В истории международных отношений найдется немало случаев удивительных метаморфоз, когда еще недавние противники и враги становились партнерами и союзниками, как, впрочем, нередко происходило и наоборот. Создание антигитлеровской коалиции СССР, США и Великобритании в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) и ее коллективный вклад в победу над фашизмом служат тому незабываемым примером. Руководители объединившихся держав - И.В.Сталин, Ф.Рузвельт и У.Черчилль в ответственный момент истории нашли в себе силы преодолеть довоенные вражду и недоверие и совместно ответить на вызовы своего времени, которые исходили от государств - блока агрессоров.

К чести отечественных историков надо сказать, что в их трудах никогда не ставилась цель умалить роль союзников СССР в войне и уж тем более представить СССР чуть ли не единственным победителем при всей несоизмеримости человеческих потерь, военного вклада и понесенного материального ущерба союзных государств. Тон задала еще в годы война сама кремлевская власть. Известно, как глава Советского правительства И.В.Сталин, например, публично высоко оценил, даже с известным перебором, высадку союзников в Нормандии в июне 1944 года, великодушно умолчав о запоздалом характере этой операции.

Не мир, а передышка

Вечно актуальный и больной вопрос: как могло случиться так, что все попытки объединения государств, которым объективно угрожал фашизм с его человеконенавистнической идеологией и стремлением к порабощению других народов, не увенчались успехом, когда это можно было сделать сравнительно безболезненно, а главное, своевременно? Кто виноват, что за сотрудничество пришлось заплатить такую страшную цену, когда мир, по существу, уже оказался на грани вселенской катастрофы?

Объяснение этому может дать только анализ исключительно сложной и противоречивой политической ситуации в мире между двумя мировыми войнами, когда в тугой узел переплелись между собой самые различные факторы - идеологические, геополитические, экономические и другие, вызвавшие в конечном счете неуправляемый ход событий.

В результате Первой мировой войны, с победой большевистской революции в России и распадом ряда старых империй в единой мировой системе произошел глубокий раскол. Обострилась борьба за мировое господство с выходом на международную арену нового претендента - Соединенных Штатов и стремлением старого гегемона - Великобритании сохранить свои позиции, прежде всего колониальные. В водоворот мировых событий втягивалась Азия, где интересам европейских держав угрожал новый империалистический хищник - милитаристская Япония.

Слова французского маршала Ф.Фоша, сказанные при подписании Версальского договора в июне 1919 года, о том, что это не мир, а всего лишь передышка на 20 лет,  оказались пророческими и наполнились зловещим смыслом с приходом к власти в Германии в 1933 году национал-социалистов во главе с Гитлером с их реваншистской программой установления «нового европейского порядка» и ростом популярности в Европе ультрарадикальной идеологии фашизма и борьбы с «большевистской угрозой».

При этом, несмотря на всю демократическую риторику, вброшенную в послевоенную политику новым «мессией» - Президентом США Вудро Вильсоном, никто из великих держав-победителей не собирался принимать в расчет интересы малых стран, которым, даже таким не последним из них, как Польша, вернувшей свою государственность, была уготована участь разменной монеты при разрешении мировых противоречий. Немцы, например, презрительно именовали санационную Польшу «сезонным государством» (Saisonstaat)1.

Тон в европейской политике в межвоенный период задавала все еще сохраняющая имперское могущество Великобритания. Добившись распада Российской империи Романовых, в Лондоне не были готовы к появлению в европейской политике нового влиятельного игрока в лице Советской России. В результате переплетения старых и новых вызовов и противоречий рождалась та особая враждебность правящей элиты Великобритании к Советскому государству, которая в решающий момент европейской и мировой истории подтолкнула ее к принятию иррациональных и неадекватных решений, едва не стоивших стране потери национальной независимости.

На эту сторону дела сегодня стоит обратить особенно пристальное внимание, потому что неудачный, если не сказать катастрофический, довоенный опыт англичан в современных условиях, вероятно в силу общей англосаксонской политической культуры, явно повторяют их ближайшие кровные родственники - американцы, пытающиеся любой ценой сохранить свои доминирующие позиции в мире, даже если это чревато большими неприятностями для всех участников мировой политики и угрожает опасной международной дестабилизацией2.

Пока англичане стремились создать новый выгодный для себя «баланс сил» в Европе вместо разрушенного Первой мировой войной, в Берлине искусно разыгрывали карту антикоммунизма, что в западных столицах высоко котировалось и рассматривалось как надежная гарантия стратегических планов Германии в Европе, направленных своим острием против СССР.

В противоречивой и во многом хаотичной политике межвоенного периода советская дипломатия, оказавшись, по словам В.И.Ленина, в ситуации «исторического одиночества» и разуверившись в близости мировой революции, усиленно маневрировала и всеми силами стремилась не допустить создания единого фронта империалистических держав против СССР. На практике в 1930-х годах, когда НКИД возглавил опытный политический деятель со знанием заграничных реалий М.М.Литвинов, это выразилось в выдвижении концепции коллективной безопасности, предусматривающей объединение на пацифистской основе и с опорой на Лигу наций с государствами - сторонниками сохранения послевоенного статус-кво против лагеря «ревизионистских» держав, стремящихся к пересмотру версальского миропорядка и очередному переделу мира.

Большой энтузиаст идеи коллективной безопасности англофил М.М.Литвинов верил, что в Лондоне и Париже трезво оценят исходящую от нацистской Германии угрозу для своих национальных интересов и пойдут на сотрудничество с СССР. Но, как оказалось, в Москве имели дело не с заблуждением, а с сознательной политической тактикой «умиротворения» агрессора, равнозначной его активной поддержке и подталкиванию к войне против СССР, тон в которой задавала Великобритания и лично ее премьер-министр Н.Чемберлен и следовавшая к этому времени покорно за Лондоном Франция3.

Переломный момент наступил в памятный 1938 год в связи с аншлюсом (захватом) Германией Австрии и выдачей рейху Судетской области Чехословакии в результате Мюнхенского сговора английского и французского премьер-министров Чемберлена и Даладье и двух диктаторов - Гитлера и Муссолини 29-30 сентября с последующей, менее чем через полгода, окончательной ликвидацией Гитлером независимого государства чехов и словаков. Зловещую роль сыграли переметнувшиеся в лагерь нацистов и имевшие свои корыстные интересы Венгрия и Польша. Последняя, пользуясь европейской смутой и по согласованию с немцами при их дипломатической поддержке, захватила, вопреки решению Версальской конференции, так называемое Заолзье - Тешинскую область Чехословакии с большим промышленным потенциалом, за что получила от У.Черчилля нелестное сравнение с «гиеной».

Коллективная безопасность, с которой долгое время в Москве связывали большие надежды на укрепление европейского мира, сплочение миролюбивых сил и изоляцию агрессоров, оборачивалась противостоянием страны против объединенного фронта главных европейских держав, то есть того, чего в Москве всячески стремились избежать начиная с подписания на Генуэзской конференции Рапалльского договора с Германией (1922 г.).

Отстранение М.М.Литвинова с поста наркома иностранных дел в начале мая 1939 года явилось сигналом о назревающей смене курса. Тем не менее на основе анализа и сопоставления многочисленных архивных документов складывается впечатление, что весной и летом 1939 года Кремль с новым наркомом (и по совместительству главой Советского правительства) В.М.Молотовым де-факто продолжал следовать прежнему курсу, лишь несколько ужесточив его, словно давая Лондону и Парижу еще один, последний шанс.

Каждый за себя

Во всяком случае, что бы ни писали некоторые западные авторы, как бы ни обвиняли Советское правительство в «двурушничестве», оно со всей серьезностью отнеслось к начавшимся летом 1939 года тройственным англо-франко-советским политическим переговорам с выходом на подписание военной конвенции. Все-таки союз с западными демократиями по идеологическим соображениям для марксистско-ленинского государства и его многочисленных единомышленников за рубежом был предпочтительнее, чем вынужденная договоренность с нацистским рейхом. По существу, этот союз вполне мог стать уже тогда, а не через два года, зародышем полноценной антигитлеровской коалиции. Мог, но не стал. И тому были свои веские причины, которые современные российские авторы оригинально окрестили «формулой провала»4.

Оставляя в стороне хорошо известные факты, свидетельствующие о несерьезности намерений правительства Чемберлена и слепо и самоубийственно его поддерживающих французов (затягивание переговоров, неторопливость с прибытием делегаций в Москву, низкий уровень представительства, отсутствие полномочий, уход от конкретных обязательств, нежелание оказать давление на Польшу и др.), обратим внимание лишь на закулисную сторону дела, о чем в Кремле были хорошо осведомлены из донесений своей политической и военной разведки.

Англичане параллельно с переговорами в Москве вели не показные, а реальные переговоры с эмиссарами Гитлера в расчете на достижение далеко идущих англо-германских договоренностей в геополитической и финансово-экономической областях, равнозначных, по существу, переделу Европы и мира и определению новых сфер влияния. Одновременно английская делегация, следуя указаниям Лондона, всячески затягивала переговоры в Москве и в то же время противилась их срыву, чтобы не допустить возможного сближения Кремля с Берлином, что тогда уже не было большим секретом.

В этих хитросплетениях европейской политики, достигших своего апогея к лету 1939 года и приближающихся к закономерной развязке, особое место занимала Польша, обреченная на национальную катастрофу наследниками Пилсудского и их союзниками. Уготованная полякам Гитлером роль вассала не устраивала амбициозную Варшаву, которая была готова на антисоветской основе «дружить на равных» и участвовать с рейхом в разделе добычи на востоке, на Украине. Но это уже на том этапе не устраивало Берлин.

После посещения Варшавы в июле начальником имперского штаба Великобритании генералом Э.Айронсайдом англичане хорошо знали, что поляки не продержатся против вермахта и десяти дней, но тем не менее продолжали разжигать их шляхетские амбиции обещаниями военной поддержки, хорошо понимая, что после разгрома Польши возникнет прямое противостояние рейха с Советским Союзом и тем самым круг политики «умиротворения» замкнется. Но здесь, что называется, «коса нашла на камень». Противники оказались не столь наивны, как считали в Лондоне. Их интересы на какой-то момент сошлись.

Следуя своей стратегии «бить противников поодиночке» и будучи уверенным, что ради Польши западные демократии «не полезут в драку», Гитлер начиная с июля сосредоточил все свои дипломатические усилия на нейтрализации СССР. Как следует из многих перекликающихся источников, инициатива к сближению принадлежала Германии при достаточно сдержанной и даже настороженной в первое время ответной реакции Кремля. Но политика англичан и идущих у них на поводу французов при откровенно враждебном поведении Польши, отказавшейся наотрез пропустить Красную армию в случае военных действий («С немцами мы потеряем свободу, а с русскими душу», - высокопарно изъяснялся маршал Рыдз-Смиглы), поставила Москву перед необходимостью сделать решительный выбор и ответить согласием на обхаживания немцев. Как говорил в таких случаях великий флорентиец Никколо Макиавелли, главный труд которого «Государь» с пометками Сталина на полях хранился в кремлевской библиотеке, «нельзя быть праведником в мире грешников»5.

Как хорошо было известно в Москве, нападение Гитлера на Польшу было делом предрешенным, что создавало для Советского Союза качественно новую реальность на его западной границе. Отказавшись от помощи СССР, Варшава во многом сама себе вынесла смертный приговор. Прав был Роман Дмовский, крупнейший польский мыслитель и вечный оппонент Пилсудского, не доживший лишь несколько месяцев до сентябрьской катастрофы 1939 года, когда говорил, что «у поляков ненависть к России была сильнее, чем любовь к Польше». История потом еще не раз подтвердит его мудрые слова.

23 августа, после личного обращения Гитлера к Сталину, в Москве был подписан советско-германский Договор о ненападении с секретным приложением, разграничивший, по существу, сферы влияния между двумя странами в соответствии в основном с так называемой «линией Керзона», предложенной странами Антанты еще в 1919 году по этническому принципу и впоследствии нарушенной поляками, а также определивший границы территориального размежевания между третьим рейхом и СССР в Европе. Ни о каком военном союзе или тем более совместных действиях против кого-либо между ними речь не шла. Опасная игра, затеянная «умиротворителями», была ими проиграна. Советско-германская война откладывалась на неопределенный срок.

Это резко повысило градус враждебности к СССР в западных столицах. Там крайне болезненно восприняли подписанный документ, больше известный на Западе как пакт Молотова - Риббентропа. Проигравшим англичанам и французам и стоявшим за их спиной американцам было крайне обидно, что в той коварной дипломатической игре, в которой они считали себя непревзойденными мастерами, Сталин их переиграл. Именно этим объясняются все последующие обвинения в адрес Москвы в «сговоре двух тоталитаризмов», «союзе диктаторов», «разделе Польши», в «содействии началу мировой войны» и т. д. вплоть до одиозной резолюции Европарламента от 19 сентября 2019 года.

Показательно, что, объявив войну Германии 3 сентября после ее вторжения в Польшу (и не ударив пальцем о палец, чтобы ей реально помочь), Лондон и Париж воздержались от подобного шага в отношении СССР после вступления Красной армии 17 сентября на территории Западной Украины и Белоруссии, входившие в состав распавшегося польского государства. Логика была проста: не нужно было мешать, как считалось, двум антагонистам столкнуться между собой. Все изменилось после 30 ноября 1939 года в связи с неудачей Москвы найти территориальный компромисс с Финляндией.

В тумане войны

История о том, как СССР попытался мирным, дипломатическим путем в интересах укрепления своей безопасности в связи с надвигающейся угрозой войны уговорить финнов отодвинуть границу от Ленинграда, проходившую чуть ли не на расстоянии артиллерийского выстрела, предложив более чем щедрую территориальную компенсацию, хорошо известна. Причиной финской несговорчивости, если не сказать упрямства, явилось гипертрофированное самомнение элиты бывшей части царской империи, сумевшей, впрочем, как и Польша, воспользоваться революционной смутой в России и культивировавшей исторический антироссийский синдром. Самомнение, подкрепленное обещаниями поддержки извне, которое активно подогревалось, как и в случае с Польшей, западными державами в целях борьбы с СССР.

С началом советско-финской войны, вошедшей в историю как «зимняя война» 1939-1940 годов, еще недавно кандидаты в союзники СССР добились его исключения из Лиги наций и всерьез строили планы нападения на него на севере и на юге, надеясь переиграть стратегическую ситуацию и воссоздать единый антисоветский фронт. Как часто бывает в периоды кризисов, политика все больше отдалялась от реальностей, пока наконец не наступил драматический «момент истины». Москва сумела после ряда неудач на фронте мобилизовать крупные силы и «вразумить» «горячих» финнов, заключив с ними 12 марта 1940 года мирный договор, когда англичане и французы были уже почти готовы бросить свои экспедиционные войска на советско-финский фронт и начать на юге бомбардировки нефтепромыслов Баку, в то время как центр мировых событий, между тем повинуясь авантюрной логике Гитлера, постепенно переместился на запад Европы.

Жертвой гитлеровской агрессии стала великая европейская держава - Франция, капитулировавшая меньше чем через 40 дней. Это был крупнейший водораздел в ходе начавшейся мировой войны, ошеломивший западные столицы и объединивший почти всю континентальную Европу под знаком свастики. В Кремле не предвидели столь стремительное развитие событий и испытали подлинный шок. Вместо ожидаемой затяжной войны на Западе по типу позиционной Первой мировой, в которой, как считалось, должна была надолго увязнуть и истощить себя Германия, СССР оказывался один на один против почти всей покоренной Гитлером Европы. Роли сторон Договора о ненападении вмиг поменялись. Из зависимого от воли СССР участника Гитлер становился хозяином положения. Для Москвы начинался сложный и опасный период отчаянного дипломатического балансирования, чтобы «не спровоцировать» Гитлера, что в Берлине рассматривали как проявление слабости со стороны русских.

«Туманом войны» называл крупный немецкий военный стратег Карл Клаузевиц, труд которого «О войне» Сталин также хорошо знал, скрытые намерения противоборствующих сторон6. В Кремле до конца не смогли раскрыть стратегические замыслы Гитлера после «выхода из игры» Франции в июне 1940 года и исходили из того, что условием его дальнейших действий являлось непременное нанесение поражения Великобритании или заключение с ней унизительного мира. Тем более что планы Гитлера были покрыты густым туманом дезинформации, отличались большой оперативной импровизацией и ситуативностью, корректировались «на ходу» под влиянием военных действий и в итоге не раз приводили к переносу даты нападения на СССР, что в Москве вызывало недоверие к сообщениям собственной разведки.

С другой стороны, хорошо известно, что по мере приближения «часа Х» и обострения ситуации на западной границе нарком Молотов все чаще, явно в примирительном тоне, запрашивал германского посла в Москве фон дер Шуленбурга о причинах недовольства Берлина и о конкретных претензиях с его стороны к СССР, надеясь тем самым разрядить обстановку и втянуть немцев в переговоры. Делалось ли это, как принято считать, всего лишь в тактических целях или имелись в виду какие-то более серьезные предложения, чтобы оттянуть или даже избежать начала конфликта?

Вообще, крайне затруднительно представить себе, что, продлись мирная передышка для СССР еще на один год, на что якобы надеялся Сталин, события развивались бы по более благоприятному для нашей страны сценарию. Вопрос, на наш взгляд, заключался не столько в подготовке и уровне советских вооруженных сил, которые уже тогда представляли собой достаточно мощную силу, чтобы выдержать и отразить натиск вермахта, сколько в наличии политической воли у руководства страны и его готовности в ответственный исторический момент принять трудное решение и не потеряться в «тумане войны». В итоге политические преимущества, полученные в связи с подписанием Договора о ненападении, не были в переломный момент подкреплены соответствующими военными решениями.

Если на западном направлении просчеты политического руководства обернулись тяжелыми последствиями для СССР, то на востоке советская дипломатия добилась внушительных успехов, которые помогли стране выстоять в первый, самый напряженный период Великой Отечественной войны и избежать в дальнейшем войны на два фронта. Заключенный с японцами 13 апреля 1941 года Договор о нейтралитете после победы Красной армии в ходе локального военного конфликта на Халхин-Голе, явившийся в известном смысле дальневосточным аналогом советско-германского договора о ненападении с той лишь разницей, что японцы не решились его нарушить всю войну, стал огромным вкладом в победу над агрессором в Европе.

Английский историк Э.Бивор отмечал: «Советская победа на Халхин-Голе в августе 1939 года не только способствовала японскому решению нанести удар в южном направлении и подтолкнула США к вступлению в войну, но также означала, что Сталин смог перебросить сибирские дивизии на запад, чтобы сорвать попытку Гитлера захватить Москву»7.

В одной коалиции

Что касается англосаксов - будущих союзников СССР, то они испытывали большую тревогу, если не сказать панику, после капитуляции Франции и лихорадочной эвакуации английских войск «налегке» из Дюнкерка. Сменивший Н.Чемберлена на посту премьер-министра У.Черчилль не испытывал иллюзий в отношении планов Гитлера и понимал, что произошло кардинальное изменение мирового баланса сил в пользу блока держав - «оси», угрожавшего самому существованию западных демократий. Одно дело малые государства Восточной Европы и их вечно соглашательски настроенные элиты, которые, особенно не колеблясь, приняли власть нового сюзерена, другое дело великие державы, которые всегда дорожили своим суверенитетом и готовы были постоять за него.

Советский полпред в Лондоне И.М.Майский в своей телеграмме в НКИД сообщал о беседе с премьер-министром Черчиллем, состоявшейся вскоре после разгрома Франции в мае 1940 года «Черчилль ответил на мой вопрос о его генеральной стратегии очень кратко и красочно: «Моя генеральная стратегия, - сказал он, - состоит сейчас в том, чтобы выжить в течение ближайших трех месяцев»8. Начиналась «Битва за Англию» - воздушная война, проигранная Люфтваффе, которая отодвинула на неопределенный срок немецкое вторжение через Ла-Манш (план «Морской лев») и в то же время создавала ложное впечатление в Кремле, что силы вермахта еще долго будут скованы войной на западе.

Вне мировой войны оставались лишь две великие державы - США и СССР. Между ними словно шло негласное дипломатическое соревнование в искусстве уклонения от участия в войне. В ноябре 1940 года, одержав вопреки американской политической традиции в третий раз подряд победу на выборах, Президент Рузвельт принял в Белом доме своего посла «при Сент-Джеймсском дворе» Джозефа Кеннеди - крупного спонсора Демократической партии и отца будущего Президента США. Посол - известный «изоляционист», тайно симпатизировавший Гитлеру, убеждал Рузвельта продолжать заниматься «умиротворением» Германии. «Вы или войдете в историю как величайший президент, или останетесь в дураках», - на правах старого приятеля говорил он. Рузвельт, слушая, мрачно молчал. «Существует и третья возможность, - наконец медленно произнес он. - Я могу к концу моего срока оказаться президентом незначительной страны»9.

По большому счету схватка между старыми и новыми претендентами на мировое господство была неизбежной. Именно в критическом нарастании глобальных вызовов следует искать ответ на ключевой вопрос, как столь стремительно произошел позитивный поворот в отношениях между СССР и англосаксонскими державами - от довоенной враждебности к военному союзу после нападения Гитлера на СССР. Несомненно, в Вашингтоне, и особенно в Лондоне, это нападение не только ждали, но и всячески стремились приблизить, видя в этом единственный шанс отвести угрозу от себя и выиграть время для мобилизации сил. В Кремле также, тщательно скрывая это от немцев, держали в резерве вариант «Б», предполагавший сближение с главными противниками «гитлеризма» в случае советско-германской войны.

Все круто изменилось в ночь на воскресенье 22 июня 1941 года. Вероломно нарушив Договор о ненападении, Гитлер напал на СССР. Сложились объективные условия для формирования широкой антифашистской коалиции, чтобы разрушить гитлеровские планы покорения всей Европы и предотвратить мировое нацистское господство. Вражда с обеих сторон отступила перед политической целесообразностью.

Естественными союзниками СССР являлись Англия и США, хотя США оставались невоюющей стороной вплоть до декабря 1941 года, японского нападения на Пёрл-Харбор, и старались вести себя крайне осторожно, выступая, как говорил Президент Рузвельт, в роли «запасного игрока» и «великого арсенала демократии». Более прямолинейные политики, такие как сенатор от штата Миссури Г.Трумэн, выражая затаенные мысли влиятельной части американской элиты, вообще были не против взаимного истощения «двух тоталитарных режимов» и предлагали Америке оставаться в стороне от советско-германской войны и вести себя по принципу «третьего радующегося».

Но ставки были слишком высоки, а угрозы существованию западных демократий, исходящие от нацизма, более чем реальны, чтобы вести себя столь прямолинейно и близоруко. Война становилась с обеих сторон коалиционной. Это хорошо понимали в Кремле. В беседе с новым английским послом в Москве С.Криппсом 8 июля 1941 года Сталин прямо заявил: «Коалиции надо противопоставить коалицию, а не изоляцию»10. Это ясно говорило о том, что в Москве рассматривали Вторую мировую войну как войну коалиционную. Конечно, решающее слово было за сражающимися армиями и борьбой на фронте, но очень многое зависело и от дипломатического взаимодействия союзников по складывающейся «великой коалиции» (the Grand Alliance - в англоязычной литературе), как ей суждено было войти в историю.

Отношения между ними охватывали три основные группы вопросов, во-первых, оказание военной помощи СССР по ленд-лизу (займу-аренде), закон о котором был принят в Вашингтоне еще 11 марта 1941 года, со стороны в основном США и в меньшей степени - Великобритании; во-вторых, вопрос об открытии Второго фронта, как для краткости называли высадку англо-американских войск в Северной Франции, на чем энергично настаивала советская сторона; и, в-третьих, по мере приближения победы решение проблем послевоенного мироустройства, которые встанут в практический рост после коренного перелома в войне в пользу союзников. Но до этого советским солдатам еще надо было пройти много верст огненными дорогами войны.

Между тем главное, что определяло отношения между новоявленными союзниками в начальный период войны, - это отступление Красной армии по всему фронту и страх в Лондоне и Вашингтоне, что СССР не устоит перед натиском вермахта, а начавшаяся война на востоке - всего лишь краткая передышка, которой надо воспользоваться для укрепления собственной обороноспособности. Пессимистов в этот период было куда больше, чем оптимистов, которые верили гитлеровской пропаганде, что СССР «колосс на глиняных ногах» и борьба с ним займет от трех до четырех недель. Был ли смысл оказывать ему серьезную помощь, особенно материальную, военную, чтобы она потом попала в руки гитлеровцев?

В этой связи большое значение имела поездка в Москву в июле 1941 года Гарри Гопкинса - ближайшего друга и помощника Рузвельта. Он вынес убеждение из бесед со Сталиным, что русские выстоят и им следует оказать всемерную военную помощь. «Немцы уже поняли, - говорил ему Сталин, - что продвижение механизированных войск по России весьма отличается от продвижения их по бульварам Бельгии и Франции». Конкретно о военной помощи СССР шла речь и во время визита в Вашингтон в это же время начальника Разведуправления Генштаба Красной армии генерала Ф.И.Голикова. Проблема поставок обсуждалась в долговременном плане на конференции в Москве с американцами и англичанами в конце сентября - начале октября 1941 года и завершилась подписанием первого протокола о поставках.

Со стороны западных союзников ведущую роль на конференции играл сын крупного железнодорожного магната, сам - известный финансист и владелец крупных горнорудных активов в Польше, а вскоре и будущий посол США в Москве А.Гарриман, которого Сталин по-дружески называл «наш человек из Чиатура» в память о марганцевой концессии компании Гарримана в Грузии после революции. В начале СССР расплачивался за военные материалы наличными (золотом), которое на сумму 10 млн. долларов и весом в 903 тыс. тройских унций 16 октября и 5 ноября было доставлено в США на советских судах «Днепрострой» и «Азербайджан»11, но уже в начале ноября на СССР был распространен ленд-лиз - закон об аренде, откладывающий расчеты за поставки на послевоенный период.

В Белом доме стало принято говорить, что, «помогая Советскому Союзу, Америка помогает самой себе», и считали это, по словам А.Гарримана, «просвещенным эгоизмом». Хотя с точки зрения общих военных усилий СССР ленд-лиз занимал сравнительно скромное место и, по существу, в силу скорее объективных организационных трудностей, чем чьих-то интриг, отсутствовал в самый напряженный начальный период войны, он позволил восполнить существенные пробелы в снабжении Красной армии и в целом приблизил победу над врагом.

В этой связи интересно свидетельство одного из ведущих американских исследователей данной темы Л.Мартеля: «Подписание первого протокола в Москве в октябре 1941 года и заявление о распространении ленд-лиза на Россию не открыли шлюзы для широкого потока материалов сражающейся Красной армии, - отмечал он. Помощь России в конце концов действительно увеличилась с тоненького ручейка до существенного потока грузов, но в первые критические месяцы войны на ее пути постоянно возникали препятствия»12.

Второй фронт

И все-таки главной задачей на дипломатическом фронте в Кремле считали организацию высадки войск союзников на европейском континенте в Северной Франции, чтобы по примеру Первой мировой войны зажать Германию в тиски войны на два фронта и тем самым облегчить положение Красной армии. Как известно, впервые этот вопрос поставил Сталин в своем послании Черчиллю 18 июля 1941 года в разгар немецкого «блитцкрига», предложив создать Второй фронт «на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)».

Но Черчилль, поддержанный британским Комитетом начальников штабов, был глух к предложению из Москвы, хотя положение на восточном фронте становилось день ото дня все более отчаянным и объективно угрожало и британским интересам. Сталинская дипломатическая переписка отразила возбужденное состояние умов в Кремле, еще до конца не оправившихся от шока вероломного немецкого нападения и лихорадочно ищущих варианты спасения страны. Никогда ранее не вступавший в прямую переписку с послами Сталин на этот раз решил доверить послу в Лондоне И.М.Майскому свои мысли.

В своей телеграмме от 30 июля глава Советского правительства явно в раздраженном тоне откровенно писал, что Англия, по сути дела, «своей пассивной выжидательной политикой помогает гитлеровцам… Понимают ли это англичане? Я думаю, что понимают. Чего же они хотят? Они хотят, кажется, нашего ослабления. Если это предположение правильно, нам надо быть осторожными в отношении англичан». Столь резкая оценка политики правительства Черчилля, близкая к обвинениям его чуть ли не в сговоре с нацистами за счет интересов СССР, была, разумеется, данью переживаемому острому моменту и желанием чисто в сталинском стиле объяснить военные неудачи чужими интригами или того хуже - предательством.

Это достаточно ясно следовало из ранее не публиковавшейся части цитируемой телеграммы. «Если так будет продолжаться и англичане не расшевелятся - говорилось в ней - наше положение станет угрожающим. Выиграют ли от этого англичане? Я думаю, что проиграют. Говоря между нами, должен сказать Вам откровенно, если не будет создан англичанами Второй фронт в Европе в ближайшие три-четыре недели, мы и наши союзники можем проиграть дело. Это печально, но это может стать фактом»13. Второй фронт в Европе не был создан ни «в ближайшие три-четыре недели», ни даже в ближайшие два года, и тем не менее Советский Союз не только выстоял, но и повернул вспять вал нацистской агрессии, что ясно говорило о потенциальной мощи нашего государства, недооцененной даже его руководителями.

Испытывал ли в действительности потрясенный неудачами на фронте кремлевский вождь такие мысли, о которых сегодня нам, потомкам государства-победителя, в юбилейный год все-таки приходится вспоминать, или сознательно сгущал краски, чтобы настроить своего посла на решительное объяснение с коварными англичанами, об этом мы уже никогда не узнаем. У англичан, расплачивающихся за политику «умиротворения» и сражавшихся в одиночку больше года, пока СССР оставался вне войны и чувствовал себя, как завистливо считали в Лондоне, вполне комфортно, была своя мстительная логика.

В ней переплетались как традиционные мотивы вековой игры «туманного Альбиона» на балансе сил в европейской политике, так и недавно возникшие пораженческие комплексы в результате панического бегства экспедиционных сил с континента с потерей всего тяжелого вооружения и последующего яростного немецкого воздушного «блитца». Пресловутая дальновидность Черчилля, которой восхищаются некоторые западные историки, включая его биографа-любителя нынешнего премьер-министра Бориса Джонсона, останавливалась ровно там, где верх брали британские имперские интересы, естественно, так, как он их понимал.

Надо сказать, что интуиция не изменила Сталину в отношении поведения англичан, явно сводивших счеты с Москвой за ее довоенную политику. В своей телеграмме от 28 октября 1941 года английскому послу в Москве, социалисту Стаффорду Криппсу, раздражавшему премьера своими призывами скорейшего открытия фронта на западе, Черчилль, не без злорадства, выражал сочувствие России «в ее агонии». «Несомненно, они не вправе упрекать нас, - продолжал он. Они сами решили свою судьбу, когда пактом с Риббентропом позволили Гитлеру напасть на Польшу и тем самым развязать войну. Они отрезали себя от эффективного Второго фронта, когда позволили уничтожить французскую армию… Однако до тех пор, пока Гитлер на них не напал, мы не знали, будут ли они воевать и на чьей стороне»14.

Время было явно неподходящим, чтобы руководствоваться подобными резонами, но Черчилль не был бы Черчиллем, если бы рассуждал иначе, хотя весь ход его мыслей выдавал в нем скорее мелочного парламентария эпохи заката британской империи, нежели дальновидного государственного деятеля. Разъяренный несговорчивостью англичан Гитлер говорил в кругу приближенных, что первое, что он сделает после победы на востоке, - «разделается» с Великобританией.

После разгрома немцев под Москвой зимой 1941-1942 годов, возвестившего начало пути «тысячелетнего рейха» к своей гибели, получив лишь моральную поддержку союзников, в Кремле всерьез взялись за решение задачи открытия Второго фронта. На это были брошены все лучшие силы советской дипломатии. Речь шла о сокращении сроков войны и тем самым спасении миллионов человеческих жизней. В мае-июне 1942 года в поездку по западным столицам инкогнито под псевдонимом «г-н Браун» отправился сам нарком иностранных дел СССР В.М.Молотов с целью добиться от союзников - Президента Рузвельта и премьера Черчилля - ясных обязательств о высадке союзных войск на побережье Франции в том же году.

После сильного дипломатического нажима с советской стороны и даже запугивания союзников перспективой поражения в войне такие обязательства были даны в подписанных в Лондоне и Париже совместных коммюнике. Однако спустя лишь считанные дни они были цинично нарушены союзниками под предлогом якобы практической невозможности их выполнения. Негодованию Москвы не было предела, и прибывшему для объяснений на встречу со Сталиным в августе 1942 года Черчиллю в сопровождении А.Гарримана в качестве личного представителя Рузвельта пришлось выслушать немало резких, но справедливых упреков. На следующий год история вновь повторилась. Взятые западными союзниками новые обязательства открыть Второй фронт в 1943 году в очередной раз не были выполнены.

Как вполне обоснованно считали в Кремле, тактика Лондона и Вашингтона заключалась в ведении «легкой войны» с вступлением в нее «в нужный момент», чтобы не опоздать разделить плоды победы. Такой момент наступил благодаря героическим усилиям Красной армии, которая осуществила коренной перелом в войне в сражениях под Сталинградом и на Курской дуге.

Несмотря на сопротивление упрямого Черчилля, который настаивал на высадке англо-американских войск на Балканах, Сталину и Рузвельту на конференции в Тегеране поздней осенью 1943 года удалось согласовать вопрос о высадке союзных войск в мае 1944 года во Франции. Черчиллю, который вопреки здравому смыслу слепо верил в военный переворот в Германии и капитуляцию немцев на западе, пришлось уступить. Вопрос о Втором фронте был наконец решен. Все тогда отлично понимали его второстепенное, подчиненное значение. Три четверти войск вермахта нашли свой бесславный конец на советско-германском фронте.

Дух Эльбы

Военный союз трех держав, несмотря на возникающие всю войну между ними острые ссоры и разногласия, выдержал и еще более трудные испытания, связанные с послевоенным мирным урегулированием. Как известно, испокон веков войны на земле велись не ради славы, а ради конкретных плодов победы с целью передела мира в интересах победителей и за счет побежденных. От предыдущих войн, больших и малых, Вторая мировая война отличалась не только своими глобальными масштабами и применением нового смертоносного оружия, но и обилием демократической риторики, тон которой задавал Президент США Рузвельт, хорошо усвоивший мессианские уроки своего предшественника и учителя - Президента В.Вильсона.

Прагматика и имперского политика до мозга костей премьер-министра Черчилля эта риторика хотя временами и коробила, особенно тогда, когда она касалась любимой темы президента - освобождения народов колоний вслед за искоренением фашизма, но в целом ему приходилось мириться с этим как с неизбежной данью новому времени. Стоит заметить, что как союзник, уступавший по своему весу, влиянию и военным возможностям в коалиции двум другим ее участникам, Черчилль оставлял желать много лучшего. Все его мысли были заняты тем, как сохранить британскую колониальную империю и восстановить в Европе довоенный статус-кво в духе нового «санитарного кордона», неприемлемого для Советского Союза, внесшего решающий вклад в разгром фашизма и освобождение европейских народов. При этом Черчилль пребывал в противоречиях, хорошо понимая, что союзу военных лет не было альтернативы. Однажды раздосадованный переговорами с партнерами по «большой тройке» он раздраженно заметил: «Что может быть хуже ведения войны вместе с союзниками?» И ответил: «Это война без союзников».

В свете последовавшей эпохи холодной войны и сменившего ее после распада СССР однополярного мира на Западе редко находили добрые слова в адрес антигитлеровской коалиции. Как только ее не называли: и «неестественной», и «странной», и «случайной», и обреченной на распад и возвращение к былой вражде. Правда, сами участники, во всяком случае пока был жив Президент Рузвельт, так не считали и надеялись на сохранение сотрудничества великих держав после войны и их практическое взаимодействие. Эти цели закрепила созданная союзниками Ялтинско-Потсдамская система и ее главное детище и опора - Организация Объединенных Наций, остающаяся вплоть до сегодняшнего дня важнейшим фактором стабильности международных отношений.

В Москве, во всяком случае вплоть до Потсдамской конференции (июль-август 1945 г.) и появления у американцев монополии на ядерное оружие, верили, что военный союз союзных держав-победителей удастся преобразовать в послевоенное сотрудничество. Фактор коалиции рассматривался как важное условие победы и сохранения мира. Все попытки западных авторов представить СССР зачинщиком холодной войны лишены сколько-нибудь серьезных оснований. Страна, понесшая колоссальный ущерб в результате войны и заплатившая за победу миллионами человеческих жизней, нуждалась в послевоенных мирных условиях для своего восстановления. Как хорошо видно из переговоров с союзниками на высшем уровне, Сталин делал все возможное, чтобы не обострять отношения с ними, порой даже вынужденно «глотал обиды», проявляя несвойственное ему смирение, и был готов идти на значительные уступки во многих вопросах, если они не затрагивали коренные интересы безопасности СССР, прежде всего в Восточной Европе, даже и с таким трудным партнером, каким оказался Президент Трумэн.

Историков продолжает волновать вопрос: был ли распад «великой коалиции» и наступление холодной войны с возвращением вражды и недоверия в отношения великих держав закономерным и неизбежным явлением? Военный стратег древнего Китая Сунь-цзы еще два с половиной тысячелетия назад пришел к обескураживающему выводу: «Союзники - это враги, у которых есть общий враг». Победа держав антигитлеровской коалиции над общим врагом - странами «оси» создала качественно новую геополитическую реальность. На поверхность вышли до поры до времени отложенные антагонизмы, дремавшие идеологические и геополитические противоречия, свойственные победителям, прежде всего Соединенным Штатам, амбиции в связи с переделом мира. А самое главное, было утеряно виденье общей цели, что неизбежно привело к расколу лагеря победителей. Все это сегодня служит уроком современным политикам, которым приходится выбирать между опасной разобщенностью, конфронтацией, национальным эгоизмом и обретением нового виденья единства цели и действий.

В истории Второй мировой войны символом боевого союза держав-победителей стала историческая встреча советских и американских солдат на Эльбе в центре Германии 25 апреля 1945 года. Обнадеживает, что это памятное событие в связи с 75-летием Великой Победы было отмечено Москвой и Вашингтоном в совместном заявлении. «Дух Эльбы - говорилось в нем - является примером того, как наши страны могут, несмотря на различия, выстроить доверие и сотрудничать в общих целях. Действуя сегодня, чтобы противостоять самым критическим вызовам XXI века, мы отдаем должное мужеству и отваге всех тех, кто совместно сражался, чтобы сокрушить фашизм. Их героический подвиг никогда не будет забыт»15.

 

 

 

1Хейстингс Макс. Вторая мировая война. Ад на земле. М., 2015. С. 33.

2См. подробнее: Allison Graham. The New Spheres of Interest. Sharing the Globe With Other Great Powers // Foreign Affairs. March/April 2020.

3Read Anthony, Fisher David. The Deadly Embrace. Hitler, Stalin and the Nazi - Soviet Pact. 1939-1941. London, 1988. Р. 30.

4Антигитлеровская коалиция - 1939: Формула провала. Сборник статей / Крашенинникова В. М., 2019.

5Stewart Patrick. Machiavelli: Still Shocking after Five Centuries // The National Interest. 25 September. 2013. Р. 34.

6Клаузевиц Карл. О войне. М., 2007. С. 59.

7Beevor Anthony. The Second World War. London, 2014. Р. 338.

8Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны. 1941-1945. Т. 1. 1941-1943. М., 1983. С. 107.

9Beschloss M. Kennedy and Roosevelt. The Uneasy Alliance. N.Y., 1980. Р. 223.

10Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны… С. 70.

11Борисов А.Ю. СССР и США. Союзники в годы войны. 1941-1945. М., 1983. С. 59.

12Martel L. Lend-Lease. Loans and the Coming of the Cold War: A Study of the Implementation of the Foreign Policy. Boulder - Colorado., 1979. P. 36.

13Путь к Великой Победе. СССР в войне глазами западных современников. Документы и материалы. М., 2015. С. 56-57.

14Там же. С. 108-112.

15The White House. Statements & Releases. Joint Statement by President Donald J. Trump and President Vladimir Putin of Russia Commemorating the 75th Anniversary of the Meeting on the Elbe // Foreign Policy. April 25, 2020.