Теоретические и концептуальные основы имагологии как науки, занимающейся изучением образов других народов, массово попадают в сферу интересов отечественных ученых в начале ХХI века, но количество исследований, в которых бы подчеркивалась роль имагологического анализа для социальных и политических практик не так значительно: назовем М.А.Бойцова, Ф.Б.Успенского, С.В.Санникова, В.П.Трыкова. Дискуссионен вопрос содержания термина и сферы его применения, возникает путаница в выборе обозначения «Чужой» или «Другой» в качестве антипода «Своего», так как методологические и теоретические основания имагологии соотносятся и с социальной психологией, и с изучением медиа, и с интеллектуальной историей, и с критическим дискурс-анализом.

На практике имагология быстро переросла рамки литературной компаративистики и сосредоточилась на том, как в одной культуре складываются и развиваются образы других культур: состоялся переход от описания отдельных образов «Чужих» к рассмотрению каждого случая через призму общей проблемы образа «Чужого» [Власть и образ, 2010]. Снято ограничение на материал исследования: если раньше речь шла исключительно о литературных текстах, то теперь методология имагологии применяется для всего спектра так называемых «текстов культуры»: анализируется кино, аудиовизуальные медиа, политический дискурс, туристский дискурс, дизайн и т. д.

Статья преследует цель показать методологический потенциал имагологии как средства конструирования образов «Другого», «Чужого» и «Врага» и выявить основные приемы такого конструирования на примере Украины. Объект исследования - имагологическая методология социального конструирования. Предмет - способы конструирования образа «Врага» в украинском политическом пространстве.

Наиболее проработанной с методологической точки зрения представляется концепция имагологических исследований Й.Леерссена и его ближайших соратников, продолжившая традиции Х.Дизеринка и показывающая, что имагология не тождественна литературной компаративистике или историческим исследованиям. Во вступлении к сборнику «National Stereotyping, Identity Politics, European Crises» (2021) представлен методологический аппарат, разъяснены механизмы влияния национальных образов на реальность; выделен ряд структурных универсальных констант в репрезентации самых разных стран. Эти константы находятся в непосредственной связи с устоявшимися пространственно-временными характеристиками конструируемого образа страны и народа. В них,  во-первых, актуализируются стереотипные и инвариантные оппозиции. Например, противопоставляются холодный Север, полагающийся на голос разума, и жаркий Юг, живущий по зову сердца, цивилизованный Запад и деспотичный Восток, динамично развивающийся центр и увязшая в традициях периферия - подобные противопоставления не определяются конкретной географией, не зависят от континента, пары стран или регионов, а проявляются, когда необходимо подогнать представления под определенный шаблон.

Во-вторых, любая нация неминуемо подается как содержащая противоречия в самой себе, амбивалентная и в наибольшей степени проявляет свою сущность именно в отличии от «Других». В-третьих, оценка того или иного национального характера в значительной степени зависит от политических факторов. Напряженность в международных отношениях, кризисное состояние системы международных отношений запускают механизм выработки основанных на антагонизме национальных стереотипов, а в периоды стабильности на первый план выводятся общие ценности народов, различия в характерах подаются как более мягкие, незначительные [Barkhoff, Leerssen, 2021: 4]. То есть знак «плюс» или «минус» стереотипы приобретают в зависимости от политической ситуации, при этом «Другой», если он становится достойным экономическим или политическим соперником, описывается в отрицательных категориях, достигающих уровня ксенофобии, тогда как ослабевший и/или ослабленный «Другой» описывается в самых лицеприятных понятиях, выводя на арену международных отношений и связанных дискурсов экзотизм или ксенофилию. Поэтому в имагологической парадигме не столько важно смотреть на сам образ, сколько на контекст, в котором он создается, и на отношение, которое создатель образа испытывает к иному государству, народу в момент конструирования. Итоговый образ будет зависеть в том числе и от национальной принадлежности его автора.

Привлечение стереотипных представлений о «Другом» является мощным инструментом. Этностереотипы легко проникают в сознание, но при этом, как ни парадоксально, кажутся банальными, скрывая потенциал политического воздействия за кажущейся простотой. Это ставит перед исследователем важную задачу: анализировать присутствие в дискурсе этностереотипов, изучать их исторические корни, силу их воздействия и дискурсивную логику [Barkhoff, Leerssen, 2021: 2]. Новейшей тенденцией междисциплинарной экспансии имагологии стала историзация, актуализировав роль «Другого» с точки зрения социокультурных контекстов [Казакова, 2010: 8], социального хронотопа [Фадеева, 2023].

Пространство политической науки требует разграничения использования терминов «Чужой» и «Другой», которые не являются стабильными и определяются именно условиями встречи автообраза и гетерообраза, внешнеполитической ситуацией. Например, В.Земсков отмечает мультигранность, как минимум, троичность восприятия России на Западе, отсюда и синонимичное использование понятий «Другой» и «Чужой» в его работах и работах отечественных ученых, весьма точно отражающее степени приятия или неприятия. «Запад воспринимает часть русских как «чужих», часть как «других», часть как «похожих на себя», но все равно «чужих, нуждающихся в управлении» [Земсков, 2015]. К сожалению, не всегда употребление терминов «Другой» и «Чужой» основывается на глубоком понимании разницы восприятия полноты значения и контекста.

Характеризуя сложный механизм возникновения в сознании образа «Чужого», Л.Репина отмечает, что образ «Чужого» складывается задолго до реальной встречи с этим «Чужим» в процессе соединения архетипических представлений с впечатлениями повседневной жизни, затем эти впечатления, чаще всего непреодолимые, дополняются и развиваются сведениями, полученными из книг и от других людей, а при встрече с «Другим» человек считает действительным и верным именно то, что он предполагал заранее и что нашло подтверждение при встрече с реальностью. То есть сформировавшийся и усвоенный этнический стереотип формирует психологическую установку на эмоционально-ценностное (чаще - негативное) восприятие «Чужого» и задает соответствующий алгоритм отбора и интерпретации фактов взаимодействия.

Несмотря на устойчивость архетипов сознания, образ «Чужого» крайне легко, иногда буквально за ночь, превращается в образ «Врага» [Репина, 2012: 15]. Следовательно, возникает ряд связанных вопросов: какие факторы приводят в движение довольно устойчивую систему представлений о «Своих» и «Чужих», что становится триггером, запускающим иногда мгновенный процесс превращения «Чужого» во «Врага», а главное - как противостоять этим изменениям или как запустить обратный процесс в условиях тяжелых и опасных политических игр, а в данный момент - в условиях формирования нового мирового порядка.

Велик потенциал имагологии в области анализа конструирования социальной реальности. Имагология на Западе сама стала частью манипулятивно-доминантной стратегии, противопоставив вживанию в чужое слово и диалогу культур социальную инженерию, технологию активного конструирования новой идентичности [Трыков, 2021: 65]. Выход за пределы литературной эстетики позволил обратиться к образу «Другого» с точки зрения его политико-идеологического функционирования. Важную роль в развитии имагологии как сферы знаний, обращенной к политико-идеологической стороне жизни общества, сыграли проект ЕС и глобализация, потому что вызвали потребность в «деконструкции» национализма и образовании из отдельных национальных идентичностей единой общеевропейской, в формировании деилогизированного чувства родины в виде постнациональной Европы, потребность в отмене мышления в национальных категориях.

Авторы исторических трудов XX века часто в своих работах транслировали бинарные стереотипы, сконструированные из положительных национальных автообразов и отрицательных гетерообразов. Даже профессиональная историография зачастую стремилась оправдывать закостенелые стереотипы ради того, чтобы обслуживать политические интересы своей страны. При этом попытки академической историографии восстановить истину и отказаться от бездумной трансляции стереотипов легко перечеркивались. Среди примеров: вклад британских и немецких историков в пропаганду ненависти во время Первой мировой войны, история народа Германии, появившаяся между Первой и Второй мировыми войнами и подготовившая почву для распространения идеологии нацизма, переписывание историй отдельных европейских народов ради оправдания идеологии холодной войны, ренационализация основных нарративов Восточной Европы после падения коммунизма [Barkhoff, Leerssen, 2021].

После Второй мировой войны имагология явилась инструментом поддержания живущего в мире и согласии европейского проекта [Barkhoff, Leerssen, 2021: 3]. Запуск брекзита значительно актуализировал тему национального самосознания, что сказалось на содержании понятия «Другой»1. Имагология позволяет связать дискурсивные традиции и текущую политическую ситуацию, долговременные культурные дискурсы и исторические дискурсы идентичности, и современные внешнеполитические курсы. Ее связь с политическими процессами является неоспоримой.

Кризисные дискурсы во многом формируются за счет возвращения к привычным с исторической точки зрения устоявшимся и потому влиятельным моделям создания этнотипов и изображения «Другого». Антагонизм идентичностей по типу «мы против них», направленный на разделение и отделение с последующим исключением, выведенный на арену политиками и лидерами мнений в Европе, был подкреплен автообразами и гетерообразами наций и народов, реализуемыми в нарративах противостояния культур многовековой давности [Barkhoff, Leerssen, 2021].

В текущем политическом процессе актуализировалось «время большой длительности» (именно «longue durée», обозначенное Ф.Броделем), в котором функционируют авто- и гетерообразы, направленные на формирование нарратива разделения, враждебности [Москаленко, Ирхин, 2022]. Например, иллюстрируя взаимосвязь политических процессов и имагологии, Барков и Леерссен выводят в качестве основы изображения украинского конфликта с 2013 года столкновение сил западной цивилизации в лице ЕС, сохранившей дух Просвещения, с силами нецивилизованного Востока в лице России, по природе своей испытывающего тягу к деспотизму, жестокости, а Украина при этом рисуется как занимающая промежуточный локус. Риторика и политика брекзита предстают как результаты тоски по былой славе нации, идее исключительности и изоляционизма [Barkhoff, Leerssen, 2021: 1-2].

Ярко раскрывается потенциал имагологии как средства социального конструирования в научных дискурсах наций, которые оказались объектом применения методологии имагологии, в частности Украины после распада Советского Союза. Украинский профессор Николай Лахижа видит имагологию, наряду с компаративистикой и архетипикой, в качестве одного из составных элементов разработки системной методологии государственного управления [Лахижа, 2020].

Имагологические исследования автор помещает в политологический дискурс и дискурс международных отношений, в том числе российско-украинских, обнаруживая в них не столько ретроспективную историческую ценность, сколько возможность влияния на текущий политический и идеологический выбор Украины, очерчивая практический потенциал, так как имагология способна вырабатывать подходы к изучению цивилизационного выбора Украины, применяться для изучения дилеммы Восток - Запад, равно как и других проблем, определяющих развитие государства и общества.

Вопросы национальной и региональной идентичности, выработка негативного гетерообраза для конструирования подчеркнуто выразительного положительного автообраза, формирование сознания украинского общества в условиях манипулирования исторической информацией - вот те аспекты, которые рассматриваются на основе имагологической методологии в украинской научной среде в последние годы (например, в работах О.Дедуша (2017), И.Куцего (2014), Н.Шевченко (2007) [Лахижа, 2020: 50]).

Н.Шевченко (в 2007 г. - начальник научно-исследовательской лаборатории Научно-исследовательского центра гуманитарных проблем Вооруженных сил Украины) в статье «Имагология и проблемы формирования военно-политического сознания украинского общества в условиях манипулирования исторической информацией» показывает возможность идеологического обеспечения и легитимации войны со стороны власти за счет имагологических механизмов, которые позволяют работать в парадигме перехода от образа «Другого/Чужого» к образу «Врага»: «Каждая война имеет свое идеологическое оформление, своеобразную идеологическую мотивацию, которая может выражаться как в официальном обозначении войны высшими политическими и идеологическими институтами, так и непосредственными источниками, которые используются в пропагандистской работе в войсках и среди населения. «Образ войны», «образ врага», «образ Родины», «образ победы» являются составляющими системы этой мотивации как до войны, так и в ходе войны и с точки зрения ретроспекции используются для закрепления государством своих позиций не только в мировой исторической памяти, и особенно в памяти своего народа, сколько, и прежде всего, в международных отношениях» [Шевченко, 2007].

Н.Шевченко видит в имагологии один из инструментов геополитического информационного противоборства элит. Механизмы культурной экспансии, направленной на переформатирование социального пространства государств, определяются во многом как раз имагологией, которая в таком ракурсе предстает в качестве «организационного оружия», современной технологии «мирной войны», обеспечивающей завоевание одной страны другой невоенными способами на основе стратегии непрямых действий (манипулирование ценностями, переубеждение соперника и т. д.).

Восприятие политической сферы как войны позволяет говорить об общем желательном механизме, направленном на ослабление сопротивления со стороны соперника/врага, что предотвращает необходимость столкновения с ним. С точки зрения Н.Шевченко, этот механизм в политике реализуется путем подмены ценностей, цели и содержания политической деятельности, а в случае войны - путем подмены у противника «образа войны» (понятие войны размывается и отождествляется только с вооруженными столкновениями) и «образа победы», подмены «образа Родины» и «образа врага» (размывание целей оборонной политики).

Такие механизмы автор предлагает сделать базовыми для формирования военно-политического сознания общества (в рассматриваемом примере - украинского общества), что обеспечит его восприимчивость к шагам и решениям властей. В данном ракурсе применение методологии имагологии носит сугубо прагматический характер, когда в истории взаимоотношений народов выбираются так называемые «кровоточащие столетиями раны». Например, в истории российско-украинских отношений автор уже в 2007 году выделяет два события: Переяславскую Раду и голодомор. Первое подверглось перекодированию в исторической памяти и стало практически синонимом утраты Украиной свободы и перехода в «железные объятия» России. Голодомор же оказался успешным западным медийным конструктом, через который формировался и транслировался миф о спланированном геноциде украинского народа со стороны русского, - книг и научных статей на английском языке о голодоморе оказалось за последние десятилетия написано больше, чем в самой Украине.

Подобные «кровоточащие раны» используются для конструирования образа «Врага» из стихийного стереотипа: пропагандистский образ актуален в экстремальных ситуациях, направлен на мобилизацию всех сил на дело борьбы с противником, является схематическим, исключительно негативным, и часто формируется задолго до предполагаемого столкновения - его искусственный характер не влияет на его эффективное использование властной пропагандой.

«Конструктивное применение «оружия истории» направлено на формирование «образа чужого», что является обязательным условием адекватного восприятия «образа врага» и идеологического обеспечения оборонной политики государства. Результатом деструктивного применения данного оружия […] является информационная моральная ликвидация всех национальных героев и выдающихся личностей, уничтожение исторической памяти, исторических традиций народа и его перевод в категорию неисторических народов. Это позволяет глобальным игрокам на международной арене использовать данный народ как разменную монету в геополитических «игрищах» либо в качестве «строительного материала» для реализации собственных геоисторических проектов» [Шевченко, 2007]. То есть проявляется еще одна сторона имагологического знания, связанная с образами власти. В этом случае в качестве первоочередной не ставится задача изучения образов власти в том или ином социуме, а за счет механизмов актуализации образов «Свой», «Другой» с дальнейшей эволюцией второго до «Чужой» и «Враг» на основе методологии имагологии обеспечиваются условия функционирования необходимых властных установок, легитимируются действия и решения власти на внешнеполитической арене (это в равной степени касается и внутриполитических решений элит).

Стереотипизация этнообразов неминуемо влечет за собой социальные последствия. При этом значительную роль в формировании массовых стереотипов и закреплении их в сознании играют историки. В 2020 году профессор Харьковского университета имени В.Н.Каразина С.Посохов опубликовал результаты контент-анализа украинских учебников истории 2018 года, официально рекомендованных для школ. Изучение шести учебников по истории Украины для 10 класса позволило обнаружить во всех без исключения акцент на отделении и даже противопоставлении отдельных народов, этноцентричный взгляд на историю и эксклюзивное представление украинского народа. Данные находки С.Посохов обозначил как основу «небезопасной стереотипизации «своих», «чужих» и «других» [Посохов, 2020: 8]. 

Работа украинского ученого не сводится к простой констатации того, что в последние годы в украинском историческом дискурсе, ориентированном на школьников, доминирует стереотипизация народов, а обращается к анализу причин и следствий происходящего: историки играют фатальную роль в запуске движения по линии «Cвой» - «Другой» - «Чужой» - «Враг». В российской / украинской историографии, позже - в советской, изучение образов народов базировалось на этнопсихологии и во многом сложилось на основе работ А.Потебни, М.Костомарова - оценочные суждения второго о русских и украинцах приобрели характер аксиом и воспроизводятся до сих пор [Посохов, 2020: 10]. Посохов отмечает в украинском научном пространстве акцент на теме «национального характера» и «национального менталитета», тенденцию к выделению замкнутости, разделения и даже противопоставления народов на фоне возрождения философско-исторической мысли XVIII-XIX веков [Посохов, 2020: 13]. При этом дискурсивный анализ украинской политической мысли конца XIX - начала XX века позволяет отметить не только яркую антироссийскую риторику, но и два заложенных сценария будущего для Украины: либо противопоставление России в процессе ее «сдерживания», либо встраивание Украины в санитарный пояс из российских имперских окраин - оба станут катализатором развала России [Ирхин, Москаленко, 2022: 65].

Уже в 2008-2012 годах ряд украинских исследователей били тревогу и указывали на то, что в школьных учебниках истории Украины доминирует политизированный и милитаризированный подход, тиражируется пессимистичный взгляд на Украину как пространство с непрерывным «колониальным статусом», происходит апологизация народных бунтов и восстаний. Выкристаллизовался ряд тезисов, которые технологично внедрялись в молодежную среду через базовое среднее образование - создание украинского национального государства как цель исторического развития, акцент на национальном, борьба за возрождение украинского национального государства, «идеал мононационального государства, где все жители принадлежат одной нации, имеют один язык, культуру, обычаи, систему ценностей» [Посохов, 2020: 15].

Активно реализовывались и реализуются основные идеи так называемой «тоталитарной школы» в историографии, когда тоталитаризму противопоставляется демократия, а слова «палач» и «жертва» занимают в нарративе ведущие позиции. Доминирующей становится метафора борьбы (основная мысль состоит в том, что украинское государство появляется именно в результате борьбы), а слово «дружба» отсутствует в принципе [Посохов, 2020: 13-18], то есть школьникам даже не предлагается осмысливать историю страны в категориях конструктивного взаимодействия, сотрудничества, родственного отношения народов. Такая подача неминуемо ставит вопрос о том, с кем же ведется эта борьба, кто есть тот «Враг», от которого необходимо обороняться, а значит, должен сложиться и быть представлен публике образ «Врага».

Анализ учебников 2018 года снимает сомнения о том, кто же этот враг: «Крайне отрицательно представлены русские (почти все упоминания о них в учебниках связаны с военными действиями), иногда упоминается, что они, отступая, как, например, в Первую мировую войну, использовали тактику «выжженной земли». В других примерах они фигурируют как преграда на пути создания национального государства» [Посохов, 2020: 18]. Воспроизводится стереотип о русских, которые «тормозят украинскую работу», «страшны своей некультурностью», «мордуют» Галичину и Буковину [Посохов, 2020: 18-19], а «русификация», вплоть до упоминания в значении «геноцид» по Р.Конквесту, значительно опережает «полонизацию»/«ополячивание» или «румынизацию» как средство уничтожения украинского [Посохов, 2020: 23].

Совершенно очевидно, что приведенные примеры - реализация руками историков общественного заказа, продуманной стратегии в рамках движения от «Своего» к «Чужому» и впоследствии - «Врагу», которая состоит не только в откровенном конструировании образа самого «Врага» из русских, но и во вдумчивой работе с историографией для создания образа украинской нации, пребывающей в постоянной борьбе с внешним злом и в итоге требующей воздаяния по заслугам. Отметим, что наиблагодатнейшая почва для этноисториографических стереотипов - разрыв научных связей и контактов.

Заключение

Ключевым постулатом имагологии является принятие того, что образ - автообраз, гетерообраз, образ «Своего» или образ «Другого» вне зависимости от социального статуса, хронотопической привязки - является не носителем объективной информации, а однозначным порождением определенного политического и культурно-исторического контекста. Предметом имагологии в ее преломлении к политической науке следует считать социально-идеологическую функцию «Другого» в конструировании социокультурной и национальной идентичности - и своей страны, и страны-антагониста.

В настоящее время проблематика имагологических исследований имеет ярко выраженный прикладной характер и высокую актуальность в области международных отношений, так как стереотипные представления о «Других», их появление, конструирование и реконструкция, эволюция, функционирование определяются в значительной степени политическими факторами и характером межгосударственного взаимодействия в текущую эпоху. «Другой» обретает положительные черты в условиях благоприятных взаимоотношений в паре стран, но как только экономически, политически или стратегически государство-соперник начинает доминировать или хотя бы становится на путь укрепления, заостряется манипулятивный потенциал образа «Другого», актуализируются контрастные противоречия вплоть до превращения «Другого» в «Чужого» и впоследствии - во «Врага».

Сама природа имагологических исследований не позволяет отказаться от историзма, рассмотрения авто- и гетерообразов в их историческом развитии. Ответвление имагологии с определением «потестарная» или шире - «историческая» можно воспринимать прежде всего как методологию, позволяющую рассматривать образы народов и наций и их элит, функционирующие в культурном пространстве вне зависимости от принадлежности к историческому периоду, географии, национальности в тех или иных моделях политической коммуникации внутристранового и внешнеполитического уровня.

Образ власти, представленный «Своим» или «Другим» правителем, национальным лидером, государственным деятелем или же собирательный, на структурном уровне является производным от этнообраза всей нации, всей страны и обладает этнонациональной типичностью со всеми константами конструирования. Образ «Другого» является подвижным с точки зрения конструирования и в зависимости от внешних факторов, задач манипуляции и потребностей легитимации или делигитимации его решений, что позволяет перемещать его по своеобразной шкале от «похожий на меня, соответствующий моим ценностям» до «Чужой».

В случае с независимой Украиной среди технологий влияния на общественное мнение украинцев и формирование заданной национальной идентичности можно выделить ряд тех, которые определяются в категориях имагологии и связаны с манипулированием исторической информацией, но предмет научного интереса составляют не сами факты, которые могут искажаться, умалчиваться или группироваться определенным образом, а результаты этих действий. Имагология становится геополитическим инструментом за счет наполнения образов «Своего», «Другого», «Чужого» и «Врага» необходимыми смыслами.

Что касается Украины, за короткий период независимости посредством привлечения имагологических механизмов была легитимизирована война с Россией. Сначала на стадии постсоветской сепарации появилась Россия как «Другой», отличный от украинского. Постепенно «Другой» превратился в «Чужого» при активном участии историков - как украинских (включая представителей украинской диаспоры за рубежом), так и западных. Проводилась планомерная работа с исторической памятью вплоть до ее физического уничтожения. Особое внимание было сосредоточено на вымарывании общего советского прошлого, в том числе на уровне дискурсов. Например, уже к 2007 году на бронзовых табличках всех историко-архитектурных памятников Львова было удалено слово «радянський» («советский»), а в 2023 году статья в украинской версии «Википедии» о Каховской ГЭС оперировала исключительно словом «Украина», но ни разу словами «Украинская ССР» или «советский». Процесс уничтожения памятников начался с памятников Ленину и Сталину, дойдя до демонтажа памятников Пушкину и основателям Одессы Екатерине II и ее сподвижникам де Рибасу, де Волану, Потемкину и Зубову в 2022 году.

Подмена исторической памяти, традиций, религии стала благодатной почвой для реализации следующего этапа внешними глобальными игроками, когда существование украинского народа, переведенного в категорию «неисторических народов», оказалось возможно только в условиях присутствия внешнего врага. В колоссально большей степени, чем любой другой народ, этим народом-«Врагом» был назначен русский - еще задолго до воссоединения Крыма с Россией, Донбасса и специальной военной операции: через определение исторических событий - «кровоточащих ран» (Переяславская Рада, голодомор), популяризацию антироссийского направления украинской философско-политической мысли конца XIX - начала XX века, продвижение идеи о русских как единственном препятствии на пути создания украинского национального государства. Итогом явился образ украинской нации как находящейся в состоянии вечной борьбы с внешним «Врагом».

Такой подход не только позволяет легко манипулировать общественным сознанием украинцев, но и облегчает реализацию геополитических проектов крупных внешних игроков, которые традиционно оправдывают вмешательство в дела других высокой цивилизаторской или демократической миссией. Для Украины этой идеей стала идея освобождения от варварских сил России, «Чужого», и интеграция с Западом, который обозначен как «Свой».

Дискурсы национальных характеров актуализируются по нескольким причинам. Идеалистическая сформулирована давно: изображение «Другого» позволяет лучше понять себя. Но следует отметить и сугубо практические. Гетерообразы служат политическим целям - они могут стать частью стратегии внешнеполитического влияния и средством внедрения необходимых внутриполитических решений. Образ «Врага» становится мощным оружием в руках пропаганды, однако он не появляется из ниоткуда: первичен образ «Чужого», формируемый на основе негативных (этно)стереотипов, которые проявляются и заостряются в определенных международно-политических условиях.

 

 

1См. научное эссе Даниэла Кэри «Длительное время брекзита. Политика, литература и британское прошлое» [Carey, 2021: 51]).

Источники и литература

Власть и образ. Очерки потестарной имагологии / под ред. Бойцова М.А., Успенского Ф.Б. СПб.: Алетейя, 2010.

Земсков В.Б. Образ России в современном мире и иные сюжеты. М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Гнозис, 2015.

Ирхин А.А., Москаленко О.А. Между Западом и Востоком: украинская политическая мысль начала ХХ века как основа современного геополитического мировоззрения украинской элиты // Международная жизнь. 2022. №12. С. 54-67.

Казакова О.Ю. Границы междисциплинарности: термины, дефиниции, понятия // Российская история. 2010. №5. С. 6-17.

Лахижа М. Компаративістика, ерхетипіка, імагологія як інновації у науці державного управління: методологічні аспекти // Вісник Київського національного університету імені Тараса Шевченка. Державне управління. 2020. №13. С. 45-53 // https://doi.org/10.17721/2616-9193.2021/13-5/9

Москаленко О.А., Ирхин А.А. Социально-экономическая модель хронотопа в имагологии: Россия в восприятии британцев // Диалог со временем. 2022. №81. С.18-34 // https://doi.org/10.21267/AQUILO.2022.81.81.002

Посохов С. Проблеми теорії та практики історичної імагології: український вимір // Ideology and Politics Journal. 2020. №2 (16). С. 7-29 // https://doi.org/10.36169/2227-6068.2020.01.00010

Репина Л.П. «Национальный характер» и «образ Другого» // Диалог со временем. 2012. Вып. 39. С. 9-19. 

Трыков В.П. Основания и предпосылки имагологии // Филологические науки. Научные доклады высшей школы. 2021. Т. 1. С. 65-74. DOI: 10.20339/PhS.1-21.065

Фадеева Л.А. От социального хронотопа к политическому мифу: украинский кейс // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Политология. 2023. Т. 25. №1. С. 150-162 // https://doi.org/10.22363/2313-1438-2023-25-1-150-162

Шевченко М. Імагологія та проблеми формування воєнно-політичної свідомості українського суспільства в умовах маніпуляції історичною інформацією // Воєнна історія. 2007. №1-3. С. 99-106.

Barkhoff J., Leerssen J. Introduction // National Stereotyping, Identity Politics, European Crises. Brill, 2021. Р.1-12.

Carey D. The Longue durée of Brexit // Politics, Literature and the British Past. Brill, 2021. P. 51-71 // https://doi.org/10.1163/9789004436107_005