ENGLISHНАПИСАТЬ В ПАМЯТЬ ОБ ОТЦЕ мне предложил главный редактор журнала "Международная жизнь" в связи с исполняющимся 40-летием больницы МИД РФ (СССР), которую возводил, а потом долгие годы возглавлял Кеняйкин Федор Иванович. Я благодарен редакции журнала за внимание к памяти скромного человека, который смог отметить себя не должностью, а душевными качествами, проявлявшимися не только по отношению к близким, но в силу врачебной профессии и главное характера - в отношении всех, кто окружал его по жизни. Это предложение было сделано накануне Дня Победы, к которой отец был причастен, как и многие его сверстники, уже ушедшие или уходящие из этой жизни, но навсегда остающиеся в памяти сменяющих поколений.
Думая об отце, замечаю, что рядом с ним в моей памяти всегда возникают яркие и почему-то избавленные от недостатков образы людей, которых я иногда встречал, но чаще никогда не видел, и о которых знаю лишь со слов отца. Получается так, что, несмотря на трудные времена, сквозь которые он прошел, вокруг него оказывались сплошь положительные герои. Или, может быть, отец был до такой степени наивен и прост, что не замечал пороков и предательств, которые неизбежно сопровождают человека в любой жизни, в том числе и нашей, советской? А именно представителем советской эпохи он и являлся.
К МОМЕНТУ НАЗНАЧЕНИЯ ГЛАВНЫМ ВРАЧОМ будущей больницы в 1966 году (а тогда был обустроен лишь котлован и завершен нулевой цикл строения) отец уже заканчивал свою первую трудовую жизнь военврача и выходил на пенсию в возрасте 50 лет. Он прошел фронт, работал с космонавтами и летчиками-испытателями и мог бы еще продолжать служить, но было решено закончить военную карьеру. По тем временам пенсия фронтовика-подполковника была вполне приличной и позволяла спокойно смотреть в будущее, рассчитывая на "счастливую старость", о чем в шутку говорил и мой отец. К тому же он начал работать в поликлинике в подмосковном военном гарнизоне "Чкаловский" в качестве врача-невропатолога.
Несмотря на военную карьеру, отец был преимущественно "врачом-лечебником", чем явно дорожил. Поэтому как к лечащему врачу пациенты охотно обращались к нему и в его гражданской ипостаси. К тому же, насколько я теперь понимаю, отец был неплохим психологом и буквально после первых минут общения постигал, к какой категории следует отнести больного. То ли к той, которая весьма серьезно воспринимает свой недуг и от врача требует такой же серьезности, а если ее не находит, то очень на то обижается. То ли к другой, которая, наоборот, ищет у доктора подтверждения того, что болезнь несерьезна, и поэтому склонна воспринять шутку и легкий тон общения. Конечно, и в том и другом случае от него требовался профессионализм, который позволял бы рассмотреть на этом психологическом фоне истинный характер и причины болезни и принять правильное решение. Не будучи специалистом, не могу высказываться по поводу того, насколько правильные медицинские решения принимал мой отец. Но по некоторым косвенным признакам сужу, что раз люди относились к нему (а не к его будущей должности) с уважением, значит, лечащим врачом он был неплохим.
И вот однажды отца пригласили в Щелковский райком партии и сказали, что в Министерстве иностранных дел СССР создается ведомственная больница и в райкоме "имеется мнение" предложить кандидатуру Ф.И.Кеняйкина на должность главврача. Предупредили: будет конкурс и рекомендация райкома - еще не факт, что решение состоится в его пользу. Но интересы МИД и райкома совпали в том, чтобы на этой должности был человек, который, имея опыт лечебной и лечебно-административной работы, ориентировался бы в хозяйственной и кадровой специфике района, где будет находиться больница, с тем чтобы прежде всего завершить строительство объекта и обеспечить начало его эксплуатации. Ну а дальше, как было сказано, - посмотрим. Отца это предложение заинтересовало. Не по материальным соображениям, а, скорее, по мотивам морального и престижного порядка.
Состоялась довольно скорая процедура собеседований в МИД, которая завершилась приемом у заместителя министра Александра Леонидовича Орлова. Отцу было сказано, что из четырех рассматриваемых кандидатов МИД СССР останавливает свой выбор на его кандидатуре. Сделано это было не без некоторой торжественности, для того чтобы подчеркнуть важность участка, на котором от нового назначенца ожидалась максимальная отдача сил. Но это был уже мой вывод, к которому я пришел, приобретя навык работы в министерстве и поняв некоторые приемы кадровой работы. Впечатления же отца от первых контактов с представителями МИД, оставшиеся в моей памяти, можно охарактеризовать как "солидность людей и учреждения" в целом. Почему-то запомнилась такая деталь, на которую обратил внимание отец, как отсутствие табличек на дверях кабинетов. Он воспринимал это или как проявление такта, или как необходимость соблюдения секретности. Но скорее, это понималось им как скромность.
С января 1966 года для отца начался совершенно новый период жизни. И эта вторая трудовая жизнь продолжалась до октября 1984 года. Ему на первых порах пришлось заниматься тем, к чему раньше он не имел никакого отношения, - стройкой, подрядами, поисками материалов, выбором и заказами медицинской аппаратуры. Большую помощь ему в это время и в последующем оказали хозяйственные и административные работники Щелковского района Московской области. Одним из них был Иван Иванович Сергеев, который сейчас возглавляет УПДК (Управление по обслуживанию дипломатического корпуса), но который тогда, в молодые годы, был на административно-хозяйственной работе в районе. О нем, как помню, отец всегда говорил с уважением и симпатией, несмотря на разницу в возрасте.
Главным куратором и наставником отца был управделами МИД Борис Ипатьевич Дучков, фигура в МИД весьма весомая и влиятельная. Не всегда отец слышал от него лишь комплименты в свой адрес. Случались и нарекания, по большей части, вероятно, справедливые. Но, переживая, отец не допускал каких-то негативных или резких высказываний в его адрес. Вообще, категоричность суждений не была свойством его характера. К Борису Ипатьевичу он относился почтительно. Но подобострастия он никогда и ни к кому не проявлял. Борис Ипатьевич, видимо, понимал, что отец и по своим свойствам характера, и по деловым качествам соответствовал в целом тому, что требовалось от руководителя мидовской больницы, поэтому и держал его в должности долгие годы. А ведь претендентов (особенно претенденток) возглавить учреждение, после того как оно начало нормально функционировать, было немало.
С особым вниманием относились к подбору медицинских кадров для больницы. Нужны были прежде всего хорошие специалисты. Важно было также, чтобы они имели местную прописку (возможности привлечения кадров со стороны были ограничены, хотя и имелись). Высокие требования предъявлялись к женскому персоналу. Не знаю, в какой степени это было директивой сверху, а в какой - личной инициативой отца (думаю, и то и другое), но, во всяком случае, женский медперсонал тогда отличался компетентностью и красотой. А для дела выздоровления это имеет значение.
Из мужской части врачебного персонала запомнились хирург Алексей Васильевич Смирнов и невропатолог Герман Сергеевич Лобовкин. Помню, с каким пиететом и даже восторгом папа рассказывал об их профессиональных и человеческих достоинствах. Это были люди, которые, по мнению отца, воплощали в себе все, чем должны обладать настоящие врачи. Они и внешне, каждый со своей индивидуальностью, были как бы иллюстрациями к образу доброго доктора Айболита - спокойными, корректными, подчеркнуто вежливыми и внимательными. И это при том, что оба прошли суровую войну, где вышеназванные качества, казалось бы, не должны быть главными. Удивительная все-таки область - военная медицина, где боевой офицер и добрый доктор соединяются в одном лице. Когда мне лично нужна была непростая хирургическая операция после травмы, отец без колебания попросил провести ее Алексея Васильевича.
Среди женской части коллектива врачей отец особо выделял своего заместителя по лечебной работе Нину Сергеевну Дмитриеву, заведующую терапевтическим отделением Любовь Захаровну Стежку, заведующую неврологическим отделением Эсфирь Борисовну Перельштейн. Они в полной мере соответствовали тем требованиям, о которых было сказано выше. Например, достаточно было просто увидеть входящую в палату красавицу Любовь Захаровну, чтобы у больного сразу же появлялось желание стать совершенно здоровым. Отец гордился тем, что в его учреждении работают такие прекрасные во всех отношениях люди. Свое человеческое отношение к персоналу отец проявлял и в довольно острых ситуациях, которые по тем временам были небезопасны для карьеры. Помню разговор с ним по поводу Эсфири Борисовны, которая подала заявление на выезд в Израиль. Отец сказал, что не видит причин, чтобы не поблагодарить ее за работу и не проводить достойно в новую жизнь. Это он, собственно, и сделал в своем коллективе, тепло и неформально. То, что данный случай не повлек за собой партвыводов, во многом объясняю позицией секретаря парткома МИД Виктора Федоровича Стукалина. К нему отец всегда относился с подчеркнутым уважением.
Многие сотрудники МИД имели возможность сложить свое мнение о том, что представляла собой больница в те годы. Конечно, ее не сравнишь с тем громадным лечебным комплексом, который вырос на ее месте сейчас. И в этом большая заслуга нынешнего коллектива, возглавляемого главврачом Виктором Викторовичем Лошкаревым. Но в те времена больница имела всего два небольших корпуса и несколько подсобных строений. Обстановка в ней была весьма уютная. И этот уют манил к себе многих. Частым и любимым пациентом в больнице был популярный в МИД и за пределами Смоленской площади "Михстеп", Михаил Степанович Капица, тогда заведующий I ДВО (Первым дальневосточным отделом), а в последующем - заместитель министра иностранных дел.
Обращались к отцу за помощью, как бы инкогнито, и космонавты. Георгий Тимофеевич Береговой, например, готовясь к очередному космическому полету, избегал своих врачей, когда его беспокоили раны, полученные в годы войны, или травмы в результате катапультирования при испытательных полетах. Поэтому, не афишируя своих "болячек" перед врачами из отряда космонавтов, чтобы не быть "списанным" с летной работы, он обращался в больницу МИД. Пациентом больницы был Павел Романович Попович, а также другие космонавты и летчики, с которыми отца связала его предшествующая военная служба и фронтовая судьба.
КОГДА НАЧАЛАСЬ ВОИНА, отцу было 25 лет. Он учился в Ленинграде в Военно-медицинской академии, куда поступил в 1938 году. Его воспоминания об учебе носили в основном характер юмористических зарисовок, как, впрочем, и большинство эпизодов жизни, включая военную. Из его ленинградского периода в моей памяти остались только смешные истории из военно-студенческой жизни.
Ничего драматического и тем более героического в своей жизни отец не находил. Предпочитал над собою подсмеиваться и в товарищах тоже ценил чувство юмора. Хотя беглого взгляда на его фронтовую биографию достаточно, чтобы понять, что ему лично приходилось быть под пулями, выносить раненых с поля боя.
После начала войны он был направлен на Волховский фронт. Там с апреля 1942 года он служил командиром санвзвода 466-го отдельного медсанбата, командиром санроты 1258-го стрелкового полка. В январе 1944 года он стал начальником медслужбы 24-й отдельной Гвардейской стрелковой бригады, уже на Ленинградском фронте. Как-то мельком он показал на своем теле следы двух ранений (в голову и в ногу). Но это было однажды, и больше к этому он никогда не возвращался. Героями он считал других. Восхищался отчаянной храбростью своего младшего брата, Кеняйкина Николая Ивановича. Тот во фронтовой разведке, охотясь за "языками", прошел все три войны, от финской до японской, заработал 17 ранений. Но по причине слабой воинской дисциплины и своенравности характера был забракован, когда начальство представило его к званию Героя Советского Союза.
Войну отец заканчивал с авиаторами. С ноября 1944 года он был старшим врачом 138-го бомбардировочного авиаполка Авиации дальнего действия, а с апреля 1945 года - старшим врачом 52-го бомбардировочного авиаполка 18-й воздушной армии.
После войны, дважды пройдя через курсы повышения квалификации врачей в Саратове и Ленинграде, отец был назначен начальником неврологического отделения военного госпиталя Государственного Краснознаменного Научно-испытательного института ВВС. Из того времени у меня осталось воспоминание о том, как отец защитил начальника госпиталя Коридзе. Темпераментному грузину, видимо небезосновательно, вменялось в вину, а не в достоинство повышенное внимание к женскому медперсоналу своего госпиталя. Было подготовлено партийное собрание, и на фоне первого развенчания культа личности все как-то осмелели и стали дружно нападать на своего начальника. Отец встал на защиту, выделив его профессиональное мастерство. Коридзе, по словам отца, был классным хирургом, прошел войну. Операцию аппендицита он, например, мог провести за пять-семь минут без ущерба для качества. Ну а что касается главного вопроса повестки дня партсобрания, отец сказал, что любовь к ближнему - не самый большой порок человека, включая мужчину. Коридзе отделался выговором и после собрания, подойдя к отцу, с акцентом сказал: "Федя, мы не были особыми друзьями. Но ты меня спас, и я для тебя брат навсегда". (Особое отношение к грузинам и осетинам храню, занимаясь ныне урегулированием грузино-осетинского конфликта.)
А как сам отец относился к "женскому вопросу" в своей работе? Он попал в плотное "женское кольцо" еще на фронте, когда ему было 26 лет. В его подчинении, особенно на Ленинградском фронте, было около 300 человек, из которых большая часть женщины, причем молодые. Это обстоятельство в последующем по-своему поминала ему его жена и моя мать Нина Дмитриевна. Вообще, мама на протяжении всей жизни внимательно "присматривала" за женским окружением, в котором по долгу службы находился мой отец. Ее, конечно, настораживало, что женщины относились к нему с симпатией. Полагаю, что отец не был святым (хотя на эту тему мы с ним никогда не откровенничали), но к своим женщинам, а своими были все, кто работал в его медучреждениях, он относился, как к сестрам, видел их проблемы, пытался помочь: кому жильем, кому устройством ребенка в детсад или институт. Да мало ли проблем в жизни женщин? Действительно, до сих пор на его могилу, хотя все реже, кто-то приносит цветы. И эти "кто-то", я думаю, женщины, теперь уже глубокие бабушки, ведь большинство мужчин, его сверстников и друзей, уже отошли в мир иной.
Одним из ветеранов и друзей отца остается Борис Степанович Дементеев, фронтовик, заслуженный летчик-испытатель. Несмотря на свои 80 с лишком лет, этот почти двухметровый исполин, с трудом вмещавшийся в кабину истребителя, и сейчас остается примером мужской доблести и геройства. К "небесному воинству" отец всегда относился с особой любовью, почти как к ангелам. Да и они отвечали ему взаимностью. Из объяснений Бориса Степановича я понял почему.
Профессия врача требует особого такта в отношении летного состава. Например, иной молодой врач стремится показать свои медицинские познания, чрезмерно заботясь о здоровье, например: "Что-то у вас сегодня давление барахлит". И не допускает к полетам. Вроде бы все правильно и гуманно. А бедолага - ангел, просто не смог накануне соблюсти предполетный режим. Не все же боевые летчики монахи. Если история повторяется, то начинается психологическая боязнь аппарата для измерения кровяного давления. И оно "скачет". А там уж недалеко и до списания с летной работы. А это для настоящего летчика вопрос жизни или смерти. Борис Степанович говорит, что отец в подобных ситуациях поступал мудро, закрывал глаза на такого рода отклонения, брал на себя ответственность за безопасный исход полета. Это, возможно, один из примеров тактичного отношения врача, который руководствуется принципом "Не навреди". Однако "сухой закон" они все-таки нарушали, иногда вместе, особенно когда оба вышли на пенсию.
Важной характеристикой отца считаю его отношение к моим товарищам и друзьям. Ни разу ни о ком из них он не высказался критически. В каждом видел положительные стороны, достойные подражания. Один мой "друг-покровитель" с живописной фамилией Женя Гнилозуб, сыгравший поворотную роль в моей судьбе, воспринимался им прямо по-отцовски. Поясню, что в бытность суворовцем и в период увлечения боксом я в ходе спарринга получил от Жени, значительно превосходившего меня в весовой категории, тяжелый нокаут. Из-за развившейся гипертонии я не мог рассчитывать уже не только на авиационную карьеру, к которой готовился, но и на продолжение службы в армии вообще. Вследствие этого я вынужден был избрать гражданскую стезю, поступив в Институт восточных языков при МГУ. (Моим сокурсником был нынешний популярный политик, лидер ЛДПР В.В.Жириновский.) Затем - МИД СССР. Так вот, в одной из бесед с отцом Женя сказал: "Дядя Федя, ну отслужил бы Валерий в армии, вышел бы на пенсию! А сейчас он в строю!" И, подняв свой увесистый кулак, добавил: "Я этой рукой делаю Чрезвычайных и Полномочных Послов!"
Чувство юмора отец весьма ценил в моих друзьях. С особым нетерпением он ждал встреч с Леонидом Драчевским, человеком остроумным и талантливым. Здесь у них была какая-то родственность характеров. Леонид Вадимович был в свое время великолепным спортсменом, тренером олимпийской команды по гребле. Был приглашен в МИД, где занимал пост заместителя министра, а затем и сам стал министром, возглавив Министерство по делам СНГ. И оба запоминали (а отец записывал) остроумные высказывания.
Завершая и перечитывая то, что написал, испытываю неловкость: вправе ли я рассказывать о человеке, который в системе МИД играл далеко не определяющую, скорее вспомогательную роль? Да и сам он, зная о написанном, вряд ли одобрил бы сказанное, видя за собой груз грехов, оставшихся за рамками этой статьи.
В МИД есть интересные и более значимые фигуры, которые по-настоящему определяли лицо внешней политики и дипломатии Советского Союза. И не надо стесняться, что кто-то из них были нашими отцами и дедами. Они заслуживают доброй памяти, живых воспоминаний о наших "предках" (а именно так мы называли своих родителей в 1970-1980-х годах).
