ENGLISHРАЗРАЗИВШИЙСЯ в начале 2006 года русско-эстонский дипломатический и политический конфликт относительно судьбы воинских захоронений времен Второй мировой (Великой Отечественной) войны стал очередным примером нашей постоянной внутренней неготовности к диспуту, если диспут этот требует противопоставить демагогии противника серьезные доводы исторического порядка, означающие признание за нашей страной статуса не только правопреемника СССР, но и наследника дореволюционной Российской империи.
Бессмысленно напоминать нынешним эстонским или латвийским антикоммунистам о том, что "мы спасли их от нацизма". Это все равно, что говорить с немцем по-итальянски, а с французом - по-сербски. Противопоставление чужой (и потому плохой) демагогии нашей собственной (и потому хорошей) демагогии - весьма не плодотворно.
Лучше спорить на том языке, который внятен обоим участникам дискуссии. И если нам, например, выставляют "антикоммунистически-антисоветские" доводы, нужно отвечать на том же политическом наречии.
Ведь на самом деле у нас гораздо больше аргументов для любого спора с прибалтийскими "новоевропейцами", нежели нам самим кажется.
И не стоит так уж обижаться на злых соседей за то, что они едут в Европу так, как могут. Они, может, и рады бы по-другому, но не могут в силу разных причин: неопытности, закомплексованности, заносчивости и т.д.
Балтийский край России
НАДО ПРИЗНАТЬ sine ira et studio1, что именно сами русские (и досоветские, и советские, и постсоветские) несут львиную долю ответственности за то, что случилось с немецкими остзейскими провинциями Российской империи - бывшим русским балтийским Поморьем, сегодня вдруг оказавшимся "Балтией".
Само это слово, Балтия - не более чем перевод немецкого Baltenland. Употребление его в русской речи вместо привычной Прибалтики - следствие странного постсоветского комплекса наших политиков и журналистов. До сих пор рассуждающих о наличии или отсутствии равноправия "русскоязычных" с "коренным" населением Эстляндии или Лифляндии, в то время как русские люди в Прибалтике укоренены давным-давно.
Земли, на которых предки наши, восточные славяне, жили уже тысячу лет назад, не могут рассматриваться нами лишь как приобретение эпохи Петра I.
Так называемому "балтийскому вопросу" ведь не одна сотня лет, и в этой многовековой борьбе немцев, скандинавов и русских за восточное побережье Балтики Россия никогда не "оставалась в тени, ее влияние чувствовалось. Империя [Cвященная Римская Империя Германской Нации] и Ганза, Дания и Швеция, Польша и западные морские державы - все приводилось в движение действиями русских"2.
Еще в 1030 году наш киевский князь Ярослав Мудрый основал здесь город Юрьев. В 1224 году, во время восстания местного туземного населения против западных крестоносцев, Юрьев оборонял эстонско-русский гарнизон во главе с князем Вячко. Восстание было неудачным (эсты попытались перенести боевые действия на соседние территории и в дополнение к немцам и датчанам столкнулись еще и с латышами)3, город был взят, в культурном смысле вполне онемечен и с тех пор стал именоваться Дерптом (Dorpat). Он приобрел важное значение для немецкого балтийского торгового союза Ганзы, и ганзейские купцы принялись усердно развивать его.
Ныне он зовется на эстонский манер Тарту, и мы совершенно зря не возвращаем этому городу - на наших картах - его историческое имя "Юрьев" (или, на худой конец, "Дерпт" - в духе русско-немецкого окончательного замирения). Это было бы совершенно в европейском духе: французы, например, на своих картах используют название Aix-la-Chapelle вместо немецкого Aachen (Аахен), а немцы - Genf вместо французского Geneve (Женева).
Отдельная страница истории Прибалтики - основание в 1201 году немецким епископом Альбрехтом города Риги, невдалеке от места древнего поселения балтийских славян4, ставшего символом немецкого присутствия на восточнобалтийском побережье. Хотя с древних времен торговля с Западом находилась здесь преимущественно в руках славян (балтийских и восточных)5. Еще в 1184 году его предшественник, бременский монах Мейнгард, появившись в устье Двины (Даугавы), просил согласия на поселение у тогдашнего сюзерена этих мест полоцкого князя Владимира6. Но уже в 1229 году смоленский князь Мстислав должен был, вследствие бурной немецкой колонизации края, заключить с Ригой и перешедшими в немецкие руки славянскими городами на юге Балтики торговый договор, восстановивший и подтвердивший условия взаимной торговли.
Волнения Литвы
ЧТО КАСАЕТСЯ русско-литовских отношений, то можно вспомнить и о соперничестве Руси в 30-х годах XI века с прусскими и литовскими племенами в Прибалтике, и о походах Даниила Галицкого вместе с литовцами в Польшу в 1219-1220 годах.
Можно вспомнить и то, что в Великом княжестве Литовском 9/10 территории занимали восточнославянские, русские земли - c более высоким, чем в собственно Литве, уровнем хозяйственных и общественных отношений и культуры. Еще в первой половине XIV века Гедимин звался "королем литвинов и русских", а его преемники были "князьями литовскими и русскими"7. "Благодаря их культурному превосходству и численному перевесу русские быстро приобрели общественное и политическое верховенство в Литве", - пишет западный исследователь8. Княжество заимствовало на Руси некоторые элементы и правового, и политического устройства, да и официальное делопроизводство с XIV века велось по-русски9. Напечатанные, например, в книге "Актов Литовско-русского государства"10 (за 1390-1529 гг.) документы все написаны большей частью по-русски и иногда по-латыни - что при Витовте, что при Сигизмунде I (как бы это ни казалось странным литовским "индепендентистам" в конце XX века)...
Когда в 1386 году литовский великий князь Ягайло ради польской короны пошел на окатоличивание Литвы и унию с Польшей, был изменен вектор литовского государственного развития. При его сыне Казимире к середине XV столетия русско-литовский, восточный проект (если воспользоваться современной политической терминологией) Гедимина - Витовта был окончательно заменен на польско-литовский, западный. Из самостоятельных конкурентов Москвы в деле объединения русских земель литовские князья постепенно превратились в несамостоятельных (ибо подчиненных Польше) врагов объединенной (Москвой объединенной!) Руси. (Но весьма знаменательно, что в многофигурной композиции монумента "Тысячелетие России", открытого в Новгороде Великом в 1868 году, присутствуют оба князя - и Гедимин, и Витовт.)
Результаты "перемены вектора" были сокрушительны: уже к началу XV века бывшая Великая Литва, населенная преимущественно русскими православными, была вынуждена расстаться - в пользу Москвы - с четвертью своей территории периода расцвета. А в 1569 году Сигизмунд изъял у нее и земли южной Белой и Малой Руси, инкорпорировав их в королевство Польское. В том же году Люблинская уния фактически прекратила самостоятельное существование Литвы, хотя польские короли продолжали сохранять титул великих князей Литовских.
Польско-литовское государство перестало существовать de jure в 1791 году, когда дворянский Сейм в Варшаве произвел государственный переворот: в отсутствие большинства депутатов оппозиции была изменена Конституция (международно признанным гарантом соблюдения которой была, кстати, Российская империя) и в том числе изменено название страны, ставшей отныне просто Польшей. В ответ, по почину Станислава-Феликса Потоцкого и Северина Ржевуского, часть магнатов создала в 1792 году в местечке Тарговицы конфедерацию и обратилась к Екатерине II за помощью. С вступлением в дело русских войск и на фоне выжидательной позиции Турции, Австрии и Пруссии даже противники конфедератов стали выступать за примирение с Россией. Да и сам король Станислав-Август Понятовский присоединился к Тарговицкой конфедерации, предварительно предложив Екатерине сделать наследником польского престола великого князя Константина Павловича.
В конце концов в 1793 году великими державами того времени, то есть своего рода неформальным "Советом безопасности", был произведен так называемый второй раздел Польши - с соблюдением разнообразных демократических процедур, включая "ратификацию" раздела шляхетским Сеймом в городе Гродно. После чего Сейм единогласно проголосовал и за уничтожение самой Тарговицкой конфедерации(!).
В 1794 году против международно признанного польского правительства подняли восстание Ясинский - в собственно Литве, а литовский уроженец Костюшко - в собственно Польше. Не получив поддержки крестьян (sic!), восставшие не выдержали натиска царских русских и королевских польских войск - и проиграли. Произошел окончательный, третий раздел страны: к России отошли преимущественно литовские и белорусские земли, к Австрии - украинские, к Пруссии же - собственно польские (Варшава при этом вошла в Южную Пруссию).
И сегодня нельзя не заметить, что декомпозиция Речи Посполитой великими державами в конце XVIII столетия выглядит с правовой и исторической точек зрения гораздо лучше, нежели декомпозиция Сербии (хотя слова "южнопрусская Варшава" звучали для поляков, видимо, столь же странно, как и слова "албанское Косово" для сербов).
Die Deutsche Ostsee-Provinzen
В ОТЛИЧИЕ ОТ ЛИТОВЦЕВ предки нынешних латышей и эстонцев никогда не имели своих государственных образований. Многочисленные местные племена (эсты, ливы, латгалы, земгалы, курши) постоянно враждовали друг с другом и, лишь попав в подчинение западноевропейских колонизаторов, ощутили значение и смысл государственности: по Курляндскому статуту 1617 года, например, местные крестьяне стали, наравне со скотом и недвижимостью, полной собственностью шведских и немецких землевладельцев.
После присяги балтийского дворянского парламента на верность Петру I и династии Романовых Петербург предпочитал не вмешиваться в местное дворянское самоуправление (обеспечивавшееся так называемой "Балтийской конституцией"). До такой степени, что когда в 1765 году русский генерал-губернатор Лифляндии граф Ю.Ю.Броун11, в соответствии с наказом Екатерины II, предложил местному ландтагу ввести некоторые послабления в крестьянское законодательство, то заседавшие в ландтаге бароны, ничтоже сумняшеся, ему в этом отказали.
Императорское правительство и в XVIII, и в первой половине XIX века считало целесообразным поддерживать немецкий характер края - в видах сохранения стабильности и в благодарность за безупречную службу и верность остзейских немцев короне. И мирилось с тем, что любые (социально-экономические, по преимуществу, а значит, и антинемецкие) волнения местных крестьян остзейские бароны стремились представить в качестве "бунтов" против русской государственной власти12.
Неудивительно, что в имперские времена находившиеся под скипетром русского царя православные тем не менее подвергались здесь лютеранской пропаганде, а то и прямо терпели притеснения от лютеран.
Хотя православные христиане (и не только русские) появились в Восточной Прибалтике еще до прихода немцев-католиков на рубеже XI-XII веков. И несмотря на то что окончательно христианизировали прибалтийское население именно немцы и поляки, сама церковная терминология местных языков хранит следы мощного восточно-православного влияния13.
В том же Юрьеве-Дерпте (Тарту) всегда были православные церкви. В Ревеле (Таллине) уже в XIV веке к Михайловскому монастырю примыкала русская часть города. Русская деревня Vendefer (т.е. "Русский конец") была приписана к монастырю еще в 1227 году после взятия города рыцарями-меченосцами14. Была в орденские времена православная церковь и в Риге, и в 1509 году магистр Ордена торжественнно обещал великому князю Московскому блюсти русские православные церкви в Ливонии. В 1534 году магистр и рижский архиепископ снова обязались, чтобы "немцы берегли церкви и жилища русские в своих городах"15.
В эстонских народных песнях, по свидетельству дореволюционного исследователя М.Харузина, "вера русская" противопоставлялась "вере господской", насаждавшейся немецкими колонистами. Обаяние православия всегда было сильно в Эстонии - около Чудского озера жило много русских, а после окончательного присоединения края к России в XVIII веке прилив русского (крестьянского!) населения еще увеличился.
При этом известно, что, например, в 1738 году местная лютеранская консистория просила ревельского генерал-губернатора заставить православных русских Иевесского прихода отбывать наравне c лютеранами повинности в пользу лютеранской церкви. И самое удивительное то, что имперский сановник нашел это прошение справедливым16.
К 40-м годам XIX века участились попытки присоединения к православию эстонцев и особенно латышей. (Хотя за переход в православие крестьянина могли даже лишить его арендного участка!) И причины тому были, по всей видимости, не только собственно мировоззренческие. По словам западного исследователя, преосвященный Иринарх, православный епископ Рижский, "относился к ним гораздо ласковее, нежели их собственные лютеранские пасторы, так что многие эстонцы и латыши обращались к Православной церкви в надежде, что принятие русской веры сможет облегчить их экономические трудности".
Сами виноваты
НО ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕМ европейских революций середины XIX века, и особенно польского восстания 1863 года, императорское правительство начало склоняться к изменению своей обычной политики - невмешательства во внутренние дела окраин.
Стоит обратить внимание на то, что серьезные польские восстания 1830 и 1863 годов происходили именно против русского владычества, но не против прусского или австрийского: там польская партия довольствовалась лишь вполне мирной борьбой "за равноправие". Хотя исконно польские земли входили тогда в состав Пруссии, а не России, германизация же по-прусски не идет ни в какое сравнение с либеральной политикой Александра I или Александра II. Не менее знаменателен и тот факт, что польские повстанцы против России поддерживались Европой в целом - и консервативной, и революционной.
В 1860-х годах, сразу после усмирения поляков, генерал-губернатор М.Н.Муравьев предпринял меры для искоренения польско-латинского культурного преобладания на литовских землях Западного края (и замене его на русское). Именно тогда, кстати, литовский язык стали преподавать в школах.
А в немецких остзейских провинциях (нынешние Латвия и Эстония) настоящая "русификация" - то есть уменьшение немецкого культурно-политического влияния - началась лишь в конце XIX века с отменой "Балтийской конституции".
Все же основной причиной, повлиявшей на возбуждение прибалтийского вопроса во властных сферах Санкт-Петербурга, послужило создание Германской империи Бисмарком, происходившее на явно племенной, моноэтнической основе (в отличие от империи Австрийской, принципиально полиэтнической). Хотя революционной истерией этнического национализма болела тогда вся Европа.
Проблема состояла в том, что положение дел у нас в крае мало напоминало положение дел в Северной Италии времен Рисорджименто, времен Мадзини и Гарибальди. Где местная итальянская культурная элита либерально-националистического толка боролась за преобладание над умами людей с австрийской имперской культурой.
В Прибалтийском крае Российской империи культурная элита была почти исключительно немецкой - здесь не могло быть борьбы двух высоких культур за преобладание. Любое отторжение прибалтийской немецкой цивилизации как чужой и чуждой означало противопоставление высокой европейской культуры фольклору, "Фауста" Гете - народным легендам о Фаусте, рыцарских замков и дворянских усадеб - "приюту бедного чухонца".
У русского правительства, похоже, просто сдали нервы. Именно поэтому оно весьма неосмотрительно решило опереться на инородческий элемент местной интеллигенции, на эстов и латышей, поддержав их стремление к культурному, политическому и экономическому "равноправию с немцами". Хотя, как показали дальнейшие события, с такими союзниками можно было готовить революцию, но нельзя было укреплять империю.
Как только в 1882 году общерусское городское Уложение было распространено на прибалтийские губернии, те же эстонцы сразу получили значительное число голосов даже в Ревеле (Таллине), где немецкий элемент, вообще говоря, был очень силен.
Суды и полиция перешли в ведение короны, перестав быть дворянскими (а значит - немецкими), был введен и общеимперский уголовный кодекс. Естественно, что в судах и городских думах официальным языком должен был стать русский. По этой причине и в средних школах он сменил немецкий, до того обязательный для всех, хотя немцы составляли около 7% населения края (в городах больше - от трети до половины).
Эстонский язык при этом преподавался лишь в первом классе начальной школы, что неудивительно: ведь он был кодифицирован Э.Аренсом лишь к середине XIX века, тогда и стала создаваться на нем современная литература17, а чиновники тогдашнего Министерства народного просвещения думали не столько о развитии местных языков, сколько о развитии у местного населения возможностей для получения образования на общегосударственном языке. Но и местным языкам никто препятствий не чинил: согласно энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона, к началу ХХ века на эстонском выходило ежегодно 200-250 книг, к концу 1903 года, например, выпускалось 14 периодических изданий, из которых 2 - ежедневных.
Не обошлось при этом и без досадных издержек. В Ревеле, например, были закрыты старейшие немецкие школы - Baltische Landesgymnasia и Ritter-und-Domschule (последняя была старше британского Итона). Хотя все начальные исследования местных языков, первые литературные и издательские опыты на них производились отнюдь не самими латышами или эстонцами, а именно немецкими энтузиастами развития народной культуры балтийских племен.
Даже немецкоязычный Дерптский университет (созданный по указу Александра I) был решением Александра III обращен в русскую академию. Нашим прекраснодушным правительственным либералам, очевидно, не нравилось суровое (то ли тевтонское, то ли просто староевропейское) чувство культурного превосходства остзейских немцев над эстонцами и латышами - столь не похожее на розовую18 русскую всечеловечность в стиле Достоевского.
Им недостаточно было бесспорной рыцарской верности остзейского дворянства своим сюзеренам Романовым. Это было слишком "по-австрийски", по-западному: верность короне и династии вместо верности стране и народу. Хотелось, видите ли, чтобы прибалтийские немцы были верны не только лично императору Всероссийскому, но еще и России-матушке.
Между тем сама такая мысль - отделяющая личность царя от его царства - могла приходить в голову только людям, уже подпавшим под влияние либерального (или революционного) европейского этнонационализма в обеих его разновидностях, как западнической, так и славянофильской. Кто еще мог предпочесть верноподданным остзейским немцам революционно восторженных эстонских или латышских патриотов в пору жестокого противостояния России и Революции?
Хотя все те, кто выступал за русификацию немецких остзейских провинций Российской империи в 1880-1900-х годах, вполне искренне считали себя русскими и верноподданными. И возможно, что предложенная ими широкая программа культурных реформ достигла бы успеха - при условии мирного поступательного развития страны. Но время-то было революционным и военным…
Как любимы мы были
ДО 1917 ГОДА, правда, местные патриоты не мечтали ни о чем, кроме автономии своих провинций в составе России и постепенного вытеснения немцев на административную и хозяйственную периферию Прибалтийского края. За исключением горстки революционеров (вроде латыша Ульманиса или эстонца Пятса, впоследствии ставших во главе местных революционно-авторитарных режимов), все остальное население прибалтийских губерний было вполне законопослушно и верно русской короне - и до мировой войны, и в ходе ее, вплоть до рокового февраля.
И никакой враждебности тогда не наблюдалось между прибалтами и русским народом в целом, включая и русское население Риги или Таллина.
Чего стоят выступления в русской Государственной Думе в июле 1914 года, сразу после объявления в Думе царского манифеста о начале той несчастной великой войны, представителей различных частей населения русской Прибалтики!
От имени латышских и эстонских депутатов держал слово Я.Ю.Гольдманис (будущий министр земледелия в первом правительстве независимой Латвии), заявивший, например, следующее:
"Среди латышей и эстонцев нет ни одного человека, который бы не сознавал, что все, что нами достигнуто, добыто под защитой русского орла, и что осуществление всего, чего латыши должны достигнуть, возможно лишь тогда, когда Прибалтийский край и в будущем будет составлять нераздельную часть великой России.
Вот почему можно видеть у нас такой подъем духа, такое стремление стать на защиту дорогого Отечества.
Нынешние великие дни доказывают, что ни национальность, ни язык, ни вероисповедание не мешают нам, латышам и эстонцам, быть горячими патриотами России и встать на защиту своего Отечества плечом к плечу со всем русским народом против дерзкого врага. <...> Не только наши сыновья, братья и отцы будут сражаться в рядах армии - в каждой хижине, на каждом шагу неприятель найдет у нас дома своего злейшего врага, от которого даже в последнюю, предсмертную минуту он услышит только одно: "Да здравствует Россия!"
Неудивительно, что эту пламенную речь прибалтийского депутата неоднократно прерывали бурные аплодисменты всей палаты, в конце ее перешедшие в овацию.
Вслед за тем "от имени литовцев без различия партий" депутат М.М.Ичас провозгласил, в частности, что литовский народ "идет на эту войну как на священную. Он забывает все свои обиды, надеясь увидеть Россию великой и счастливой после этой войны, твердо уверенный, что разорванные надвое литовцы будут вновь соединены под одним русским знаменем".
Интересно сравнить довольно многословное красноречие представителя латышей и эстонцев Я.Ю.Гольдманиса с исполненной достоинства лаконичностью представителя остзейских немцев барона Г.Е.Фалькерзама: "От имени ближайших политических друзей имею честь заявить, что искони верноподданное население Прибалтийского края готово, как всегда, встать на защиту Престола и Отечества. По примеру наших предков мы готовы жертвовать жизнью и имуществом за единство и величие России"19.
Столь же краток был представитель прибалтийских губерний барон А.А.Пилар-фон-Пильхау на заседании Государственного совета империи: "Как в истекшие два столетия, так и в настоящую минуту Прибалтийский край непоколебимо поддерживал и будет поддерживать русскую государственность. Все наши мысли, все наши чувства, все наши лучшие пожелания относятся к нашей доблестной армии и ее Венценосному Вождю"20.
Одним из последствий обусловленного войной подъема имперского патриотизма в Прибалтийском крае было и появление печально знаменитых впоследствии соединений "латышских стрелков". В 1915 году, объясняя латышам необходимость создания латышских добровольческих формирований в помощь императорской армии, тот же Янис Гольдманис и Янис Залитис (будущий военный министр независимой Латвии) заявляли следующее: "Латышские полки будут служить освобождению и защите Латвии, чтобы она и впредь процветала, как неотделимая часть могучей России".
После первого успешного боевого применения латышских добровольцев под Митавой (Елгавой) в мае 1915 года в городе состоялась патриотическая манифестация латышей - под портретами государя императора и Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, с латышскими патриотическими лозунгами и с пением нашего общегосударственного народного гимна ("Боже, Царя храни!"). Причем одним из организаторов оной манифестации был сам Янис Чаксте - в будущем первый Президент Латвийской Республики.
Хотя надо признать, что оправданным оказался тот скептицизм, с которым встретили формирование специально латышских частей остзейские немцы - они как в воду глядели, словно предвидели весь тот кровавый кошмар в России, которым обернулось участие красных латышей в нашей Гражданской войне на стороне Ленина.
Даже после февральского кошмара, когда имперская государственность начала сыпаться, прибалтийские народы продолжали видеть свое политическое будущее в составе России. Прибалтийские губернии, как и вся Россия, выбирали своих представителей в Учредительное собрание. Среди членов специальной комиссии Учредительного собрания по разработке Конституции федеративной России были и те прибалтийские делегаты, которые позднее стали видными деятелями новых прибалтийских государств.
Но на том, единственном заседании Учредительного собрания, после которого оно было разогнано большевиками (конкретно - революционными матросами и теми же латышскими стрелками), обсуждалась как раз формула федеративной демократической республики, объединяющей народы и территории, обладающие суверенитетом в пределах, установленных федеральной Конституцией.
Первая независимость
ДРУГОЕ ДЕЛО, что после окончательного захвата власти в имперской столице коммунистами и разворачивания революции во всю ширь некоторые бывшие верноподданные, не будучи готовы сопротивляться революционной стихии в масштабе всей страны, стали искать способы укрыться на окраинах от пожара, бушевавшего в центре. Всем тогда было ясно, что и у большинства прибалтийских обывателей желание отгородиться от России и добиться независимости было связано почти исключительно со страхом перед большевиками.
Разнообразные местные революционеры, разумеется, немедленно воспользовались моментом и начали вакханалию "борьбы за независимость", на деле вылившуюся в создание этакого пояса "стран народной демократии" вокруг Советской России, вполне откровенно именовавшегося тогда санитарным кордоном. Стоит ли говорить о том, что ни о какой действительной самостоятельностиновых "территориально-государственных единиц" речи тогда не было. Сами по себе они не интересовали даже их будущих спонсоров. Американский, например, представитель в Риге Янг в апреле 1922 году так обосновывал необходимость дипломатического признания прибалтийских режимов: "Кажется, что путем некоторого поощрения этих так называемых государств можно действительно добиться того, чтобы эта часть России (выделено нами. - А.Ф.) осталась недосягаемой для опустошения нынешним московским режимом"21.
Литовская независимость была вообще провозглашена 16 февраля 1918 года Национальным советом в прямом смысле слова на германских штыках - на оккупированной немцами территории. Немцы же первыми и признали эту "независимость". Правда, после поражения Германии на Западном фронте литовским "индепендентистам" пришлось вначале идти на поклон к большевикам, а затем добиваться признания уже у новых победителей - стран Антанты.
Латыши же и эстонцы из-за своих старых, многовековых счетов с балтийскими немцами сразу выбрали в качестве путеводной звезды туманный Альбион. Хотя не брезговали и более или менее тайными (и тесными!) контактами с отцами своей независимости - теми же большевиками.
Уже в 1920 году Латвия, Литва и Эстония были признаны Советами в качестве независимых государств, что помогло затем получить и международное дипломатическое признание. Но органические хозяйственные связи с Россией, ее рынками и ее сырьем, нарушенные с началом мировой войны, новые "независимые" страны восстанавливать не стали, сделав выбор в пользу чисто аграрной экономики: "во внешней политике это означало ориентацию на те великие державы, которые по-настоящему покупали сельскохозяйственные продукты, - на Англию и Германию. Более того, это означало отсутствие своих валютных запасов и, следовательно, зависимость от заграничных банков"22. Последствия не заставили себя долго ждать, прежде всего экономические.
Если в Российской империи балтийские провинции работали на экспорт, то, например, независимая (и даже обладавшая своим самобытным "парламентаризмом") Латвия к 1937 году не достигла и четверти довоенного вывоза продукции машиностроения, металлургии и химической промышленности. (Перед Первой мировой войной металлообрабатывающие, резиновые, текстильные, судостроительные, консервные заводы возникли, например, вокруг Риги, Таллина, Лиепаи; в Латвии в целом с 1874 по 1914 годы число предприятий выросло со 150 до 810)23.
Между 1913 и 1939 годами население Риги уменьшилось с 560 тыс. человек до 385 тыс. человек, Лиепаи - с 95 тысяч до 57 тыс. человек. Число занятых в металлообрабатывающей и химической промышленности Эстонии между 1913 и 1939 годами уменьшилось с 22 тысяч до 10 тыс. человек, Латвии - с 45 до 25 тыс. человек24.
Снова здорово!
ПОВТОРНАЯ ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ ПРИБАЛТИКИ - после перерыва, связанного с отделением от России в межвоенные годы, - вновь началась после Второй мировой войны. Вследствие инкорпорации прибалтийских республик в состав СССР (юридически некорректно сегодня многими именуемой "оккупацией"), там ускоренными темпами продолжилось развитие инфраструктуры.
Причем за счет средств союзного бюджета, то есть за счет собственно русских территорий. Даже в самые последние годы существования СССР, накануне "второй независимости", прибалты продолжали исправно получать деньги из Центра.
Согласно, например, законам о бюджетах СССР на 1986 и 1987 годы, бюджет Литвы был составлен с дотацией из союзного бюджета. В 1986 году дотация составляла 48 052 тыс. рублей, в 1987 году - 230 225 тыс. рублей.25. На 1988 год дотаций не предусматривалось, но в республиканском бюджете оставалось 98,2% налога с оборота - главного налогового поступления, а также 100% подоходного налога. В то же время в распоряжении РСФСР осталось - 50%26.
Существующая ныне в Прибалтике сеть железных дорог была построена за счет только двух инвесторов - Российской империи и Союза ССР. То же можно сказать и о современном портовом хозяйстве - никому, кроме всероссийского (и всесоюзного) рынка, прибалтийские порты ведь были не нужны. Не случайно в пору первой независимости их грузооборот упал на треть, и рост его начался вновь лишь при Советах. Качеству же автомобильных дорог в Прибалтике завидовали все обитатели СССР, включая жителей Подмосковья.
Конечно, ускоренная индустриализация и ускоренное развитие научной базы в прибалтийских республиках, происходившие по прихоти советских коммунистов, требовали постоянного притока новой рабочей силы. Именно этим объясняется изменение демографического состава местного населения. Оно, местное население, не особенно стремилось рожать детей, хотя условия жизни не только в знаменитых рыболовецких колхозах, но и вообще в Прибалтике были очевидно лучше, чем в России.
Поступили Советы вполне по-европейски: рабочую силу стали завозить извне. Но не из Таджикистана или Азербайджана (с их высокой рождаемостью), а из РСФСР (в которой наряду с Прибалтикой был самый низкий прирост населения в СССР). В отличие от Германии с ее турками или Франции с ее алжирскими арабами, предназначавшимися прежде всего для неквалифицированного труда, в советскую Прибалтику Госплан завозил преимущественно высококвалифицированную рабочую силу, которая использовалась на самых современных по тому времени заводах и в самых передовых НИИ.
Сегодня мы уже успели подзабыть об одной из общепринятых советских политических легенд - о вере в существование некоей "относительно высокой" культуры рабочей силы в республиках Прибалтики, по сравнению с той же - в РСФСР. (За это им, "прибалтам", советские вожди даже даровали в первую очередь так называемый "региональный хозрасчет": то есть сделали вид, что продолжавшихся целыми десятилетиями огромных финансовых вложений Центра в инфраструктуру просто не было.) Но, зная о преобладании среди работников промышленности Латвии и Эстонии так называемых "русскоязычных", преимущественно из РСФСР, о культуре какой рабочей силы можно было говорить?
Интересно, что в ускоренно вымирающей благоустроенной Европе до сих пор считается политически некорректным обсуждать проблему демографии и проблему культурной несовместимости местного и пришлого населения. Либеральные европейцы панически боятся обвинений в расизме и нетерпимости даже на пустом месте и потому не решаются публично признавать очевидный факт - положительный прирост сегодня наблюдается только среди неевропейских иммигрантов.
Но та же либеральная Европа спокойно принимает в свои ряды прибалтийские государства, сама государственная мифология которых покоится на борьбе "коренного населения" за культурное выживание против иммигрантов с их чуждыми жизненными ценностями. Хотя трудно себе представить, что различие культурных предпочтений и жизненных привычек в меру советизированных прибалтов и без меры советизированных русских было в СССР большим, нежели такое же различие между либеральными бывшими христианами и не совсем либеральными нынешними мусульманами, между европейцами и африканцами в современном нам ЕС.
Создается ощущение, что либо правящие европейцы все еще воспринимают тех же прибалтов как не вполне своих (и потому пока позволяют им не совсем либерально шалить), либо они пытаются посредством прививки этого прибалтийского вируса (обостренного отношения к различию "свой-чужой") вернуть расслабленному европейскому телу былую культурно-политическую упругость.
Какое из объяснений ближе к реальности - покажет ближайшее будущее.
Диалектика мифа
В НЫНЕШНИЙ прибалтийский "антикоммунизм" можно было бы поверить только в том случае, если бы в Риге не стоял до сих пор памятник "латышским стрелкам", а рижское правительство принесло бы официальные извинения русским за кровавое участие этих латышских "интернационалистов" на стороне Ленина - Троцкого - Сталина во "внутренних делах России".
И если бы сегодняшнее правительство Эстонии извинилось за поведение своих предшественников, воспрепятствовавших в 1919 году русским белым войскам захватить Петроград, а после постигшей Юденича неудачи - вымогавших у арестованного ими генерала деньги (и только из-за вмешательства в дело французской и британской дипломатии не выдавших его красным).
В Риге и Таллине быстро позабыли о заслугах тех немецких и русских белых добровольцев, что в 1918-1919 годах защитили территории бывших имперских провинций Лифляндии, Курляндии и Эстляндии от натиска красных. Менее чем через год эти русские добровольцы были разоружены и высланы, а балтийские немцы в ходе особого рода "аграрной реформы" потеряли почти все средства к существованию. Реформа эта, проведенная в 1920-х годах в прибалтийских странах, была, по сути, одной большой экономической "этнической чисткой", ибо лишила собственности землевладельцев немецкого происхождения в пользу представителей "титульных наций".
Сегодняшние "полноправные члены" ЕС утверждают, что после получения второй независимости в 1991 году Латвия и Эстония провели так называемую "реституцию", то есть вернули незаконно отнятую государством собственность бывшим владельцам. На самом деле собственность вернули только тем, у кого ее реквизировали Советы после 1940 года. Но никто не собирается возвращать собственность тем, у кого ее реквизировали революционные прибалтийские правительства задолго до "освободительного похода" в Прибалтику сталинских продолжателей дела "красных латышских стрелков".
Не стоит удивляться, что в 1939 году вольная Литва не долго колебалась перед официальным принятием из рук товарища Сталина города Вильны с окрестностями, только что отобранных им у поляков. Которым, как всегда, не повезло в конце очередного раунда - только что они в результате так называемого "мюнхенского сговора" Лондона, Парижа и Берлина и раздела Чехословакии сумели отхватить часть чехословацкой территории себе, и вот уже по "сговору Молотова и Риббентропа", дипломатического шедевра того времени, Красная армия озаботилась судьбой непольского населения восточной части Речи Посполитой.
В обмен на согласие с более чем явным ограничением суверенитета Литве было предложено получить в свое распоряжение Вильну вместе с окрестностями, которые населяло примерно 450 тыс. человек. Причем соотношение литовцев с нелитовцами было один к пяти: 75 тыс. литовцев, 100 тыс. поляков, 275-300 тыс. русских и евреев, и из этого числа последние составляли большинство. Радости гордых своей независимостью литовцев от столь неожиданного приобретения, похоже, не было границ. (Мнения нелитовцев при этом никто, разумеется, не спрашивал.)
11 октября 1939 года американский посланник в Литве Оуэн Норем писал государственному секретарю: "Демонстрации происходили в течение всего дня. В полдень, вслед за речами, зазвонил колокол Свободы. Возвращение Вильны встречено с огромным воодушевлением, и какие-то демонстрации ожидаются вечером"27.
Через два дня он же писал: "Вовсе не желая оправдывать русские действия в прибалтийских государствах и не извиняя их за позор коммунизма, я все же полагаю, что сегодня перед нами возникает вопрос сильной национальной России, которая намерена укрепить свое положение в Европе и Азии.
Нам рассказывают множество "ужасных историй", которые напоминают мне одну из тех, что распространялись в пору вторжения в Бельгию [в 1914 г.], когда немцев обвиняли в отрезании детских рук и тому подобном. Сделав естественную поправку на обстоятельства, необходимо признать многое из этого фантастическими россказнями. По моему мнению, вторжение России [в Польшу] было произведено с относительно меньшей жестокостью, нежели совершенное немцами. Я также думаю, что если сравнивать русских и немцев с поляками, то последние гораздо более способны на ужасную жестокость, так как воспитание их самое плачевное, а нрав - самый изменчивый"28.
И уже после Второй мировой войны пребывавшие в составе Советского Союза литовцы закрепили за собой немецкий Мемель (Клайпеду) и часть территории Восточной Пруссии, полностью от немцев очищенные "кровавыми сталинскими сатрапами".
Впрочем, та же Польша после 1945 года сумела не только получить в свое распоряжение из рук Сталина (и с согласия Рузвельта) немецкие Силезию и Померанию, завоеванные русской кровью, но и полностью очистить эти земли от немецкого населения, трудившегося на них в течение сотен лет. В 1990-х годах этническим националистам Средней
и Южной Европы было с кого брать пример в деле использования "больших мальчиков" для добывания каштанов из огня!
О прибалтийской "независимости"
КАК ПИСАЛ В КНИГЕ "Формирование балтийских государств. Изучение воздействия политики великих держав на появление Литвы, Латвии, Эстонии" американский исследователь Стенли У.Пейдж: "Прошедшее ясно показывает, что Литве, Латвии и Эстонии, из-за их стратегического расположения, невозможно оставаться независимыми рядом с мощным соседом. Они возникли в 1919-1920 годах, когда и Германия, и Россия были изнурены. Но, помимо краткого изнеможения двух великих балтийских наций в то время, период 1919-1920 годов также отмечен высокой степенью английского, французского и даже американского вовлечения в восточнобалтийские дела. Их совместная деятельность, направленная одновременно против Германии и большевистской России, привела к исторически ненормальному положению дел.
Это не было, как можно заключить, определенным замыслом, ведущим именно к созданию балтийских государств. Скорее дело в том, что исторически необычное переплетение сил в послевоенном балтийском водовороте революций и интервенций привело - в пределах нормальной для этих мест структуры интересов великих держав - к временному покою, который, в свою очередь, позволил балтийским народам, с помощью ничтожных усилий, завоевать себе кратковременную независимость. Стоило британскому, французскому и американскому давлению исчезнуть, а России и Германии вновь обрести силы - и деликатное равновесие не смогло больше сохраняться, и также не могли сохраниться балтийские государства"29.
К началу 1990-х годов, ко времени распада СССР, внешнеполитическая активность все еще оккупированной Германии не выходила за рамки Mitteleuropa. Зато находившиеся на подъеме США, еще не завязшие в Ираке и Афганистане, еще не почувствовавшие горячего дыхания Китая в затылок, увлеченно осваивали русско-советское геополитическое наследство. В этих условиях на свет появились новые "балтийские европейцы".
Как и предупреждали когда-то русские консерваторы и ретрограды особенно ретивых либералов, получение в смутное время прибалтийскими провинциями независимости самым естественным образом приводило не к установлению равноправия всех частей местного населения друг с другом, а к получению привилегий так называемыми "титульными" племенами - в ущерб как немцам, так и русским (в начале первой независимости - белым, а в начале второй независимости - красным).
В итоге все комплексы культурного превосходства остзейских немцев над эстами и латышами, над бывшими их батраками и прислугой, оказались вдруг вполне присущими многим детям и внукам этих батраков, выучившимся при поддержке русского императорского, а затем советского правительств (и на русском языке) на адвокатов и инженеров.
Но вот самого культурного превосходства так и не случилось: не хватило культурной работы нескольких поколений. Не вовремя рухнула Империя, после которой в вакууме безвластия кто только не проявил свои худшие человеческие качества!
Человеческая природа мало меняется с течением времени: уже древние римляне знали, что вольноотпущеннику гораздо легче превратиться в некое подобие хозяина-рабовладельца, нежели вырасти в действительно свободного гражданина.
P.S. Не все так плохо
ХОТЯ ВСЕ СКАЗАННОЕ ОТНОСИТСЯ прежде всего к той смеси диссидентов-шестидесятников и комсомольцев восьмидесятых, которая и составила правящий слой постсоветских государственных образований в Прибалтике, но не к национальной интеллигенции как таковой.
Ибо те, кто в силу таланта и везения (формула успеха - универсальна!) сумел действительно стать культурной элитой советской империи (как, например, прибалтийские "звезды советского кино", композиторы и писатели, музыканты, певцы и художники), продемонстрировали блистательное отсутствие этнических комплексов и в советское время, и даже в пору второй независимости своих стран.
Странно было бы ожидать, например, от писавших по-английски ирландцев Йейтса или Джойса каких-то пошлых антибританских комплексов в духе тех фобий, которыми отличились господа Витаутас Ландсбергис, Вайра Вике-Фрейберга или некоторые эстонские премьеры, вроде Лаара или Ансипа.
Неудивительно поэтому, что - в отличие от малоуспешных музыковедов, аппаратчиков и врачей литовский актер Донатас Банионис или эстонский писатель Энн Ветемаа, будучи далеко не "безродными космополитами", не попытались в начале 1990-х годов самоутвердиться за счет отталкивания от Москвы. Ведь они, кумиры всесоюзного зрителя и читателя, не нуждались в "идеологических подпорках" - они и сами вполне твердо стояли на ногах.
И, видимо, понимали лучше других, что с исчезновением союзного бюджета исчезнет и (не могущее быть обусловлено никакими соображениями рыночного характера) финансирование таких культурных феноменов, как, например, литовский национальный кинематограф. И что вместе с идеологически надоедливой и скучной советской государственностью исчезнет и потрясающая, разнообразная и единая (e pluribus unum!) культурная общность интеллигенции, существовавшая на территории этого государства.
Она и исчезла… О чем нам всем остается только сожалеть…
1 Без гнева и пристрастия (лат.).
2 Kirchner Walther. The Rise of the Baltic question. Newark, 1954, р. 254.
3 Jackson J.Hampden. Estonia. London, 1948, pр. 39, 43.
4 Grewingk G. Bemerkungen zum Reisebericht des Ibrahim ibn Jacub über die Altpreußen und westlichen Slaven.//Sitzungsberichte der Gelehrten estnischen Gesellschaft zu Dorpat. 1881. Dorpat, 1882, S. 151.
5 Харузин Н. Обзор доисторической хронологии в Балтийских губерниях по трудам местных исследователей (к Х археологическому съезду в Риге). Ревель, 1894, с.149, 150; Bienemann Fr. Aus Baltischer Vorzeit. Leipzig, 1870, S. 12.
6 Manning Clarence A. The forgotten republics. N.-Y., 1952, р. 13. Arbusow L. Grundriß der Geschichte Liv-, Est- und Kurlands. Riga, 1908, S. 11.
7 Шабульдо Ф.М. Земли юго-западной Руси в составе Великого княжества Литовского. Киев, 1987.
8 Page Stanley W. The Formation of the Baltic States. A Study of the Effects of Great Power Politics upon the Emergence of Lithuania, Latvia and Estonia. Cambridge Ms., 1959, р. 1.
9 Гудавичус Э. История Литвы, т. 1: С древнейших времен до 1569 года. М., 2005, с. 449, 454-457, 464-466. (Современный автор считает этот язык не собственно русским, а "русинским" на том основании, что в нем имелись диалектные отличия от языка Московской Руси. Хотя, если следовать этой логике, нужно считать отдельными языками не только французский язык Квебека, но и немецкий Австрии и Швейцарии, а также венецианский или неаполитанский диалекты итальянского.)
10 Из чтений в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете за 1899 г.: Акты Литовско-Русского Государства, изданные М. Довнар-Запольским, выпуск I (1390-1529 гг.). М., 1900.
11 Генерал-аншеф русской службы, ирландец по происхождению George Brown.
12 Page Stanley W. Op. cit., р. 14.
13 Manning Clarence A. Op. cit., р. 9.
14 Харузин Н. Указ соч., с. 148.
15 Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края, т. III. Рига, 1880, с. 493.
16 Об этом более чем показательном случае, как и о распространении православной веры в крае, рассказывается в книге М.Харузина "Богородицкая гора в Эстляндии (Древний памятник Православия на Балтийском Поморье"). М., 1890.
17 Jackson J.Hampden. Op. cit., р. 111.
18 См. статью К.Н.Леонтьева "Наши розовые христиане: Достоевский и Толстой".
19 Извлечения из думских речей приводятся по: Российский ежегодник. Выпуск 2. М., 1990, с. 136-137.
20 Там же, с. 142.
21 The Papers relating to the foreign relations of the United States, 1922, v. II, рр. 871-872.
22 Meiksins Gregory. The Baltic Riddle. N.-Y., 1943, рр. 59, 62.
23 Ibidem, р. 58.
24 Ibidem, р. 60.
25 См.: Ведомости Верховного Совета СССР, 1985, №48, с. 915; 1986, №47, с. 61.
26 Там же, 1987, №42, с. 690.
27 The Papers relating to the foreign relations of the United States, 1939, рр. 964-965.
28 Ibidem, р. 969.
29 Page Stanley W. Op. cit., р. 184.
