процессов, которые связаны с реализацией стратегии экспорта демократической революции, в «гибридных войнах» не обходится без угроз применения или фактического применения «жесткой силы». Нельзя забывать тот очевидный факт, что во все времена верх одерживали идеи, которые подкреплялись силой, побеждали вооруженные пророки, которые были способны привлечь силу для реализации своих идей. В современных условиях реальная «жесткая сила» не потеряла свое значение в качестве ключевого ресурса государства, обеспечивающего его геополитический статус и влияние в мире. Более того, в складывающихся в последние десятилетия условиях фактор «жесткой силы» в новых формах и проявлениях приобретает растущую значимость.

Своего рода органический симбиоз «мягкой» и «жесткой силы» сложился в стратегии экспорта демократической революции, проявлениями которой стала серия войн, развязанных странами Запада во главе с США на Ближнем Востоке и в Северной Африке, а также «арабская весна» и «цветные революции» на постсоветском пространстве. Зачастую под флером разного рода «цветных революций» и «майданов» осуществляются хорошо подготовленные и так же хорошо финансируемые государственные перевороты. Примеры: «революция роз» в Грузии и «оранжевая революция» на Украине в 2004 году, Евромайдан зимой 2013/2014 года опять жена Украине, результатом которого стал государственный переворот, фактически инспирированный и поддержанный западными странами. И как бы он ни мимикрировал под рассуждения о народной революции, реализации воли народа, его можно рассматривать как часть «гибридной войны» против реального или выдуманного противника.

Войны, развязанные Западом, «арабская весна», «цветные революции» до неузнаваемости изменили геополитическую картину обоих регионов, а также части Восточной Европы и Южного Кавказа. Если допустить, что в качестве главной их цели рассматривалось насаждение в различных странах и регионах демократии западного образца, то их итоги следует оценить как провал с катастрофическими последствиями. Если же предположить, что в качестве главной цели виделось распространение хаоса, то они, несомненно, достигли «успеха». Действительно, в большинстве случаев страны, которые становились объектами экспериментов по экспорту демократической революции, оказывались ареной хаоса, перманентных кровавых конфликтов и войн. Впрочем, это вполне закономерно, поскольку, как говорил в свое время великий корсиканец, хорошо знавший толк в таких делах, «штыки могут все, на них нельзя только сидеть».

Оценивая эти реалии, неслучайно многие известные представители американского политического и интеллектуального истеблишмента называли Дж.Буша-мл. и некоторых ведущих членов его администрации революционерами, а их политику революционной. Один из патриархов мировой дипломатии Г.Киссинджер по этому поводу писал: «Мне кажется, что неоконсерваторы очень сильно сродни троцкистам»13. А другие американские политологи - Д.Саймс и Р.Элсуорт отметили, что акции США в Афганистане и Ираке основаны на «неотроцкистской вере в перманентную революцию (пусть даже демократическую, а не пролетарскую)»14.

Хотя такие оценки нельзя принимать буквалистски, они вовсе не являются безосновательной критикой противников администрации Буша. Во многих своих аспектах ее внешнеполитическая стратегия действительно содержала в себе элементы троцкистской теории перманентной революции, распространения и навязывания все новым народам ценностей и установок своеобразно толкуемого либерализма. Важно отметить, что и нынешняя администрация США вовсе не отказалась от ряда положений этой теории.

Террористическое измерение «гибридной войны»

По-видимому, в этом русле следует рассматривать также некоторые ответвления терроризма, которые обосновываются лозунгами экспорта исламской революции. В обоснование такой оценки можно привести тот очевидный факт, что во многом всплеск терроризма и его расползание с внутристранового уровня на международный теснейшим образом связаны с нарастанием культурно-информационно-идеологической экспансии Запада, которая постепенно поддерживалась наращиванием военно-силовых методов и средств убеждения народов Большого Ближнего Востока в безальтернативности западных ценностей, философии и образа жизни.

Уже в период двухполюсного миропорядка с благословения и при поддержке двух сверхдержав сформировался своеобразный параллельный анонимный субъект мировой политики, способный оказывать существенное влияние на магистральные тенденции геополитического развития современного мира. Сила и опасность этого своеобразного агрессивного «мирового подполья» в ипостасях разного рода субнациональных, национальных и наднациональных террористических, криминальных и иных группировок и организаций состоит в том, что оно не признает установившиеся на государственном и межгосударственном уровнях общепринятые морально-этические и правовые нормы и ограничения.

Трудность анализа и поиска правильной оценки терроризма осложняется тем, что до сих пор еще нет сколько-нибудь четкого его определения как общественно-политического феномена, его сущностных характеристик, границ, составляющих, юридически-правового статуса и т. д. Существуют сотни определений этого явления, а литература, посвященная ему, исчисляется тысячами публикаций. Впрочем, эта тема вдоль и поперек освещена в отечественной и зарубежной литературе. Здесь считаю уместным подчеркнуть, что современный терроризм по своим целям, методам и средствам осуществления представляет собой в некотором роде одно из проявлений асимметричного ответа на агрессивное наступление западных социокультурных, политико-культурных, демократических ценностей и принципов, самого западного образа жизни.

Возможно, это разновидность феномена, который в научной литературе получил название «малая война». Как отмечал германский исследователь М.Гох, «малая война» по определению не знает границ, все средства пускаются в ход и с характерной для нее брутальностью. Она приобретает черты, сближающие ее с феноменом тотальной войны: в качестве врага рассматривается весь совокупный противник, который становится объектом боевых действий, а не только его вооруженные силы15.

На этом фоне летом 2014 года на геополитическую авансцену Большого Ближнего Востока и Северной Африки выступил беспрецедентный в современной истории феномен под названием «ИГИЛ» - «Исламское государство Ирака и Леванта»* (*Следует отметить, что о формировании этого квазигосударственного образования первоначально было заявлено в октябре 2006 г. в Ираке под названием «Исламское государство Ирака» (ИГИ). В его создании главную роль сыграла «Аль-Каида» в Ираке. В 2011 г. с началом вооруженного противостояния в Сирии при содействии «Аль-Каиды» была сформирована антиправительственная террористическая группировка «Джабхат ан-Нусра». В апреле 2013 г. «Исламское государство» и «Джабхат ан-Нусра» объединились в единую джихадистскую организацию, которая получила название «Исламское государство Ирака и Леванта». Однако уже в ноябре 2013 г. между ИГИЛ и «Аль-Каидой» произошел раскол по ряду вопросов, в основе которого, как считают, лежали личные амбиции их лидеров.). В августе 2014 года ИГИЛ провозгласило создание Исламского халифата на довольно значительной части территории Сирии и Ирака, сохранив название «Исламское государство Ирака и Леванта». Постепенно его главари предпринимают усилия распространить свое влияние на другие страны - Ливию, Йемен, Саудовскую Аравию, Индонезию, Афганистан и др.

Качественное отличие ИГИЛ от традиционных радикальных и террористических группировок состоит в том, что оно имеет территориальную базу. В общем, руководители, участники и сторонники ИГИЛ представляют собой ту часть террористского сообщества, которая вышла из подполья и открыто, нагло и агрессивно заявила о себе и своих мотивах и приоритетах всему миру в качестве государства, основанного на идеологии террора. Разумеется, здесь речь в действительности идет о квазигосударстве, которое его главари пытаются превратить в реальное государство с соответствующими атрибутами, институтами, принципами и органами управления.

Об этом свидетельствует документ под названием «Принципы управления ИГ», ставший достоянием средств массовой информации. По информации английской газеты «Гардиан», документ представляет собой сборник своеобразных законов о международной политике, внешней и внутренней пропаганде, контроле над нефтью, газом и другими сферами экономики «халифата»16.

Очевидно, что, в каких бы обличьях они ни выступали, тем не менее продемонстрировали свою способность воспользоваться достижениями современной техногенной цивилизации, умение быстро и эффективно ими овладевать и интеллектуально переигрывать обладающие гигантскими возможностями спецслужбы великих держав. Они соединили самые современные технологии уничтожения с фундаментализмом и фанатизмом, будь то исламским, светским или каким-либо иным. «Исламское государство», используя особые методы и приемы пропаганды своих идей и целей, мобилизации сторонников с помощью электронных средств массовой информации и социальных сетей, стремится осуществить собственную стратегию экспорта исламской революции с террористической начинкой.

Из всего изложенного можно сделать вывод, что новый миропорядок выстраивается не в атмосфере воодушевления от всемирного торжества демократии, а в условиях неустойчивости и неопределенности, новых форм конфликтов, войн, террора, которые пришли в современный мир на крыльях науки, новейших технологий и прогресса. В этом смысле как бы подтверждается прогноз У.Черчилля, который говорил, что каменный век может вернуться к нам на сияющих крыльях науки. В обозримой перспективе мир отнюдь не трансформируется в некий единый универсум, характеризующийся господством мира и согласия между народами, он останется сообществом множества конкурирующих и взаимодействующих, конфликтующих и сотрудничающих друг с другом государств и народов, стран, культур, конфессий, союзов, коалиций и т. д.

 

 1См., напр.: Mueller J. Retreat from Doomsday: The obsolescence of major war. NY, 1989.

 2Boniface Р. The Proliferation of States // The Washington Quarterly. Spring 1998. Vol. 2. №3. P. 110.

 3Об этом подробнее: Гаджиев К.С. Геополитические горизонты России: Контуры нового миропорядка. 2-е переработанное и дополненное издание. М., 2011.

 4См.: Полунин А. НАТО: курс на гибридную войну. Что дает альянсу новая стратегия борьбы с Россией? // Свободная пресса // http://svpressa.ru/politic/article/137300/

 5Най Дж. «Мягкая» сила и американо-европейские отношения // Свободная мысль. 2004.12 сентября; Nye J., Jr. Soft power // Foreign Policy. №80. 1990. Autumn. Р. 167.

 6Тоффлер Э. Метаморфозы власти. Знание, богатство и сила на пороге XXI века. М., 2002. С. 40.

 7Там же.

 8Barber J. The Puls of politics: electing presidents in the media age. NY, London, 1980. Р. 3.

 9Rothkopf D. In Praise of Cultural Imperialism // Foreign policy. 1997. Summer. №107. Р. 40.

10Commentary. February 1984. p. 45.

11Blair Т. A Battle for global values // Foreign affairs. 2007. January/February // http://www.feelingeurope.eu/Pages/A%20battle%20for%20global%20values.html

12Ibid.

13The Times. 2004. 19 October.

14Саймс Д., Элсуорт Р. Мораль американского реализма // Россия в глобальной политике. №1. 2005. Январь-февраль. С. 96.

15Hoch М. Krieg und Politik im 21. Jahrhundert // Aus Politik und Zeitgeschichte. Beilage zur Wochenzeitung Das Parlament, 2001. 11 Mai. S. 19.

16У ИГИЛ обнаружились «Принципы управления» // http://vz.ru/world/2015/12/7/782398.html