Историко-культурный аспект социально-политических процессов, как правило, не входит в круг первоочередных вопросов научной повестки. Исследователи склонны искать объяснение истоков происходящего в экономической обусловленности, политических устремлениях личностей или сообществ, упуская из вида важную составляющую, опосредующую социетальные системы культурным фундаментом, уходящим корнями в историческое прошлое.

С политических позиций достижением баланса силы обычно оценивается разворот вектора российской внешней политики на Восток. Быстрым ростом хозяйств стран Азиатско-Тихоокеанского региона, в том числе Китайской Народной Республики, аргументируется расширение экономического сотрудничества с восточными партнерами. Несмотря на важность упомянутых факторов интеграции, новое академическое и политическое звучание, особенно в оценке перспектив российско-китайских отношений, приобретает проблема совместимости культурных кодов двух стран.

Культурные истоки российско-китайских отношений в современных политологических подходах

В оценках укрепления взаимодействия России и Китая помимо геополитики всегда присутствует нечто большее, что наполняет его содержание смыслами, выходящими за пределы исключительно рациональных соображений.

Например, бывший министр обороны США Дж.Мэттис, определяя этот момент «со знаком минус», говорил: «Я вижу немного, что может сближать Россию и Китай в долгосрочной перспективе»1. Значительно большее содержание, нежели голый расчет, присутствует в оценках тех, кто, анализируя сотрудничество России и Китая в реализации проекта «Один пояс - один путь», предостерегает российскую сторону от стратегической ошибки, ведущей к одностороннему доминированию Поднебесной на евразийском континенте и фактическому отказу от «европейского выбора»2.

Далеко не всегда в контексте все тех же историко-культурных оснований комплементарно оценивается будущее российско-китайского сотрудничества в российской науке. Показательным в этой связи является предисловие к книге И.М.Попова, в котором говорится: «Несмотря на свое соседство, Россия и Китай исторически олицетворяют собой совершенно различные цивилизации: славянско-православную и конфуцианско-китайскую. Отличия между двумя государствами и цивилизациями огромны и проявляются в различии национально-этнического состава, несхожести национального характера и менталитета, абсолютной несопоставимости культурно-исторического развития. Различия между двумя цивилизациями настолько серьезны, что любые попытки их сопоставления и выявления общих черт обречены на неудачу»3.

Российско-китайское сближение в западной литературе представляется в основном негативно как угроза западному миру. Именно поэтому поставленная в настоящей статье цель - исследование историко-культурных факторов интеграции России и Китая - актуальна и заслуживает внимания.

Исторические корни культурной близости России и Китая

Культурная близость России и Китая обусловлена основополагающей чертой их исторического процесса, проецирующейся на весь спектр социальных отношений, а именно длительное развитие в лоне традиционного общества, одной из важнейших характеристик которого является регуляторная функция традиций, обычаев, нравственных норм. Обе страны лишь в ХХ веке стали индустриальными и начали приобретать облик урбанистической, современной социальной организации.

Однако даже став индустриальными, и Россия, и Китай остались обществами, «поведение членов которых основано не на рациональном целеполагании (в современном смысле), а на опыте, традиции, ритуале, воспроизводстве устойчивых форм мышления, поведения и восприятия»4.

Анализируя условия появления западной цивилизации, Н.Фергюсон выделил шесть системообразующих институтов, определяющих «подлинный уровень культуры»:

- Конкуренция. Децентрализация политической и экономической жизни, явившаяся трамплином для национальных государств и для капитализма.

- Наука. Способ познания, объяснения и преобразования природы, давший Западу, кроме прочего, подавляющее военное преимущество перед миром.

- Имущественные права. Верховенство права как способ защиты собственников и мирного разрешения имущественных споров, легшее в основу наиболее устойчивой формы представительного правления.

- Медицина. Область научной и практической деятельности, положительно повлиявшая на качество и продолжительность жизни сначала в западных странах, а затем в их колониальных владениях.

- Общество потребления. Образ жизни, при котором производство, продажа и покупка потребительских товаров (одежда и т. д.) играют в экономических процессах центральную роль. Без общества потребления революция была бы невозможна.

- Трудовая этика. Нравственная концепция и образ действия, возникшие отчасти в протестантизме, связывающем динамичное, потенциально нестабильное общество, созданное с помощью «приложений»5.

Иные социальные основания определяли институционализацию общественного процесса на территории большей части Евразии, в том числе Китая и России. Важнейшим институтом, исключающим всякую конкуренцию у их народов, была (поземельная) община, поддерживающая эгалитарный порядок как средство воспроизводства традиционного социума.

Как показали исследования американского ученого Л.Холмса, община оставалась доминирующим институтом общественного устройства в России даже после прихода к власти большевиков, больше того: «Сельская Россия стала одной гигантской общиной»6 после утверждения советской власти. Община, являвшаяся гарантом воспроизводства жизненного цикла даже в экстремальной ситуации, в которой могла оказаться каждая семья мирян, играла значительно более весомую роль, чем индивидуальный интерес и частная собственность самого общинника.

По поводу общинного имущества К.Маркс писал, что ему присущ «врожденный дуализм»: «к частной собственности» (на средства производства, продукты труда, дом, приусадебный участок) и к «общинной собственности на землю» (пашню, пастбищные и лесные угодья), который «допускает альтернативу: либо собственническое начало одержит в ней верх над началом коллективным, либо же последнее одержит верх над первым». Разрешение противоборства двух альтернативных путей развития, по мнению К.Маркса, зависело от «исторической среды»7.

Характеристику «исторической среды» применительно к социумам, зависящим от орошения земель, дал академик Е.Варга в статье, опубликованной в журнале «Большевик» в 1928 году и воспроизведенной с комментариями в журнале «Свободная мысль»8. В частности, Е.Варга заметил, что необходимость общественного регулирования водных ресурсов для рисовых полей обусловила укоренение в Китае коллективистских начал. Очевидно, что экстраполяция выводов ученого на российскую действительность имеет под собой основание. Естественные условия России и стран, объединенных в ее составе, в неменьшей степени способствовали сохранению общинного строя, который предполагал не отношения конкуренции, а коллективизм и сотрудничество.

На протяжении многовекового исторического периода община определяла социальный порядок Китая, о чем имеются многочисленные свидетельства. В книге «Шицзин», датируемой XI-VII веками до н. э., говорилось: «Пусть дождь орошает наши общинные поля (гун-тянь), а потом наши личные (си)»9. В пояснении к этой цитате автор другой летописи, отзываясь с большим одобрением о порядках прошлого, пишет: «Так приучался к труду весь народ, и он радовался сначала общественной собственности, а потом уже своей частной».

Помимо того, что отмеченная традиция коллективизма и общинности российского и китайского народов обусловливает особую роль духовно-нравственных устоев как важного регулятора социального порядка, а принцип рациональной выгоды уходит на второй план в сравнении с такими императивами, как справедливость, добродетель, взаимопомощь, схожий историко-культурный базис определяет особый, отличающийся от западного механизм социальной консолидации или «социетальных скреп», определяемых Л.Фоллерсом в качестве феномена «нематериальных стержневых элементов», являющихся для граждан критерием истины10, или, по Г.Мюрдалю, «цементом, скрепляющим структуру» нации11. Отсутствие ясности именно в этом имплицитном гносеологическом континууме препятствует конструктивному продвижению в осмыслении специфики общественно-политического развития современной России и Китая.

Питательной почвой социального единства западных социумов являются безусловная ценность - неограниченная свобода личности и индивидуализм, продуцированные протестантизмом и европейским Просвещением. Сотрудничество ради реализации индивидуальных предпочтений «окормляло» и продолжает питать западные социумы.

Коллективизм иной природы питает скрепы российского и китайского этосов. Общинность, поглощающая индивидуализм, сформировалась в результате целого ряда объективных условий развития стран и их ценностей, ставших неотъемлемой частью национальной культуры.

Сохранение национально особенных традиционных оснований российского и китайского социумов, не отрицающих индивидуального интереса, достижения личного благосостояния и самого института частной собственности тем не менее определяет вектор общественной консолидации в противоположном от западного направлении - не от индивидуального к общественному, а от общественного к индивидуальному. Именно в такой логике строятся планы Коммунистической партии Китая (КПК), определяющие стратегическую задачу: «От процветания страны к благосостоянию каждого».

Консолидацию населения Китая вокруг общенациональных задач укрепления государства отмечают многие исследователи как важнейшую черту «китайского экономического чуда».

Общественное целеполагание превалирует и в социальном взаимодействии россиян. Интерес в этой связи представляют результаты международного опроса 1990-х годов.

Во время межстранового опроса (1990 г.) респондентам задавались два вопроса:

- горд ли отвечающий быть гражданином своей страны;

- готов ли отвечающий сражаться за свою страну.

Лишь в четырех странах (Дании, Норвегии, Швеции и США) число граждан, ответивших утвердительно на первый и второй вопросы, было примерно одинаковым.

В большинстве других стран тест на патриотизм (готовность понести реальные жертвы ради своей страны) оказался не пройден: доля гордящихся быть гражданином значительно превышала долю, готовых сражаться за родину. В двух странах - Бельгии и Италии - показатели были и вовсе вопиющими: доля граждан, готовых защищать отечество, было вдвое меньше гордящихся страной (74,1% против 33,1% и 87,5% против 25% соответственно).

Согласно тому же исследованию, в России наблюдалась прямо противоположная тенденция. Уровень гордости страной оказался очень невысок, но большинство россиян готовы взять оружие для защиты от внешнего врага12.

Вопреки оптимистичным оценкам западной солидарности сегодняшние показатели европейского единства говорят об обратном. Уровень доверия европейцев к национальным и наднациональным руководящим структурам неуклонно падает.

С 2004 по 2013 год удельный вес положительно оценивающих первых упал с 34 до 23%, а вторых - с 50 до 31%.

Европейские ценности, несмотря на более чем 20-летнюю историю Европейского союза, не стали консолидирующим основанием европейцев. С 2007 по 2013 год удельный вес отрицательно оценивающих будущее ЕС увеличился с 24 до 43%13.

Особенный путь социальной консолидации определил особенную природу формирующегося в России гражданского общества.

В этом контексте важна не столько констатация процесса расширения масштабов и активности, сколько выявление его сущностных качеств.

Как отмечал Ф.Фукуяма, основу гражданской солидарности на Западе составляет индивидуализм, который определяет развитие гражданского общества по направляющей «индивидуальное - общественное». «Если говорить немного упрощенно, - пишет он, - то мы появляемся на свет не как сверхсоциализированные члены общества, а скорее как изолированные индивиды с багажом эгоистичных желаний и предпочтений. Однако во многих случаях мы можем удовлетворить эти предпочтения более эффективно, если будем сотрудничать с другими людьми, и в результате приходим к созданию норм сотрудничества, управляющих взаимодействием членов общества»14.

Практика посткоммунистического общественного развития дает основание сомневаться в абсолютности западных характеристик гражданского общества.

В марте-апреле 2010 года Институт социологии РАН провел исследование с целью узнать: «Готово ли российское общество к модернизации?»15. Согласно опубликованным результатам исследования, по мнению россиян, средний класс обладает значительно меньшим потенциалом в модернизации страны, нежели рабочие, крестьяне, интеллигенция и молодежь.

 

Рис. 1

Доля населения, оценивающего различные социальные группы как способствующие или препятствующие развитию России, %16

Те, кого принято относить к среднему классу в российской реальности, составляют социальную базу потенциальных эмигрантов. В 2015 году из России уехали на постоянное место жительства в другие страны 2 тыс. долларовых миллионеров (2% от общего числа). В международном рейтинге оттока состоятельных собственников за 2003-2013 годы Россия стала пятой, потеряв за этот период 14 тыс. миллионеров17.

Причина указанного несовпадения основных сущностных характеристик западного и формирующегося на постсоветском пространстве гражданского общества коренится в отличии ценностных ориентиров его генезиса. В противоположность западному, гражданское общество постСССР выстраивается в соответствии с традиционно-общинной архитектурой миропорядка: «от общественного - к индивидуальному». Гражданскую консолидацию фундируют не индивидуальные, а «соборные» предпочтения.

Согласно данным опроса целевых групп (проявляющих гражданскую активность), организованного Институтом стран СНГ в 2013-2014 годах в России, Казахстане и Армении, большая часть участников общественных движений, волонтеров, благотворителей и др. руководствуется далеко не индивидуальными интересами, а желанием проявить «гражданскую позицию»18.

Мультикультурность по-евразийски

Исторический процесс на азиатской части континента протекал в интерактивном слиянии взаимонаправленных этнокультурных потоков, способствовавших генезису особой этнокультурной социальной организации. Если в западной общественной практике в силу отличных исторических условий сложились модели, предполагающие универсализацию этнокультурного пространства с характеристиками, не воспроизводящими культурный код отдельных его составляющих (американский «плавильный котел») или с определяющей «культурной доминантой» (европейский мультикультурализм), то объективные условия этнокультурного генезиса социальных общностей Китая и России более корректно описываются концепцией «конгломеративно-анклавного типа».

Согласно этой концепции, сложноорганизованные социумы Китая и России представляют собой конгломераты, в которых общее является результатом сублимации структурных составляющих (перенаправление «культурной энергии» во вне не изменяющее природу донора). Культурные «анклавы», составляющие конгломеративное сообщество, находятся в непрерывном процессе инкультурации, при этом сохраняют свою природную самобытность: автономность внутри межанклавной интеграции и в отношении к общенациональной культурной целокупности.

Помимо содержания, связанного с этнокультурной организацией, способствующей сохранению составляющих ее самобытностей, такая социальная система является надежным «диапозитарием» традиционных ценностей, непреодолеваемых, но развивающихся в современной и постсовременной реальности.

Конгломеративное устройство Китая воплотилось в «консолидации государствообразующего народа хань» (92% китайского населения), в котором объединены многие этнические «анклавы». Благодаря комплементарной политике удалось добиться этнокультурной сплоченности китайского народа без ущемления интересов отдельных этнических групп. Помимо китайцев, проживающих в КНР, в процесс национальной консолидации включены китайцы, проживающие за рубежом, связь с которыми осуществляется в том числе через функционирующий с 1991 года Всемирный конгресс китайских предпринимателей.

По аналогии с этнокультурной организацией КНР в ст. 3 Конституции России провозглашено, что «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ».

Консервативная модернизация политических режимов Китая и России

Консервативный характер политической модернизации Китая и России обусловлен сохранением традиции в качестве фундамента общественного развития. В отличие от превалирующей в западной науке трактовки модернизации как процесса преодоления традиции современностью общественная практика и научная рефлексия, отражающая понимание нерелевантности воспроизводства на национальной почве Китая и России западного опыта либеральной демократии, выдвигают традицию в качестве обязательного конструкта социального развития.

В западном историко-культурном процессе, выражаясь языком русского поэта и дипломата Ф.И.Тютчева, «было преодолено расстояние, определяющее божественное от человеческого». Реформация окончательно ликвидировала небольшой зазор между «абсолютным» и «земным», сохраняемым Римом. Попытка отцов-основателей США уйти от секуляризации государства ничего не дала. Протестантские устои и рационализм привели к деприватизации христианских ценностей.

Утрата христианских смыслов имела множество культурных последствий для Запада, одним из которых стало доминантное положение в общественной иерархии «смысл - форма» формальных институтов и процедур. Приоритетное положение в социальных ценностях заняли рукотворные установления, а не идеи и смыслы, стоящие за формальной процедурой.

Надо ли специально останавливаться на доказательстве того, что в таком формате демократия не имеет ничего общего с «народовластием», тем более что этот факт очевиден и для западных политологов.

Несовершенство западной демократии отмечал Ф.И.Тютчев, который писал: «Западная демократия, превратив себя в предмет собственного культа… всего лишь навсего слепо следовала инстинктам…».

Нереализованность принятого в западном научном сообществе показателя «демократичность», отражающего транспорентность и состязательность процедуры выборов, традиционно ориентированному российско-китайскому общественному сознанию очевидна.

Китайский и российский народы в меньшей степени склонны оценивать политический процесс сквозь призму формальной процедуры представительства, связывают собственные предпочтения с актуализацией институтов прямой демократии и традиционных устройств во власти.

В отличие от господствующего на Западе институционального представления о власти как результате свободного выбора граждан, отношение к таковой в Китае и России обусловлено многовековой традицией, олицетворяющей верховные установления с носителем «высшей истины», гарантами общественного блага.

Совсем иначе интерпретируется власть общественным сознанием Запада. В представлении западного обывателя «всякая власть исходит от человека, а всякий авторитет, ставящий себя выше человека, есть либо иллюзия, либо обман. Одним словом, это апофеоз человеческого Я в самом буквальном смысле слова».

В конфуцианских изречениях, дошедших до нас, хорошо отражена ментальная связь общества и власти Китая.

«Цзыся сказал:

- Если кто-то предпочитает чувственности добро, способен до изнеможения служить отцу и матери, на службе государю может жертвовать собой, обращается к друзьям с правдивым словом, то пусть бы говорили, что он неучен, я непременно назову его ученым.

<…>

Учитель сказал:

- Если править с помощью закона, улаживать, наказывая, то народ остережется, но не будет знать стыда. Если править на основе добродетели, улаживать по ритуалу, народ не только устыдится, но и выразит непокорность».

Китайцы и россияне проявляют чудеса терпимости, ощущая разделенную с властью ответственность за благосостояние общества. В свою очередь, представители либеральной мысли склонны расценивать это обстоятельство как проявление «недоцивилизованности». На самом деле трудно найти в анналах мировой истории пример большего радикализма, чем тот, что толкал россиян и китайцев на сокрушительные революции ХХ столетия.

Ощущение единства мира, объединяемого «высшей идеей» справедливости, определяет непостижимую для рационального западного сознания ментальную черту китайцев и россиян - свободу, граничащую с правовым нигилизмом. Вряд ли когда-нибудь западные интеллектуалы смогут до конца постичь некрасовский образ русских, «обиженных, униженных, битых, поротых, закабаленных» и в то же время «совершенно свободных людей». Нереализованная в России практика правового государства, являвшаяся необходимым атрибутом частной собственности, компенсировалась в российском социуме устойчивыми морально-нравственными основаниями. Каждый, кто пытается отрицать их системообразующую роль в жизни крестьянской общины и советского общества, рискует погрешить перед истиной.

Напротив, вполне корректно выглядит оценка, согласно которой «в России вряд ли когда-нибудь произойдет освобождение от чувства социальной общности, поскольку для россиян это равнозначно отказу от своей «духовной плоти» и формирующей ее системы морали».

Определение стратегии общественного развития

Проблема определения стратегии общественного развития приобретает особенный вес в переломные исторические моменты. Так, во второй половине XIX столетия путь развития, альтернативный капитализму, нашел воплощение в марксизме, указавшем направление движения общества, исключающее неизбежные противоречия и изъяны миропорядка, основанного на эксплуатации. Обобществление и этатизация экономики основоположники марксизма считали достаточным материальным основанием для революционной передачи власти народу и построения социализма. Однако уже в недрах марксизма появились направления мысли, признающие возможность реформирования капиталистического порядка и сохранения его конструктивных качеств. Нашлись марксисты, которые считали, что финансовая трансформация капитала обеспечит простор для его существования и после достижения монополистической стадии развития. Главным условием глобальной победы социализма другие интеллектуалы справедливо считали достаточный технический и технологический уровень для преодоления несовершенства в распределении.

Первый мировой опыт реального социализма, осуществленный в СССР, на самом раннем этапе своего воплощения обнажил противоречие между марксистским проектом безрыночного хозяйства и практикой, требующей определения эквивалента общественной значимости труда. В условиях отказа от рынка, служившего надежным механизмом установления стоимости общественных благ, решение этой задачи оказалось невыполнимым. Переход к новой экономической политике во многом стал результатом осознания невозможности существования индустриальной экономической системы вне рыночных отношений. Причем восстановление рынка после «военного коммунизма» не рассматривалось в качестве абсолютной капиталистической перспективы, о чем говорит направление мысли руководства Советской республики, в том числе в сторону поиска некапиталистических форм рыночного хозяйства: госкапитализма, хозрасчета, кооперации.

Осознание невозможности декретирования нового общественного порядка, будь то социализм или капитализм, вне учета историко-культурного контекста, вопреки логике закономерного развития общественного хозяйства актуализировалось только после неудач советского социализма, которому так и не удалось преодолеть два фундаментальных противоречия, обусловленных недостаточным уровнем технологического развития, связанных, во-первых, с преодолением несовершенства распределения и, во-вторых, с дифференциацией труда и собственности и контрпродуктивных попыток воспроизвести западную модель развития общества после распада СССР.

Важный вклад в представление о направлениях движения внес опыт китайских реформ, который ввел страну в круг мировых лидеров и обозначил национально ориентированный вектор общественного развития. На XIX съезде КПК китайский лидер Си Цзиньпин отметил: «Оставаясь верным нашей первоначальной цели и ни на минуту не забывая о нашей миссии, высоко неся великое знамя социализма с китайской спецификой, добиться решающей победы в полном построении среднезажиточного общества, одержать великую победу социализма с китайской спецификой в новую эпоху, неустанно бороться за реализацию китайской мечты о великом возрождении китайской нации».

«Социализм с китайской спецификой», вобравший конструктивный потенциал либеральной демократии и опыт реального социализма, преодолел фукуямовский «конец истории», предполагавший абсолютность и универсальность западной модели общественного развития, и актуализировал отличную от перспективы построения общества всеобщего потребления стратегию социального порядка. Не отказываясь от социализма как общества, ориентированного на благосостояние народа, эта стратегия в то же время не приемлет повального огосударствления и этатизации всех сфер общественной жизни.

Схожим образом выглядит стратегия общественного развития России, постепенно обретающая сущностные черты в противоборстве двух крайностей, обозначившихся еще в полемике славянофилов и западников в середине XIX века: либерально ориентированных теорий и практик, не приемлющих регуляторной функции государства и вообще его присутствия в экономике и социальной сфере, и направления развития общества в сторону реформ, учитывающих национально особенный контекст, и, главное, движение, исключающее тупики, уже обозначившиеся на пути западной цивилизации.

Институционализированный «социализм с китайской спецификой» и возрастающая национальная ориентация стратегии общественного развития России, несмотря на отсутствие ее политической артикуляции, все же имеют проявляющиеся схожие сущностные характеристики.

Первой основополагающей характеристикой общественного развития, обретающей концептуальные и практические очертания, является многоукладная архитектура общественного хозяйства, в которой соотношение масштабов структуры, востребованности секторов экономики определяет не директива, но осознанно регулируемый рынок.

Таким образом, наличие рынка, являющегося единственно возможным механизмом определения общественной значимости труда и его стоимости, остается в качестве второго основополагающего принципа на протяжении всего периода функционирования индустриальной экономической системы.

Вместе с тем признание необходимости рынка не означает отсутствие представления о сопутствующих товарно-денежным отношениям социальных изъянах. В том числе в Китае имеет место взгляд, согласно которому «политика соединения социализма и рынка способствовала экономическому развитию, но увеличила разрыв между богатыми и бедными».

Однако вместе с пониманием социального несовершенства рыночного механизма в общественном сознании России и Китая сформировалось представление о невозможности его ликвидации революционным путем.

Направление преодоления социальных деструкций рынка актуализируется третьим, институализировавшимся в политике государств принципом построения инновационной «умной» экономики, в которой нематериальные факторы, как альтернатива капитала, будут играть доминирующую роль.

И наконец, видение стратегии общественного развития Китая и России, выработанное в ходе рыночных реформ, заключается в отказе от либертарианства, предполагающего полную депривацию социально-экономической функции государства. Вместе с тем представление о государстве как о социально активном институте не тождественно признанию позитивным опыта полной этатизации всех сфер жизни.

Политики и обществоведы Китая и России в большинстве своем видят стратегию развития государства в постепенной эволюции его роли - от модератора к инициатору социального процесса.

 

Вместо заключения следует подчеркнуть, что описанные историко-культурные основания сотрудничества России и Китая, актуализирующие незападную парадигму развития, тем не менее не составляют содержание «общеупотребительных, но устаревших дихотомий: противопоставления традиционного - современному, западного - всему остальному и локального - глобальному». Развиваясь особым, обусловленным собственным культурным путем, Россия и Китай являются открытой частью планетарного цивилизационного процесса.

 

 

 1Цит. по: Кашин В.Б. Конфликт неизбежен? Отнюдь // Россия в глобальной политике. Т. 17. №3. Май-июнь. 2019. С. 81.

 2Глогер К. Зрители на обочине. Ими могут оказаться Европа и Россия, если новый суперконтинент Евразия довершит и зацементирует становление Китая в качестве мировой державы // Экономика. Петербургский диалог. №3. Июль 2019.

 3Попов И.М. Россия и Китай: 300 лет на грани войны. М.: Астрель; АСТ; Ермак, 2004. С 3.

 4Богатуров А.Д., Виноградов А.В. Модель равноположенного развития: варианты «сберегающего» обновления // Полис. 1999. №4. С. 60.

 5Фергюсон Н. Цивилизация: чем Запад отличается от остального мира. М.: АСТ, 2014. С. 44-45.

 6Холмс Л. Социальная история России. 1917-1941 гг. Р.н/Д.: Изд-во Ростовского университета, 1994. С. 53.

 7Маркс К. Письмо Вере Засулич 8 марта1881 г.// Маркс К., Энгельс Ф. Избр. соч.: в 9 т. М.: Политиздат, 1987. Т. 6. С. 71-72, 76, 79-80.

 8Варга Е. Основные проблемы китайской революции // Свободная мысль. 2015. №6. С. 185.

 9Шицзин. XI-VII вв. до н. э. // URL: http://www.rgo.sib.ru

10Fallers L. The Anthropology of the Nation-Statr. Chicago, 1968.

11Myrdal G. An Amerucan Ditemma: The Negro Problem and Modern Democracy. N.Y.: Harper, 1962. Vol. I. P. З.

12Абрамов А.В. Современный российский патриотизм: каков он? // Вестник МГОУ. 2013. №4 // URL: http://www.evestnik-mgou.ru/Articles/View/508

13European Commission. Standard Eurobarometer 80 Autumn 2013. First Results. P. 5, 9 // URL: http://ec.europa.eu/public opinion/index.en.htm

14Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2008. С. 207.

15Готово ли российское общество к модернизации? / Под ред. М.К.Горшкова, Р.Крумма, Н.Е.Тихоновой. М.: Весь Мир, 2010. С. 128.

16Там же.

17Железнова М. Финансовые мигранты // Ведомости. 2016. №64(4053).

18Егоров В.Г., Абрамов А.В., Федорченко С.Н. Сравнительная политология постсоветского пространства. М., 2015. С. 365.