Новая мировая система, или мир без гегемона

В 1776 году председательствующий на Филадельфийском конгрессе старейший из отцов - основателей Америки Бенджамин Франклин, перед тем как открыть заседание, на котором была принята историческая Декларация независимости, обратил внимание на изображение яркого солнца на спинке своего кресла. «Это восходящее или заходящее солнце для Америки?» - задал он делегатам риторический вопрос. В свое время история даст на это ответ.

«Ловушка Фукидида»

От того, на какой основе строился мир на Земле - на фундаменте международного равновесия или всевластии очередного гегемона, зависело состояние мировых дел, а нередко и сам ход истории. Сегодня в атлантических кругах на самых различных уровнях стало привычно слышать пропагандистскую мантру, что, мол, отказ Соединенных Штатов от глобального доминирования (вынужденный или добровольный) приведет к катастрофическим последствиям для международных отношений и обернется чуть ли не вселенским хаосом. Авторы таких прогнозов явно путают закат либерального миропорядка, созданного США после Второй мировой войны и легкомысленно приравненного с окончанием войны холодной к «концу истории», с мировым Апокалипсисом.

Между тем история учит, что любой мировой порядок относителен и невечен. Начиная с эпохи античности лучшие умы человечества мечтали об «идеальном» миропорядке, установлении вечного мира на Земле, гармонии отношений между государствами. Но действительность была иной. История миропорядка - это история, написанная кровью больших и малых войн, «борьбой престолов» за господство, бесконечной сменой лидеров, триумфом победителей и трагедией побежденных.

Одним из первых, кто вдохновился темой смены лидеров, был греческий историк V века до нашей эры Фукидид, который исследовал историю Пелопоннесских войн между Афинами и Спартой как неизбежный конфликт между восходящей и слабеющей державами, а говоря сегодняшним языком, между противниками статус-кво и его охранителями. Согласно Фукидиду, «истинным поводом к войне (хотя и самым скрытым), по моему убеждению, был страх лакедемонян перед растущим могуществом Афин, что и вынудило их воевать». С легкой руки американского профессора Грэма Эллисона этот эпический сюжет из античной истории получил современную окраску и стал широко известен под понятием «ловушка Фукидида».

Сама же тема трансформации мирового порядка, падения одних лидеров и возвышения других неизменно с тех пор привлекает своих исследователей. Неслучайно Генри Киссинджер - патриарх американской дипломатии и академической науки, - как бы подводя итог своей долгой политической карьере, отдал должное этой теме и на закате жизни лаконично озаглавил свой фундаментальный труд «Мировой порядок». «Наш век настойчиво, а временами даже отчаянно, - пишет он, - пребывает в поисках концепции мирового порядка»1.

Неужели за столько лет не удалось прийти к какому-то единому мнению на сей счет? При всем многообразии исторических ситуаций и примеров, при всем богатстве исторического опыта нельзя сказать, что сегодня существует разделяемая всеми «волшебная формула» создания идеального миропорядка. Хотя из сопоставления исторических эпох, начиная с «Pax Romana», со всей убедительностью следует, что выбор всегда был достаточно узким и определялся амплитудой между единовластием и равновесием сил. И то и другое, как правило, сопровождалось отчаянной вооруженной борьбой за региональное или мировое господство, передел сфер влияния с последующими передышками в этой борьбе в результате перенапряжения сил и необходимости «залечивания ран».

Эта нескончаемая «игра престолов» приобретала особую остроту и непримиримость, когда облекалась в религиозные, идеологические одежды, когда корыстолюбие и алчность элиты переплетались с фанатизмом толпы. Тридцатилетняя война в Европе в ХVII веке (1618-1648 гг.), внешне выглядевшая как конфликт на религиозной почве, порожденный Реформацией, между протестантскими и католическими государствами, а в действительности бывшей геополитической борьбой за господство между Францией и Священной Римской империей германской нации, унесла жизни четверти населения континента и завершилась знаменитым Вестфальским миром (1648 г.), замирившим Европу на долгие годы впервые на основе «баланса сил», уважения чужого суверенитета и отказа от навязывания друг другу своих религиозных «ценностей» и вмешательства во внутренние дела2.

Из опыта мировой истории со всей определенностью следует, что наиболее шатким и недолговечным оказывался мир, когда его пыталось создать под своей эгидой претендующее на роль гегемона государство, преследующее откровенно грабительские и захватнические цели в отношении соседей и конкурентов. После победы над Карфагеном Римская империя не имела себе равных в дохристианском мире и тем не менее рухнула спустя несколько веков под грузом внутренних противоречий и внешних войн.

Римляне в назидание потомкам впервые обосновали само понятие «мировой порядок». У Виргилия в «Энеиде» римская идея представлена как задача дойти до предела Земли и цивилизовать периферию, чтобы силой распространить мировоззрение Рима. Чем не сегодняшняя идея «демократизации» мира по-американски? Недаром в США в академических кругах традиционно любят проводить параллели между «Pax Romana» и «Pax Americana».

Можно сказать, что уже тогда на заре европейской политической мысли была заложена основополагающая идея исключительности и превосходства одних над другими в процессе миростроительства, получившая дальнейшее развитие в средневековой борьбе с ересью, миссионерской деятельности (прозелитизм), «цивилизаторской миссии» колонизаторов, а уже в наши дни в доктрине гуманитарного вмешательства, «ответственности по защите» и смены режимов средствами «цветных революций».

Особая роль в истории принадлежала революциям и великим социальным потрясениям в становлении нового мирового порядка. Взрыв внутренних противоречий, согласно закону о связи внутренней политики с внешней, кардинально менял внешнюю политику революционного государства и неизбежно затрагивал всю систему международных отношений. Классическим примером была Великая французская революция, сломавшая вестфальский династический европорядок и погрузившая «Европу тронов» в кошмар войны с революционной Францией с последовавшей затем эпохой захватнических наполеоновских войн.

Собственно говоря, европейский порядок тогда и был мировым. Жестокое потрясение его основ заставило монархическую Европу после поражения Наполеона искать спасения в консервативной концепции «легитимизма», исходившей из незыблемости европейского порядка, построенного на основе Священного союза легитимных монархий и «концерта держав», победивших зарвавшегося претендента на роль европейского единовержца.

Великий немецкий провидец Гёте, успевший перейти от восхищения Бонапартом к разочарованию в нем, сумел заглянуть в следующий век, в трагическое будущее немцев, когда оставил такие пророческие строки:

«Будь проклят тот, кого как вал,

гордыня буйства одолеет.

Кто немцем, будучи затеет,

что корсиканец затевал».

Век волкодавов

Европейское равновесие, установленное на Венском конгрессе (1815 г.) державами, победившими Наполеона, оказалось на удивление весьма прочным и помогло сохранить всеобщий мир в Старом Свете почти на 100 лет. Думалось, что ключ к прочному мироустройству был найден и европейцы, пока еще задававшие тон в общемировой политике, вступили в новый век преисполненные оптимизма. Главный урок из прошлого заключался в важности поддержания «баланса сил» и умения вовремя разрешать возникающие противоречия дипломатическими средствами.

Между тем в недрах мировой системы вызревали новые силы, недовольные сложившимся статус-кво. Объединенная Бисмарком Германия, как когда-то Франция Наполеона, сделавшая мощный рывок в развитии, претендовала на роль главной континентальной державы и тем самым вступала в смертельную схватку с «владычицей морей» - Великобританией. Размах накопившихся противоречий впервые приобретал глобальный характер, выходя за пределы Старой Европы и вовлекая в свой водоворот Северную Америку и нового претендента на господство в Азии - императорскую Японию.

ХХ век - «век волкодав», как окрестит его поэт Осип Мандельштам, может быть, самый жестокий и кровавый в истории, до предела обострит борьбу вокруг мироустройства и за лидерство в нем между главными акторами мировой политики. Настигшие австрийского эрцгерцога Фердинанда выстрелы в Сараево положат конец многолетнему европейскому равновесию и возвестят о начале первой глобальной войны за передел мира. К концу войны с победой большевистской революции в России к геополитическим противоречиям воюющих держав добавятся и идеологические, мировоззренческие разногласия между ними. Впервые единый мир окажется расколот не только на воюющие группировки, но и на противостоящие общественные системы. В этих условиях приходить к единому знаменателю при организации мира станет еще труднее.

Это доказала на практике уязвимая система послевоенного мироустройства по итогам Первой мировой войны, получившая название по месту проведения двух международных конференций - Версальско-Вашингтонской. По сути, тогда был приобретен печальный опыт того, как опасно допускать стратегические просчеты при создании послевоенного миропорядка. Сочетание алчности победителей - стран Антанты и примкнувших к ним в конце войны восходящих Соединенных Штатов и их коллективной идеологической непримиримости к новому игроку на мировой арене - Советской России - закладывало семена будущего мирового конфликта.

Именно в отношении межвоенного периода позднее появится условное деление государств - участников мировой политики на «ревизионистов» и охранителей статус-кво, то есть держав блока агрессоров и их противников3.

Раздавленная войной Германия и обиженная державами - победительницами в Версале, погрузившаяся в кошмар послевоенного экономического кризиса и обремененная огромными долгами рано или поздно должна была вступить на путь реванша и сведения счетов с победителями. Вопрос заключался лишь в том, когда политическое безумие, или «гордыня буйства», говоря поэтическим языком, станет государственной политикой.

В свою очередь, Советская Россия, обреченная на «историческое одиночество» и по идеологическим соображениям ставшая государством-изгоем в европейской семье, не могла принять активного участия в создании послевоенного мироустройства. В результате межвоенный период отличался исключительной неустойчивостью и по сложности и напряженности межгосударственных противоречий, пожалуй, не имеет себе равных в международных отношениях ни до, ни после. Во всяком случае, не провозглашенный Лигой Наций принцип «коллективной безопасности» определял устои миропорядка, а старый как мир девиз «каждый за себя», чем не преминули к своей выгоде воспользоваться державы-агрессоры во главе с гитлеровской Германией.

В итоге появился реальный претендент на мировое господство, сумевший покорить почти всю Европу и реализовать программу «нового европейского порядка» в качестве прелюдии к «войне континентов» с Соединенными Штатами. Злой джинн был выпущен на волю, и потребовались сверхусилия и колоссальные жертвы, прежде всего со стороны Советского Союза, а также существенный вклад со стороны других участников антигитлеровской коалиции, прежде чем мир был восстановлен. История вновь с убедительной силой доказала, что любой миропорядок, построенный на власти гегемона, обречен на исчезновение.

Как бы подводя черту целой эпохе, одно хорватское издание признавало: «Интересно, что в последние 200 лет российские напористость и героизм несколько раз спасали европейское равновесие сил. Если бы не было русских, почти с полной уверенностью можно сказать, что Наполеону и Гитлеру удалось бы создать мировые империи»4.

Кому достался послевоенный мир? Как закладывались основы послевоенного мироустройства, получившие закрепление в так называемой Ялтинско-Потсдамской системе? Ее влияние на современный мир сказывается и по сей день, несмотря на все попытки доказать, что время этой системы мироустройства, созданной на межсоюзнических конференциях в Ялте и Потсдаме в 1945 году руководителями СССР, США и Великобритании - Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, якобы прошло вслед за распадом Советского Союза.

Особенно ценным с точки зрения нашего времени являлся опыт согласования своих интересов ключевыми союзниками в войне - СССР и США. Впервые основой послевоенного международного равновесия могла стать кооперация двух основных победителей во Второй мировой войне. Вопрос заключался в том, какого рода будут отношения между ними - построенные на силовом противостоянии с учетом новых вызовов ядерного века или на основе продолжения их единогласия, как и предполагал Устав новой международной организации - ООН.

Для Советского Союза и его руководителей, испытывавших законное чувство гордости великой победой, это означало ограничить свои амбиции в духе послевоенных революционных ожиданий и найти оптимальный баланс интересов с точки зрения укрепления своей безопасности в Европе и на Дальнем Востоке. И прежде всего исходить из приоритетности задач послевоенного восстановления огромной страны, понесшей колоссальные разрушения и потерявшей миллионы человеческих жизней.

Надо сказать, что в целом сталинская внешняя политика, за исключением отдельных тактических ошибок и некоторых беспочвенных амбиций в тот переходный период, отвечала этим объективным требованиям и отличалась умеренностью. В то же время, реалистически мысля, никто не мог ожидать от государства-победителя отказаться от закрепления в свою пользу итогов войны и согласиться с восстановлением простого довоенного статус-кво, к чему стремились всю войну союзники СССР. Но это противоречило всем законам мировой истории и настроениям советского народа, заплатившего непомерную цену за победу.

Упущенные возможности

Из всех воевавших государств, пожалуй, наибольшие перемены произошли во внешней политике Соединенных Штатов. Америка отнюдь не стремилась к сохранению довоенного статус-кво и с точки зрения своих далекоидущих намерений, находясь в лагере антифашистских сил, скорее относилась к числу «ревизионистских» держав. В американской историографии принято считать, что в результате Второй мировой войны США перешли из разряда региональных держав в ранг глобальных. По существу, завершился тот долгий путь, начало которому было положено в 1871 году, когда бывшая английская колония по объему промышленного производства обошла свою метрополию. Однако неуклонно растущая экономическая мощь еще не вела автоматически к политическому и военному влиянию в мире, «где все места были заняты». Оставалось рассчитывать на естественное ослабление основных конкурентов по мере повышения собственных возможностей, прежде всего военных и дипломатических.

Отдадим должное и американским руководителям. В самый ответственный момент, когда у Соединенных Штатов появился реальный шанс стать сверхдержавой, у руля государства встал такой незаурядный политический деятель, каким был Президент Франклин Рузвельт, большой мастер дипломатических маневров и сложных политических комбинаций. В лице Сталина он нашел равного себе по масштабу личности, интеллектуальной силе и умению договариваться партнера. Объективно «Большая тройка» антигитлеровской коалиции по мере приближения конца войны все больше становилась советско-американским предприятием по послевоенному пере-устройству мира.

А что же Великобритания, совсем недавно еще «мастерская мира» и «владычица морей», долгое время не принимавшая всерьез заокеанскую республику? С точки зрения сегодняшнего дня эволюция отношений двух англосаксонских сестер имеет большое поучительное значение. По существу, это был первый случай в истории, когда одна держава без борьбы, добровольно, хотя и стиснув зубы, под давлением обстоятельств уступала другой мировое лидерство. Легко себе представить, как переживал в душе родовой аристократ, наследник герцогов Мальборо премьер-министр Уинстон Черчилль, когда после всех потрясений, выпавших в связи с войной на долю «коварного Альбиона», полушутя-полусерьезно именовал себя «лейтенантом Рузвельта». Но что было делать? Не оправившаяся еще после первой мировой бойни и прямиком, в результате близорукой политики правительства Н.Чемберлена, вступившая во вторую, Англия была банкротом и нуждалась в американской военной и финансовой помощи5.

Если тогда это выглядело как временная рокировка влияния в «благородном семействе», то с годами приобрело новый смысл, как передача власти на олимпе новой восходящей державе мирным путем, хотя и в специфических условиях военного и послевоенного времени. Во всяком случае, английский правящий класс, всегда отличавшийся большой расчетливостью и умением трезво взвешивать свои силы, пришел к выводу, что следовало поступиться властью в обмен на «особые отношения» с Америкой и отдать часть своего суверенитета под внешнее управление во имя выживания и сохранения титула великой державы.

Стоило Рузвельту затронуть вопрос о «свободе» народов колоний как части антифашистской борьбы, как Черчилль тут же приходил в неистовство и настаивал на «неприкосновенности» британской собственности. Впрочем, это уже была агония угасающей державы, проигравшей борьбу за мировое лидерство и вынужденной признать свое поражение. Для нас важно другое: способны ли Соединенные Штаты извлечь уроки из истории и при известных обстоятельствах проявить подобную политическую мудрость и не цепляться за ускользающее от них доминирование в ХХI веке? Правда, это уже другая история, о которой речь пойдет ниже.

А возвращаясь к событиям Второй мировой войны, следует сказать к чести Рузвельта, не дожившего совсем немного до победы над гитлеровской Германией, что его «Великий замысел» на послевоенный период предусматривал продолжение сотрудничества с Советским Союзом, хотя и не без использования дипломатических рычагов, что должно было стать основой послевоенного миропорядка. В отличие от современных американских политиков он с уважением относился к интересам сильного партнера и, будучи опытным игроком в покер, хорошо понимал смысл дипломатической игры по формуле «give and take». На словах убежденный противник раздела мира на сферы влияния, он в то же время соглашался с тем, что Советский Союз, дорого заплативший за победу в войне, имел право на признание интересов своей безопасности как в Европе, так и на Дальнем Востоке, как бы вы это ни называли - сферой влияния или привилегированных интересов.

Президент, скорее всего, считал, что с СССР выгоднее ладить, чем конфликтовать. Из общения со Сталиным у него сложилось впечатление, что советский лидер только в принципиальных вопросах безопасности СССР проявлял твердость и непримиримость, а в остальном был готов соглашаться на далекоидущие уступки перед союзниками. Сохранились свидетельства очевидцев, например, что Рузвельт был удивлен «скромностью» требований Сталина в качестве условия вступления СССР в войну на Дальнем Востоке против Японии, чего активно добивались американские военные6. Не волновала президента и угроза «советской экспансии» или «коммунистического вмешательства» за пределы обозначенных границ. Смешно было рассчитывать на то, что «мавр сделает свое дело», а потом безропотно удалится, чтобы все вернулось на круги своя, к довоенным порядкам. Разве мог рассчитывать на это политик-реалист, каким был Рузвельт?

Судя по многим косвенным признакам, Рузвельт исходил из того, что США по итогам войны приобрели статус глобальной державы, в то время как Советский Союз оставался региональной евро-азиатской державой. При таком геополитическом раскладе между ними становилось возможным перспективное сотрудничество при условии уважения интересов безопасности СССР со стороны Вашингтона, о чем в общих чертах сторонам удалось договориться в Крыму.

Что касается интересов США, то на том этапе они в основном относились к владениям европейских старых колониальных держав и Японии в Азии, особенно в Китае. Известно, что во время войны намечалось определенное тактическое взаимопонимание между Сталиным и Рузвельтом, касающееся деколонизации при гневных протестах со стороны Черчилля. В отношении Европы, пережившей две кровопролитные мировые войны, Рузвельт был пессимист и придерживался той точки зрения, что это был «угасающий континент», время которого прошло. Неслучайно именно в Вашингтоне в Министерстве финансов родился план «расчленения» Германии и ее деиндустриализации и всерьез обсуждались планы вывода американских войск из Европы «через два-три года» после войны.

Можно ли было эти проекты считать серьезными планами передела мира после войны или его нового раздела на сферы влияния между главными победителями? Нам это не суждено знать, так как смерть Рузвельта 12 апреля 1945 года и приход в Белый дом нового президента совсем другого склада ума и своего видения приоритетов спустя некоторое время кардинально изменили курс внешней политики США в крайне неблагоприятную для Кремля сторону. Вместо «мягкой» биполярности на основе кооперации двух великих держав и их коллективной ответственности за судьбы мира мир получил жесткую конфронтацию, вошедшую в историю как холодная война, которая стала выражением всего послевоенного миропорядка на десятилетия вперед.

Рождение гегемона

В наши дни стало модно говорить, что история - это не наука, а политика и наша интерпретация прошлого, мол, определяет наш взгляд в будущее. Существуют ли пересекающиеся исторические параллели? И да и нет. Ясно, что историческая цикличность воспроизводит себя в качественно новых условиях, на другом уровне развития, при более высокой степени взаимозависимости наций, государств и цивилизаций. Но при этом сохраняются и приумножаются противоречия, появляются новые риски, или, как стало принято говорить, «черные лебеди», общемировая тенденция интеграции и глобализации прерывается разобщением и столкновением конкурирующих государств в борьбе за региональное и мировое лидерство. Неслучайно одна немецкая газета метко назвала антидиалектическую концепцию «конца истории» «посланием из сумасшедшего дома».

Удивительно, но, если смотреть в ретроспективе, советско-американская биполярность в ядерный век при всех возникавших в ее ходе опасных ситуациях и даже приближении к грани ядерной катастрофы, как это было в период Карибского кризиса (1962 г.), в целом оказалась достаточно устойчивым вариантом мирового порядка. Лежащий в его основе ядерный паритет двух сверхдержав, или, как говорил Черчилль, «равновесие страха», при всей циничности подобных рассуждений позволил избежать большой термоядерной войны в период острейшего межсистемного противоборства государств с различным общественным строем, когда мировоззренческие противоречия накладывались на геополитические. Лишний раз было доказано, что равновесие сил даже при непрекращающейся гонке вооружений и периферийных конфликтах остается стабилизирующим фактором международных отношений.

Правда, участники и свидетели событий тех лет, не ведая, что их ждет впереди, считали, что хуже и опаснее времени, чем состояние холодной войны, не бывает. Но, как говорится, все познается в сравнении. Неожиданный для всех распад Советского Союза создал новую геополитическую реальность, положив конец холодной войне и порожденной ею биполярности. На какое-то время мир даже погрузился в растерянность и, судя по недавно опубликованным американской стороной архивным документам о переговорах на высшем уровне между Белым домом и Кремлем, пребывал в состоянии эйфории и надеждах (трудно сказать насколько искренних) на всеобщее примирение и наступление новой эры. Но всеобщее заблуждение длилось недолго и быстро сменилось трезвым взглядом на вещи со стороны тех, кто привык рассматривать международные отношения как «игру с нулевой суммой», а мировую политику как средство извлечения прибылей7.

Холодная война была торжественно похоронена, основой американской внешней политики провозглашались триумфализм, либеральный мировой порядок, «вашингтонский консенсус» и глобализация под эгидой США. А за кулисами «глубинного государства» на вооружение была принята «доктрина Вулфовица» (1992 г.), навечно закреплявшая доминирование США в мире и не допускавшая вновь появления равного им по силе нового соперника, каким был СССР. Задним числом уже при Президенте Трампе Америка припишет себе победы в Первой и Второй мировых войнах, а также и победу над коммунизмом.

О «новом мировом порядке» в Вашингтоне стали говорить уже с конца 80-х годов прошлого века по мере саморазоблачения горбачевской перестройки. С подачи американских неоконсерваторов (Ч.Краутхаммера), за миром после окончания холодной войны прочно закрепилось понятие «однополярный». Это означало порядок, построенный на единовластии одной сверхдержавы, о каком-либо равновесии сил можно было смело забыть. Как часто уже бывало в мировой истории, у победителя нашлось немало горячих сторонников, в том числе и в возникших на обломках Советского Союза постсоветских государствах, которые утверждали, что под американским «великодушным» лидерством мир станет куда безопаснее.

Однако уже скоро многим стало ясно, что «великодушный гегемон» на деле оказывался себялюбивым и неуправляемым. Старая истина - «власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно», применимая как к внутренней, так и внешней политике, подтверждалась и в новых условиях однополярного мира. Если еще в начале следования по этому пути США проявляли, особенно при администрации Президента Клинтона, известную сдержанность и стремление полагаться на «мягкую силу», то по мере американского доминирования ужесточалась и политика Вашингтона.

Следуя правилам саморазвития политики силового давления, США на рубеже ХХI столетия перешли к использованию военной силы на Балканах, в Афганистане, на Ближнем Востоке, в Северной Африке под предлогом установления либерального порядка и права на гуманитарное вмешательство и подключили к этим акциям своих союзников по НАТО. При этом забота о международном праве их особенно не волновала. Известно, что когда при обсуждении планов бомбардировок НАТО Косова премьер-министр Англии Блэр сказал госсекретарю США М.Олбрайт, что «его юристы это не поддержат», то получил примечательный ответ: «Смените своих юристов»8.

Чем дальше, тем больше однополярный мир демонстрировал свою уязвимость и недолговечность как с точки зрения ограниченности имеющихся военных и финансово-экономических возможностей США по его поддержанию и продвижению, так и появления и усиления новых конкурирующих центров силы на мировой арене. В минувшем веке, когда США после долгих лет самоизоляции и накопления сил бросили вызов другим великим державам в борьбе за мировое преобладание, их внешняя политика отличалась завидной продуманностью, выдержкой и осторожностью. Вашингтон умел терпеливо ждать своего часа, того момента, когда противники ослабят себя непримиримой враждой или выдохнутся в результате внутренних распрей и внешних неудач. Холодная война с Советским Союзом длилась несколько десятилетий, и все это время США не торопили события и старались избегать резких движений, которые могли спровоцировать ядерный конфликт. В конечном счете известно, кто одержал верх в этой «борьбе нервов», как бы мы, в России, ни интерпретировали исход холодной войны.

Напрашивается вывод, что восходящей державе, почти как человеку в политике, свойственно проявлять осторожность и осмотрительность, пока цель не будет достигнута. Другое дело, когда миссия осуществлена, мечта о величии стала явью и можно расслабиться, дать волю фантазиям и в результате утерять чувство реального. Нечто похожее произошло с Соединенными Штатами. Затянувшееся ощущение триумфализма, упоение однополярностью и своим превосходством над остальным миром, отсутствие до поры до времени равных противников таили опасность совершения Вашингтоном крупных стратегических ошибок.

Тупик однополярности

Гипотетически говоря, однополярность могла стать основой стабильного нового миропорядка, если бы государство-гегемон на практике принимало во внимание интересы партнеров и было бы готово к известному самоограничению своих амбиций ради более крупных, можно сказать общечеловеческих, всеобщих целей. Но такую идеальную картину можно сконструировать разве что умозрительно. На практике победитель, а Соединенные Штаты считали себя безусловным победителем, не склонен к самоограничению и руководствуется правом сильного, которому по определению «достается все». Неслучайно именно в Америке родились крылатые поговорки «сила есть право» (might is right), «или по-моему, или скатертью дорога» (mу way or highway), хорошо выражающие непримиримый, бескомпромиссный дух корпоративной Америки.

Сейчас, спустя уже почти три десятилетия после распада СССР и выхода на международную арену его государства-продолжателя - суверенной России, накоплено предостаточно фактов, чтобы сделать вывод о том, что близорукий подход Вашингтона к отношениям с Россией явился его серьезной стратегической ошибкой, последствия которой еще до конца не проявились. Этот подход выражался простой формулой: «Россия - это не Советский Союз и с ней можно особенно не церемониться». Казалось, что это предполагало превращение России в младшего, зависимого партнера Вашингтона и отказ от самостоятельности во внутренних и международных делах.

Собственно говоря, примером того, что могло бы быть, прояви Россия большую сговорчивость, служит сегодняшняя Украина, полностью переданная своей элитой под внешнее управление и добровольно отказавшаяся от суверенитета ради призрачной евроатлантической интеграции. Как здесь не вспомнить тонкое замечание Луи Пастера, адресованное молодому ученому: «Ваши выводы верны, но посылы ложны». В Вашингтоне исходили из того, что раз Германия и Япония, проиграв Вторую мировую войну, стали лояльными американскими союзниками, если не сказать вассалами, то ту же участь предстояло разделить и России после проигранной Советским Союзом холодной войны. Вывод по меньшей мере странный, ставящий на одну доску побежденные государства-агрессоры и страну, самостоятельно изменившую вектор своего развития.

И тем не менее нельзя сказать, что однополярный мир был изначально встречен в штыки Россией. Все 1990-е годы и даже в начале нового века страна пыталась настойчиво интегрироваться в западное сообщество, вплоть до зондирования вопроса о возможности (трудно сказать, насколько серьезной) вступления в Североатлантический блок. Ведущая часть российской элиты прозападного либерального толка разуверилась в способности своего народа собственными силами построить современное развитое демократическое государство, не жертвуя при этом его самостоятельностью, самобытностью и национальными интересами, придерживалась, по существу, компрадорских настроений и предлагала следовать по «восточноевропейскому пути». В конце концов, вопрос вопросов заключался в том, на каких условиях интегрироваться с Западом и как дорого придется за это заплатить.

Как уже стало ясно на закате правления Президента Ельцина, эта цена оказалась неподъемной для большей части российской элиты и, по сути, не оставляла никаких шансов на установление равноправных отношений с Западом, не говоря уже об оказании России, изменившей свое социальное устройство, действенной помощи по типу плана Маршалла, на что очень рассчитывали какое-то время в Кремле. Близорукое своекорыстие, свойственное бизнес-государству, сыграло злую шутку с Вашингтоном, заложив на будущее семена вражды и недоверия в отношениях с Россией. Многие американские авторы критично рассматривают пренебрежительное и покровительственное отношение к России в период ее болезненной внутренней трансформации, отказывающее ей в праве на национальные интересы, как крупный стратегический просчет Вашингтона9.

Как уже не раз бывало в подобных переломных моментах российской истории, дело оставалось за появлением на политической сцене адекватной личности руководителя, отвечающего требованиям времени. Таким лидером стал Президент Путин в результате безболезненной смены власти в России, ознаменовавшей начало нового тысячелетия. Новому президенту, выходцу из спецслужб, досталось тяжелое наследие. Российская государственность была серьезно подорвана, стране угрожала новая волна сепаратизма, после дефолта 1998 года ее экономика, обремененная внешними долгами, переживала затяжной кризис, общество было разобщено и лишено ясных ориентиров. Естественным было в этих условиях, по возможности сохраняя лицо, продолжать курс на сближение с Западом и признание его ведущей роли в новом миропорядке.

В Кремле настойчиво искали сферы пересечение интересов с США и закрывали глаза на крайности американской великодержавной политики. Центральное значение принимал начатый еще при Президенте Клинтоне вопрос о расширении блока НАТО и приближении его инфраструктуры к границам России вопреки устным обязательствам, взятым перед М.С.Горбачевым высшими американскими и западноевропейскими руководителями. Охваченная все 1990-е годы боязнью коммунистического реванша и уповая на равноправный союз с Западом, кремлевская власть тогда явно недооценивала всю серьезность этой проблемы для безопасности России. Сигнал тревоги прозвучал тогда, когда вслед за бывшими союзниками СССР по ОВД в НАТО устремились и бывшие союзные республики, начиная с Прибалтики.

Жесткой и бескомпромиссной американской позиции российская сторона попыталась противопоставить несколько наивную попытку увязывания этого геополитического вопроса с проблемой совместной антитеррористической борьбы, благо сама жизнь актуализировала эту тему организованной «Аль-Каидой» серией крупных террористических актов в США в сентябре 2001 года. Проявив политическую смелость и быстроту реагирования, Президент Путин оперативно наладил военное сотрудничество с американцами в Афганистане, которое способствовало разгрому режима талибов и опекаемой ими «Аль-Каиды». В Кремле, видимо, надеялись, что это послужит основой для российско-американского сотрудничества на перспективу и прежде всего гарантирует уважение интересов России со стороны США и блока НАТО в зоне ее жизненных интересов, в так называемом «ближнем зарубежье».

Этим ожиданиям не суждено было сбыться, как показали «цветные революции» в Грузии и на Украине в 2003-2004 годах, когда окончательно стало ясно, что демократизация по-американски означает продвижение во власть лояльных Вашингтону и антироссийски настроенных местных политиков. В США были уверены, что инерция ельцинской политики продолжалась и новая российская власть, отягощенная внутренними проблемами, была неспособна противостоять внешнему давлению. Считалось, что в Кремле, как это было во время кризиса в Косове и 77-дневных бомбардировок самолетами НАТО Белграда, пошумят-пошумят и на этом все дело и закончится. Во всяком случае, уважать установленные Москвой «красные линии» никто не собирался.

Избавление от иллюзий

Известный резон не принимать всерьез протесты Кремля в то трудное для него время в Вашингтоне был. На первых порах внешняя политика Путина не отличалась последовательностью и была нацелена скорее на умиротворение Вашингтона, чем на твердое отстаивание своих интересов. Из собственного дипломатического опыта могу привести такой пример, связанный с американской агрессией против Ирака в 2003 году. Тогда в Москве ее официально расценили всего лишь как «военную акцию» США и сочли «большой политической ошибкой». Однако сразу же после начала американской операции против Ирака МИД РФ по поручению Кремля дал установку по закрытым каналам российским послам и постпредам проявлять сдержанность на местах и не разжигать антиамериканские страсти. В Москве, видимо, считали, что можно усидеть «на двух стульях»: и европейцев поддержать, и с американцами не поссориться. Правда, скоро этим иллюзиям пришел конец. Однополярный мир требовал полной лояльности США.

Открыто о несогласии России с американским доминированием было заявлено на ежегодной международной конференции по безопасности в Мюнхене в феврале 2007 года в известном выступлении Президента Путина, которое вызвало шок в кругах трансатлантической элиты и приравнивалось там чуть ли не к Фултонской речи Черчилля с объявлением новой холодной войны. Между тем российский президент назвал лишь вещи своими именами. В частности, было заявлено, что «для современного мира однополярная модель не только неприемлема, но и невозможна» и что Россия - страна с тысячелетней историей не собирается изменять своей традиции «проводить независимую внешнюю политику». Именно тогда, а не спустя семь лет на Украине, как уверяют западные авторы, обозначился важный водораздел между несостоявшейся возможностью интеграции России в западный мир и последующим противостоянием с ним, приравненным к новой холодной войне¹⁰.

Терпение и уступчивость России имели свои пределы, которые подверглись испытанию на прочность во время конфликта с Грузией вокруг Южной Осетии в 2008 году и событий на Украине в 2014-м. Последующее обострение отношений с «коллективным Западом» во главе с США, включая многократное введение (более 50 раз с 2011 по 2018 г.) режима финансово-экономических и персональных санкций против России, участившиеся провокации по типу сбитого малайзийского «боинга», «дела Скрипалей», применения химического оружия в Сирии, свидетельствовало о глубоком кризисе модели однополярного мира, закате глобализации и серьезной дестабилизации всей системы международных отношений.

Словно готовясь к периоду затяжной неопределенности в международных отношениях, российский МИД предусмотрительно еще в середине 1990-х годов выдвинул концепцию многополярного, а позднее полицентричного мира, которая опиралась на примеры различных вариантов равновесия, или «баланса сил», начиная с Вестфальского мира. В Москве исходили из того, что подошло к концу 500-летнее господство Запада, высшей и, вероятно, последней стадией которого и стал американоцентризм, и круг активных участников мировой политики гигантски расширился, прежде всего за счет стран Востока. Это создавало совершенно новые рамки для более демократического мироустройства, учитывающего интересы не только «клуба избранных», а многих¹¹.

При этом речь идет не о новом силовом послевоенном переделе мира, как не раз было в прошлом, а, скорее, о перераспределении влияния по итогам изменившегося глобального расклада сил и появления новых крупных претендентов на участие в мировом управлении. Речь прежде всего идет о всестороннем возвышении Китая как новой перспективной супердержавы и установлении им отношений тесного стратегического партнерства с Россией. К настоящему времени стало окончательно ясно, что все попытки со стороны Вашингтона втянуть КНР в систему западной взаимозависимости под эгидой США в роли так называемого «ответственного акционера» (responsible stakeholder), по определению бывшего заместителя госсекретаря США Р.Зеллика, будь то в форме «G-2», или «Кимерики», к чему призывали в 2009 году Г.Киссинджер и З.Бжезинский, или какого-либо другого варианта американо-китайского мезальянса, были отклонены Пекином как несостоятельные, унизительные и обрекающие его на возвращение к роли марионетки Запада.

Между тем едва ли кто сегодня из серьезных аналитиков сомневается, что роль Китая в мировом раскладе является исключительной и, несомненно, будет нарастать по мере его дальнейшего возвышения. Его действия на международной арене отличают повышенная осторожность и осмотрительность, впитавшие богатый политический опыт многовековой китайской истории. На обозримое будущее «ось» взаимоотношений Пекина и Вашингтона, или, говоря образно, дракона и орла, все больше выглядит как главное противоречие мировой политики. Вопрос вопросов: разрешимо ли оно мирными, дипломатическими средствами и, следовательно, преодолимо ли это противоречие на основе исторического компромисса? Скорее, можно говорить о том, что стратегически Китай в прошлом переигрывал Соединенные Штаты и делал это по-восточному тонко, просчитывая свои шаги на много ходов вперед. В этой связи позволим себе небольшое отступление.

«Китайская карта» Вашингтона

Для Соединенных Штатов начиная с конца ХIХ века находившийся на грани внутреннего распада Китай являлся главным направлением экспансии с момента провозглашения «доктрины Хэя» - политики «открытых дверей» и «равных возможностей», призванной перевести конкуренцию с другими империалистическими державами, прежде всего Японией, из военной в экономическую плоскость, где позиции США были сильнее. Но войны, несмотря на все попытки умиротворения Японии в 30-х годах прошлого века и подталкивания ее на север, против Советского Союза, все-таки избежать не удалось. Во время Второй мировой войны США делали ставку на поддержку режима Чан Кай Ши - своего главного союзника и проиграли. Правда, это было уже после смерти Президента Рузвельта - большого энтузиаста разыгрывания «китайской карты» против Советского Союза.

Президент был одним из немногих западных деятелей тогда, кто верил в великое будущее раздираемого гражданской войной Китая, и стремился во что бы то ни стало сделать его долговременным американским союзником. Если Черчилль презрительно отзывался о китайцах, как о «свинячих хвостиках», насмехаясь над их традиционными косичками, а китайских военных насмешливо называл не иначе как «кули в униформе», то Рузвельт публично был всегда предельно вежлив и уважителен, старательно дистанцируясь тем самым от «старых колонизаторов».

Глава британской дипломатии А.Иден после переговоров с Рузвельтом о послевоенных проблемах в марте 1943 года сообщал в Лондон: «Президент говорил о необходимости объединить Китай с другими державами при решении мировых проблем. Я не проявил энтузиазма, но президент считает Китай по меньшей мере потенциальной мировой державой» и уверен, «что Чан Кайши надлежит оказать всемерную поддержку». Зная слабые стороны англичан и их традиционную вражду с Россией, Рузвельт горячо убеждал Идена, что при любом серьезном столкновении с русскими Китай будет «на нашей стороне». Докладывая военному кабинету о результатах своих переговоров в Вашингтоне, Иден обоснованно заключал, что Соединенные Штаты, «вероятно, рассматривают Китай в качестве возможного противовеса России на Дальнем Востоке»¹².

Поэтому легко понять тот шок, который в Вашингтоне вызвал крах гоминьдановского режима и приход в 1949 году к власти китайских коммунистов во главе с Мао Цзедуном. Объединение сил двух коммунистических гигантов - СССР и КНР в рамках заключенного военно-политического союза кардинальным образом меняло всю геополитическую ситуацию не только в Азии, но и в мире в целом и ставило под вопрос планы «американского века». Начавшаяся в кругах американской элиты паника приобрела тогда форму маккартизма, вылившегося в подавление всякого инакомыслия и свертывание демократических свобод с целью консолидации общества против внешнего врага, что очень напоминает ту истерию, которая захлестнула США в наши дни под предлогом так называемого кибервмешательства России в американские президентские выборы 2016 года.

Покончивший с внутренней раздробленностью Китай встал на путь ускоренной модернизации и преодоления исторической отсталости после «столетия национального унижения» и иностранной эксплуатации на основе установленной коммунистами однопартийной системы и жестких административных принципов управления, копирующих советский опыт. Помощь СССР явилась важнейшим условием создания в КНР фундамента ключевых отраслей народного хозяйства, строительства с нуля сотен промышленных предприятий, включая оборонные. В то же время СССР не мог дать больше, чем позволяли его собственные ограниченные возможности на фоне огромных потребностей Китая и его колоссальных размеров. Кроме того, после ХХ съезда КПСС и публичного осуждения Н.С.Хрущевым культа личности Сталина реакция со стороны китайского руководства и лично Мао Цзедуна вызывала известную настороженность в Кремле в отношении общей политики КПК, как считалось, страдающей авантюризмом, и особенно необходимости сотрудничества с Китаем в военно-технических отраслях, в том числе в области высоких технологий в атомной промышленности и ракетостроении, определявших тогда перспективы геополитического противостояния между СССР и США¹³.

Можно сказать, что на рубеже 60-х годов прошлого века политика коммунистического руководства Китая переживала системный кризис и, по существу, оказалась в глубоком тупике. Отношения с Западом, прежде всего с США, были, как тогда казалось, непоправимо испорчены, начиная с прихода коммунистов к власти, Корейской войны, постоянной напряженности в Тайваньском проливе, громогласного обличения «американского империализма» и презрительного изображения его «бумажным тигром». Отношения с Москвой вступили в период явного охлаждения, хотя еще не достигли уровня идеологического разрыва и обвинений СССР в отступничестве от марксизма и пособничестве империализму. Попытки Пекина продолжить выдохнувшуюся модернизацию за счет мобилизации собственных скудных ресурсов путем ухода в самоизоляцию, методами политики «большого скачка» и бесчеловечной «культурной революции» закончились сокрушительным провалом, огромными человеческими жертвами и развалом экономики Китая.

Сакраментальный вопрос: кто виноват и что делать? - в условиях режима личной власти Мао Цзедуна имел свою специфику. Председатель КПК никогда не был приверженцем марксизма в полном смысле этого слова как родившейся на Западе строгой научной системы взглядов. Известно, что в шутку или всерьез он любил, закончив очередную «гениальную» статью, обратиться к главному идеологу партии Чэнь Бода со словами: «Добавь сюда марксизма». Свое политическое вдохновение он черпал из сокровищницы многовекового опыта классической китайской философии, которую хорошо знал и, как рассказывали встречавшиеся с ним иностранные гости, часто любил цитировать ее авторов. Достаточно взять лишь приобретшее особую популярность в наше время «Искусство стратегии» Сунь Цзы, которая, как известно, была настольной книгой основателя ЦРУ Алена Даллеса, чтобы понять, что исторически китайская политическая мысль всегда отличалась большой интеллектуальной гибкостью и свободой, неприятием идеологических догм и прагматизмом. По мысли Сунь Цзы, высказанной две с половиной тысячи лет назад, политика есть «борьба из-за выгоды. Получение выгоды и есть победа»¹⁴.

Трудно точно сказать, когда в голове «великого кормчего» созрел новый «великий замысел», означавший коренной стратегический поворот во внешней политике Китая в интересах его дальнейшей модернизации. Повторимся, в политике нет вечных врагов и союзников, а нравственность редко берет верх над целесообразностью. С точки зрения развития Китая выбор был ограничен: после всех проб и ошибок единственным источником модернизации мог быть только капиталистический Запад, прежде всего США, числившие Мао и его сподвижников среди своих заклятых врагов. Поистине нужно было обладать византийским коварством, изощренным умом и глобальным видением мировых противоречий, чтобы убедить Вашингтон в новом курсе Пекина.

«Ловушка Мао»

По аналогии с «ловушкой Фукидида» можно говорить о «ловушке Мао», в которую не преминули угодить Соединенные Штаты. Особенность практичных американцев в том, что они не любят заглядывать далеко за горизонт и предпочитают расставлять риски, вызовы и угрозы по их значимости, актуальности и приоритетности на данный момент. В эпоху биполярного мира в центре американской стратегии, естественно, находился Советский Союз как главный идеологический и геополитический противник, борьбе с которым были подчинены все силы и средства Америки. Это, как принято говорить, «туннельное видение» создавало известную уязвимость Вашингтона при разыгрывании различных дипломатических комбинаций внешними силами - от мелких игроков из числа развивающихся стран («доить двух маток») до больших и влиятельных держав, таких как Китай.

В Пекине, конечно, понимали, что одних заверений в дружеских намерениях американцам будет недостаточно, чтобы поверить в искренность перехода китайского руководства на рельсы сотрудничества с Западом. Нужны были более «весомые» аргументы. Таким решающим аргументом, который очень высоко ценился в Вашингтоне, мог быть только разрыв отношений с Советским Союзом, подкрепленный практическими действиями. К этому времени идеологический конфликт между КПСС и КПК, почти как религиозный «схизм», бушевал уже полным ходом и стороны публично обвиняли друг друга в ревизионизме и гегемонизме, забвении революционных принципов.

То есть вполне в духе ушедшей эпохи «борьбы двух систем» идеологические противоречия ставились выше геополитических. На самом деле Мао Цзедун, совершая стратегический разворот, безошибочно разыгрывал «карту антисоветизма» в свою пользу и сумел переиграть таких искушенных политических игроков, какими были Президент США Р.Никсон и его госсекретарь Г.Киссинджер. Правда, для полной убедительности пришлось пустить в ход «последний довод королей», как было начертано на пушках в эпоху Людовика ХIV, и развязать военные действия против СССР на советско-китайской границе в 1969 году, повязавшие большой кровью намечавшееся американо-китайское сближение.

Это, видимо, окончательно убедило Вашингтон, что переориентация Пекина на Запад и его разрыв с СССР произошли всерьез и надолго. Неслучайно синхронизация дипломатических шагов со стороны США, потрясших мировые столицы, происходила вслед за кровавыми событиями на Уссури, на острове Даманский (он же Чжэньбаодао). Как поведал нам в своем фундаментальном труде «О Китае» в то время госсекретарь США Генри Киссинджер, «начиная с лета 1969 года Соединенные Штаты и Китай стали обмениваться некими жестами доброй воли»¹⁵. В июле 1971 года состоялся сверхсекретный визит Киссинджера в Пекин и его переговоры с Мао Цзедуном, за которым последовал и визит самого Президента Р.Никсона.

В ходе своих записей бесед Киссинджер прослеживает как складывался «стратегический альянс» с Китаем при совместной борьбе «с советским гегемонизмом», вплоть до туманных намеков американской стороны, что США не останутся безучастными в случае нового военного обострения китайско-советских отношений, в которое США, судя по всему, очень верили. В свою очередь, Мао на этих встречах разыгрывал полюбившуюся ему роль «отца нации», далекого от каждодневной политической суеты, или «учителя», каким он хотел остаться, по его словам, в памяти китайцев, и перенапрягал прозаичных американцев бесконечными цитатами из Конфуция и другой премудростью из тысячелетней истории Китая. О практических делах американцы предпочитали говорить с премьером Чжоу Эньлаем.

Воспользуемся исторической ретроспективой и зададим вопрос: удалось ли китайцам тогда усыпить бдительность подозрительных американцев? Судя по воспоминаниям Киссинджера, у них и тени сомнения не было, что советско-китайскому альянсу раз и навсегда пришел конец. Прямо-таки по формуле Сунь Цзы: «Союзники - это враги, у которых есть общий враг». Смерть Мао в 1976 году, конечно, вызвала в Вашингтоне некоторую неуверенность в продолжении его линии и боязнь наступления периода анархии и фракционной борьбы в Китае. Но приход к власти Дэн Сяопина, продолжившего в общих чертах внешнеполитический курс «великого кормчего», быстро успокоил Вашингтон, как, впрочем, еще в большей степени и конкретные действия преемников Мао, будь то против интересов СССР в Афганистане или развязанная ими агрессия против многострадального Вьетнама в 1979 году за его стремление избавить камбоджийский народ от преступной клики Пол Пота. Последнее с эмоциональной точки зрения особенно высоко котировалось в Вашингтоне после позорного поражения американцев во Вьетнаме и поспешного вывода оттуда своих войск.

В итоге круг замкнулся. Начатый Мао стратегический поворот принес долгожданные плоды, открыл двери для качественно нового этапа китайской модернизации на основе передовых западных технологий и хлынувшего потока инвестиций. С Китая было снято клеймо враждебного государства, пересмотрен запретительный список КОКОМ, предоставлена государственная поддержка американским корпорациям, приступившим к освоению колоссального китайского рынка. Американцы упорно внушали себе, что за введением рыночных отношений и известной экономической либерализацией неизбежно последует и политическая либерализация на американский манер, что, разумеется, подразумевает прежде всего отказ от однопартийной системы, руководящей роли КПК и принятие «ценностей» либеральной демократии¹⁶.

Хотя едва ли кто из американских авторов готов даже сегодня это признать, США в силу идеологической предвзятости и ограниченности своего видения допустили колоссальный стратегический просчет, и начавшийся процесс превращения Китая в развитое современное государство вскоре было уже не остановить. События на площади Тяньанмэнь в Пекине в июне 1989 года и их трагический финал лишь подтвердили, что китайское руководство готово применить силу, чтобы избежать новой внутренней смуты и сохранить стабильность общества.

Другим неприятным сюрпризом для Вашингтона в преддверии нового тысячелетия стала постепенная нормализация российско-китайских отношений на основе общности и координации экономических и геополитических интересов двух стран, вплоть до установления между ними стратегического партнерства, что, ко всему прочему, ясно говорило, что идеологический фактор не играл принципиальной роли в обострении советско-китайских отношений в прошлом и был лишь предлогом. Посткоммунистическая Россия и социалистический Китай не испытывали идеологических трудностей в укреплении своих отношений. Маятник китайской внешней политики вновь резко качнулся.

Альтернативный мир

XXI век не стал апофеозом однополярного мира, торжеством либерального миропорядка, который Вашингтон провозгласил с окончанием холодной войны. США явно переоценили свои силы и недооценили возвышение других участников мировой политики. Закон неравномерности развития государств доказывал свою неизменную действенность. В Вашингтоне, вероятно, заключили, что история остановилась с выходом США на уровень единственной сверхдержавы и мир покорно принял их доминирование. Стремление добиваться решения всех мировых проблем на американских условиях, или, как образно говорил Дж.Кеннан, «держать свой палец в каждом пироге», привело США к перенапряжению сил и насторожило даже многих их союзников и партнеров, особенно с приходом в Белый дом Президента Трампа, провозгласившего националистический лозунг «Америка превыше всего».

Мир оказался перед серьезным выбором. Может быть, впервые речь идет о необходимости перераспределения власти и могущества на мировом олимпе по согласованию или, если угодно, «по умолчанию» между основными игроками, по возможности без потрясений, с оглядкой на реальности ядерного века и на имеющиеся военные потенциалы великих держав. Можно сказать, что это могла бы быть не полная реконфигурация старого миропорядка с обычными в таких случаях победителями и проигравшими, а, скорее, то, что министр иностранных дел царской России князь А.М.Горчаков, говоря об интересах России после проигранной ею Крымской войны, осторожно называл «улучшенным статус-кво»¹⁷.

Пока, к сожалению, приходится говорить больше о столкновении противоположных тенденций в мировой политике, нежели о реальных шагах в указанном направлении. Соединенные Штаты идеализируют зафиксированный по итогам холодной войны статус-кво, обеспечивающий их доминирование, и объявляют любого, кто ставит под сомнение лежащие в его основе «правила» и «нормы», своими «противниками» и «ревизионистскими державами», подрывающими международный порядок, якобы устраивающий все международное сообщество. Именно подобного рода оценки закреплены на государственном уровне администрацией Президента Трампа впервые в Стратегии национальной безопасности (декабрь 2017 г.) и Стратегии национальной обороны США (февраль 2018 г.), которые переносят центр тяжести с антитеррористической борьбы на возвращение к противоборству великих держав и объявляют своими главными ревизионистскими противниками Китай и Россию.

Когда Вашингтон, например, настаивает на следовании Пекином нормам и правилам порядка, сложившегося после Второй мировой войны под американским лидерством, то китайцы резонно замечают, что они не участвовали в его выработке, а следовательно, не могут отвечать и за результаты. Бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов США М.Демпси свидетельствовал: «Всякий раз, когда я заводил с китайцами разговор о международных нормах или правилах поведения на международной арене, они неизменно указывали на то, что эти правила установлены, когда они не были участниками мировой политики»¹⁸.

Упорное нежелание США поделиться властью с новыми претендентами на участие в мировом управлении в рамках модели многополярного или полицентричного мира чревато серьезными последствиями для международной стабильности. Более того, явно заблуждаясь в отношении своих реальных возможностей и недооценивая растущие возможности своих конкурентов, США ужесточают свои подходы, живут верой в свои неограниченные возможности и антагонизируют все большее число государств, тем самым толкая мир к новому опасному расколу. К сожалению, история повторяется. Обычно вступившие в пору заката гегемоны упорствуют в своем непризнании новых реальностей и в погоне за ускользающим величием совершают одну стратегическую ошибку за другой.

Между тем в прошлом геополитическое положение США никогда не было столь уязвимым как сегодня, когда США добровольно записали в круг своих главных врагов две крупнейшие ядерные державы, членов Совета Безопасности ООН - Россию и Китай. В былые времена американские руководители всегда умели вовремя примкнуть к одной из сторон назревающего конфликта, чтобы склонить маятник в свою пользу и в финале оказаться в стратегическом выигрыше «на правильной стороне истории».

Рано или поздно США грозит самоизоляция, если, конечно, не преувеличивать готовность ведущих европейских членов НАТО положить свое благополучие и безопасность на алтарь американских интересов. Совместная дипломатическая реакция ряда стран Евросоюза под давлением англосаксов на «дело Скрипалей» свидетельствует скорее об имитации атлантической солидарности, нежели о подлинном единстве. Острее всего критические ноты в адрес Вашингтона стали звучать со стороны Берлина с приходом в Белый дом администрации Трампа. Европе пора избавиться от иллюзий и полагаться на собственные силы, считает канцлер ФРГ А.Меркель.

Непривычность для США противостояния «на два фронта» - в Европе и Азии вызывает повышенную нервозность американской элиты, ее замешательство и стратегические метания, повышенную нагрузку на внутренние институты. Начавшийся новый этап гонки вооружений после периода относительного затишья в результате стремления США создать абсолютные преимущества для себя ценой новых огромных военных расходов на создание глобальной системы ПРО не учитывает, что на этом витке им придется иметь дело с усиливающейся кооперацией военно-промышленных комплексов России и Китая и известной координацией ими своих военных усилий, хотя формально стороны избегают говорить о существовании между ними военного альянса. Теперь уже американская экономика может не выдержать такой повышенной нагрузки противостояния двум великим ядерным державам и оказаться «разорванной в клочья», что еще недавно Президент Обама предрекал России.

Но самое тревожное для американской элиты все-таки даже, видимо, не это, а реальная перспектива формирования многополярного мира как альтернативы американской гегемонии на основе однополярности. Судя по всему, мягкого перехода «по согласию» к новому, более демократическому мироустройству в обозримом будущем не предвидится. Соединенные Штаты полны решимости и дальше сохранять свое привилегированное, доминирующее положение в мире, чего бы им это ни стоило, хотя все указывает на то, что возможности этого все больше сужаются.

В этих условиях мировые события начинают идти в обход, в сторону создания альтернативной международной системы и новых финансовых, экономических и политических институтов. Появляется все больше признаков того, что глобализация, скроенная по односторонним лекалам как «американский проект», если использовать терминологию З.Бжезинского, явилась временным явлением, пока в ней не разочаровалось изрядное число стран, а ее закат вызывает опасения нового раскола единого мира по типу биполярности в эпоху холодной войны.

Очертания этой альтернативной системы, куда не вхожи Соединенные Штаты и которая уже существует как бы параллельно с возглавляемым США мировым либеральным порядком, становятся все более различимыми. Это система новых международных организаций, таких как БРИКС, ШОС, ЕАЭС, пользующихся большой популярностью в странах так называемой «промежуточной зоны», возникновение качественно новых финансовых институтов вне рамок Бреттон-Вудской системы с их опорой на МВФ и МБРР и господство американского доллара в качестве мировой резервной валюты, таких как Азиатский банк инфраструктурных инициатив и Банк БРИКС, появление перспективных региональных и трансконтинентальных инфраструктурных логистических проектов.

Среди последних особое беспокойство в Вашингтоне вызывает китайский проект «Один пояс, один путь» и его возможное сопряжение с экономическими проектами в рамках Евразийского союза, имеющими не только торговое, но и большое геополитическое значение. Этот проект с объемом планируемого финансирования в 1 трлн. долларов, призванный в ХХI веке связать наземным маршрутом Китай с Европой там же, где в прошлом проходил знаменитый трансконтинентальный караванный Шелковый путь, на Западе сравнивают с послевоенным планом Маршалла по своим политическим и экономическим последствиям для Евразии. По мнению журнала «Экономист», «эта инициатива предполагает принятие странами разрешение споров на основе китайских правил. Если сегодняшние западные нормы разойдутся с китайскими амбициями, то этот механизм станет альтернативой. В данном случае Китай поступает как региональная сверхдержава, нацеленная на вытеснение Америки из Восточной Азии»¹⁹.

Пока рано говорить, примут ли обозначившиеся тенденции законченные очертания, но все говорит за то, что процесс укрепления альтернативной системы будет идти по нарастающей. Появились и ощутимые признаки колебаний и сомнений в большой группе стран, не претендующих на самостоятельную политику и обычно примыкающих в переломный исторический момент к наиболее сильному, в данном контексте к США, что в прошлом, как правило, недвусмысленно свидетельствовало о приближении смены мировых лидеров. Судя по всему, возрождаются традиции времен холодной войны, когда противостояние двух блоков, двух сверхдержав позволяло ряду стран успешно маневрировать между ними к своей выгоде. Авторитет Америки явно тускнеет, и даже в трансатлантической солидарности наметились заметные трещины, особенно после прихода в Белый дом Трампа и его импульсивных политических и торгово-экономических действий на грани полномасштабной торговой войны.

Пока еще трудно сказать, что из себя будет представлять «мир после Америки», как назвал свою книгу известный американский политолог Ф.Закария²⁰. Скорее всего, его развитие пойдет эволюционным путем с учетом реальностей ядерного века и более равномерного распределения сил в группе ведущих государств. Однополярный мир в силу особых исторических обстоятельств стал уникальным явлением, которое едва ли может повториться. Да и трудно себе представить, чтобы кто-то из возвышающихся государств мог ставить перед собой такую неблагодарную, хлопотную и весьма затратную задачу. Это не означает, что некоторые государства, как, например, Китай, не смогут реализовать свой возросший потенциал и претендовать на роль региональных гегемонов в обозримом будущем²¹.

Тем не менее, не впадая в политический идеализм, с большой долей уверенности можно надеяться, что в мире восторжествует новый, улучшенный миропорядок на основе равновесия интересов и равноправия государств и их коллективной ответственности за судьбы мира. В конце концов, конец эпохи, который в начале американской истории Франклин сравнивал с заходом солнца, это еще не конец света.

 1Кissinger Henry. The World Order. New York, 2014. P. 2.

 2Кеnnedy Paul. The Rise and Fall of the Great Powers. New York, 1987. Р. 126-139.

 3Soviet Diplomacy and Negotiating Behavior. Emerging New Context for US Diplomacy. Vol.1. Washington, 1979. P. 65-67.

 4Advance. Croatia. Jan. 12, 2018.

 5Meacham Jon. Franklin and Winston. An Intimate Portrait of an Epic Friendship. New York, 2003. P. 103-104.

 6Rose L. After Yalta. America and the Origins of the Cold War. New York, 1973. P. 25.

 7Ikenberry G. John. The Restructuring of the International System After the Cold War. The Cambridge History of the Cold War. Vol. 111. Endings / Ed. by Melvyn P. Lefeler and Odd Arne Westad. Cambridge Univ. Press, 2010. P. 535-536.

 ⁸Albright Madeleine. Madame Secretary with Bill Woodward. New York, 2003. P. 330.

 ⁹Graham Thomas. The Sources of Russian Conduct // The National Interest. August 24, 2016.

¹⁰Внешнеполитическая и дипломатическая деятельность Российской Федерации в 2007 году. Обзор МИД России. Москва. Март 2008 г. (на сайте mid.ru).

¹¹Примаков Евгений. Годы в большой политике. М., 1999. С. 207-216.

¹²Еden to Churchill. March 29, 1943. Avon Papers. Foreign Office 954/22, PRO; The Earl of Avon, The Eden Memoirs: The Reckonin. London, 1965. P. 373.

¹³Громыко А.А. Памятное. Испытание временем. Кн. 2. М., 2015. С. 214-225; Хрущев Никита. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 2007. С. 300-362.

¹⁴Сунь Цзы. Классические труды. Искусство стратегии. Древнекитайские трактаты, ставшие основой целого ряда управленческих теорий. М., 2006. С. 11.

¹⁵Киссинджер Генри. О Китае. М., 2013. С. 224-260.

¹⁶Поликарпов Виталий, Поликарпова Елена. Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзедуна до Си Цзиньпина. М., 2016. С. 151-160.

¹⁷Канцлер А.М.Горчаков. 200 лет со дня рождения. М., 1998. С. 94.

¹⁸Allison Graham. China vs. America. Managing the Next Clash of Civilizations // Foreign Affairs. September/October 2017.

¹⁹How the West Got China Wrong // Economist. March 3, 2018.

²⁰Закария Фарид. Постамериканский мир. М., 2009.

²¹Lind Jennifer. Life in China’s Asia. What Regional Hegemony Would Look Like // Foreign Affairs. January/February 2018.

Читайте другие материалы журнала «Международная жизнь» на нашем канале Яндекс.Дзен.

Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs