Либеральная Европа и кризис идентичности

Известный польский публицист Стефан Киселевский в 1946 г. в статье «О вечном польском конфликте» затронул тонкий вопрос о внутреннем конфликте, раздирающим польское общество, а именно: несоответствие установок народной психики окружающим реалиям. Польша «сдавлена» двумя мощными соседями – Германией и Россией (Украина не в счёт), пространство её политического манёвра ограничено, но психологически Польша выходит за свои границы. Психология поляков – это «психология на вырост», осознание своей цивилизационной миссии, влекущей польское воображение далеко за восточные рубежи родины. Польская психика отказывается воспринимать Западную Украину и Западную Белоруссию, которые веками находились в составе Речи Посполитой, как чужое и непольское. Это психика, ориентированная на идеальные условия, идеальную (в понимании польских патриотов) Польшу, в то время как поляки живут в реальном времени, в реальной обстановке, далёкой от идеала. Отсюда несоответствие политических поступков польских элит и условий, в которых они на эти поступки решались. По  определению С. Киселевского, польская политика и польская народная психология больше походили на апологетику народного самоубийства, чем на трезвую политику (самоубийственные польские восстания 1830 и 1863 гг., не менее самоубийственное Варшавское восстание 1944 г. и т.д.).

Строки С. Киселевского пришли мне на память в связи с происходящими событиями в Европе. Похоже, психологический «диагноз», вынесенный полвека назад С. Киселевским польскому обществу, можно отнести насчёт всей объединённой Европы, хотя и с некоторыми оговорками и различиями.

Психика среднестатистического европейца оказалась уютно утрамбованной в гедонистическую мораль, которая вдруг начала давать сбои. Европу затапливают эмигрантские волны, и новоприбывшие живут в иной системе психологических координат, где гедонизм не возводится в перл сознания, а, напротив, выступает психоэкономической категорией, которой можно с лёгкостью пожертвовать ради более высоких метафизических идеалов. Для кого–то это идея построения в Европе исламского халифата, для кого-то – сохранение на чужбине традиций своей родины, без радикализма, но с неумолимой неподатливостью.

Психика современного европейца разрывается между желанием жить в непрерываемых удобствах и неге и с необходимостью с твёрдостью отвечать на внешние вызовы. Где много неги, мало твёрдости. Древняя Спарта сошла с исторической сцены, как только погрязла в телесном комфорте. Чрезмерная дань внешним удобствам растворяет воинственность народов, делает их податливыми давлению со стороны других, воспитывает нежелание напрягаться и маниакальную боязнь разрушить привычное течение жизни. Болевой порог западного общества в разы ниже такового у обществ африканских или даже восточно-европейских. Это явно демонстрируется общественной полемикой вокруг допустимого количества жертв со стороны американской, британской, французской армий в Ираке, Афганистане и т.д. Менее всего западного обывателя беспокоила бесконтактная война в Югославии, когда жертв среди военнослужащих НАТО практически не было.

Европа желает сохранить за собой былой политический авторитет, но стремительно теряет его на пути к прогрессу, да и сама идея прогресса давно ставится интеллектуалами под сомнение. Привычные  для европейца общественные институты начинают давать сбои, прибежища от тревожных дум не найти даже в церкви, которая в светской Европе превратилась в придаток светской государственности. Церковь не только заставили отойти со своей метафизичностью в сторону, но и заставили принять в себя изрядную долю светскости. Церковь стала менее религиозной, и более секулярной, хотя церковь, как религиозно-общественный институт, должна быть начисто лишена секулярного измерения.

Обращает на себя внимание динамика психологического размягчения европейского общества. Путь к более утончённой и изощрённой цивилизационной модели, а Европа движется как раз по такому пути, предполагает утончённость путников, о чём размышлял ещё Ф. Ницше. Приговор великого философа европейскому обществу был неутешителен: дальнейшее лишение мужественности, нисхождение по шкале стойкости в далеко вниз. Это мы и наблюдаем сегодня. Европейцы становятся менее тверды морально, менее выносливы физически, они не готовы к напряжению сил в минуту опасности. То, чем Европа гордилась (впечатляющий экономический разрыв между нею и другими странами), сводит её в могилу. Менее успешные экономически, но морально более устойчивые и энергичные народы грозят растворить в себе европейскую цивилизацию. У европейцев осталось звание миссионеров-цивилизаторов, но не осталось сил, чтобы этому званию соответствовать. Времена идеальной Европы, морально-цивилизационные и географические границы которой совпадали, ушло в прошлое. Теперь эти границы не налагаются друг на друга, и создают психологический диссонанс в европейских душах. На психологическом уровне европеец ощущает себя зачинателем политических мод, авторитетом в сфере культуры и экономики, но в реальности ни европейская культура, ни европейская политика единолично уже не определяют повестку дня. Последнее прибежище утомлённой европейской души – экономика – и та начала давать сбои, а на горизонте всё явственнее маячит тень Китая –  экономического лидера ближайшего будущего.

Кризис европейской идентичности был предуготовлен процессами глобализации. Стираются границы между этносами, Востока и Запада в чистом виде, как писал Рене Генон, уже не существует. В 2002 г. тогда ещё кардинал, а сегодня Папа Римский Франсиско анализу нежелательных последствий глобализации посвятил обширную статью (2). Глобализация стала синонимом секуляризации, и европейская идея, покоящаяся на авторитете церкви и интеллектуальном наследии европейских богословов и философов меркнет на глазах. Максимально глобализироваться означает свести к минимуму связь с традициями предков, оторвавшись от религиозной почвы. Слова Франциска, будущего Пары Римского, о том, что «каждое поколение нуждается в предках и тех, кто ему наследует», в 2002 г. европейцами не были услышаны (2).

Вряд ли Европа найдёт в себе силы повернуть вспять маховик либерализации человеческих душ, запущенный с такой беспечностью несколько веков назад. Внутри самого европейского общества идёт жёсткий идеологический отбор: средневековые европейские авторы с их схоластическим стилем изложения и всё затопляющей теологией уже давно не в почёте. Философам-консерваторам более позднего XIX в. тоже отказано в признании, как и их современным последователям.  Интеллектуальное поле Европы оказалось зачищенным от всего, что не вмещается в узкие горизонты экономоцентричной модели развития. Европеец ищет для себя новые ориентиры, новый фундамент для своей идентичности, но политический (Европа уже давно не политический лидер, а один из них) и персоналистический (у западноевропейских городов уже давно не европейское лицо) ландшафт вокруг него даёт понять, что поиски пока тщетны. И не симптоматично ли, что первой под натиском реалий сгибается Западная Европа, вырвавшаяся дальше всех на пути к либеральному «раю», затопленная эмигрантами и революционно разрушающая здоровые семейные ценности?

1) Stefan Kisielewski, O odwiecznym konflikcie polskim (w 2. rocznicę powstania narodowego), „Tygodnik Warszawski”, 4 sierpnia 1946, nr 31 (38).

2) «El Martín Fierro, según Bergoglio» (www.infobae.com, viernes 08 de noviembre 2013)

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs